А Эдварда неудержимо потянуло на воспоминания.
– У меня было непростое детство, потому что я родился в конце Второй мировой войны. А еще потому, что я оказался изгоем в собственной семье.
– Изгоем? – удивился Никита. – Как это?
– Мать была ко мне равнодушна, отец старался меня не замечать, а если все-таки замечал, то сильно бил. Старший брат не отставал от отца – тоже лупил меня при каждом удобном случае. Правда, потом я вырос, и они от меня отстали. Но пока я был маленьким, только два человека любили меня: моя тетя Агата, сестра матери, и ее муж, дядя Джон.
Старик задумался и даже немного загрустил. Он был небритый, взъерошенный и выглядел старше, чем обычно.
– Ты в порядке? – озабоченно спросил Никита.
– О, со мной все хорошо! Не волнуйся! – преувеличенно бодро воскликнул Эдвард. – Знаешь, я иногда вспоминаю свое детство. И думаю, что все в моей жизни сложилось не благодаря семье, а вопреки ей. Обычно родители помогают своим детям, поддерживают их. У меня такого не было никогда. Не знаю, где бы я оказался, если бы не тетя Агата и дядя Джон.
Дед спохватился, вспомнив, что у него гость:
– Хочешь пива? Возьми сам на кухне, если тебе не трудно. Открытая упаковка на подоконнике. Стакан тоже найдешь, там их много.
В этот раз Никита не стал мучить себя вопросом, стоит ли употреблять алкоголь во сне. Он налил себе пива, вернулся на диван и попросил:
– Эдвард, расскажи о своем детстве, пожалуйста. Если это не слишком грустные воспоминания… Я не хотел бы, чтобы ты расстраивался.
– О, конечно, если тебе интересно! Я не расстраиваюсь, совсем нет. В те годы я не считал свою жизнь тяжелой и особенно не переживал по поводу своих отношений с родителями. Видишь ли, дети ко всему приспосабливаются и видят в жизни только хорошее. Помню самый первый случай, когда я задумался о том, какая странная у меня семья. Мне было пять или шесть лет – что-то вроде этого, неважно. Мои родители привели меня в незнакомый дом. К людям, которых я раньше не видел. Меня посадили на стул в углу и велели помалкивать и ничего не трогать. В комнате был очень старый мужчина. Он сидел в кресле за большим столом. Мои родители и другие взрослые сели за стол вместе с ним, пили чай и разговаривали. На меня никто не обращал внимания, как будто меня и не было. Потом, когда мы возвращались домой, я потихоньку спросил у матери, кто был тот старый мужчина. Она ответила сухо: «Это твой дед». За весь вечер дед не сказал мне ни слова и даже ни разу не взглянул в мою сторону. У меня были друзья во дворе. Они рассказывали, как их любили дедушки и бабушки: покупали сладости, делали подарки на Рождество и на день рождения. В тот раз я шел и размышлял. Что же я сделал не так? Из-за чего мой дедушка так на меня рассердился? Но задавать вопросы матери больше не посмел.
Острая жалость резанула сердце Никиты. Он живо представил себе мальчика, который был не в силах понять, почему им пренебрегали. Пока мальчик был маленьким, он быстро забывал обиду и, вопреки всему, тянулся к родным, но его каждый раз отталкивали. Раз за разом несправедливость коверкала его характер. Ребенок мог вынести из своего детства очень плохой урок. В Никите нарастало предчувствие, что старик преподнесет ему еще немало сюрпризов. Если, конечно, их необычное знакомство продолжится…
– Почему твоя семья так относилась к тебе? – спросил он. – То, что ты рассказываешь, очень странно.
– Тогда я не знал, почему. И это ранило меня больше всего. Вначале я думал, что плохо себя веду. Изо всех сил старался быть хорошим, но ничего не менялось. Потом я стал старше и обозлился на них. Однажды за обедом, когда мне было уже лет пятнадцать, отец в очередной раз заорал на меня и попытался ударить. Я перехватил его руку и сказал, что если еще хоть раз кто-нибудь попробует это сделать, я ударю в ответ. Встал и ушел. После этого никто не осмеливался трогать меня: я вырос на голову выше отца и на полголовы выше брата. Кроме того, я играл в регби, поэтому был еще и намного сильнее их обоих.
Лицо Эдварда стало суровым, тонкие губы сжались в линию. Похоже, детские воспоминания до сих пор тянули его за душу. Никита почувствовал себя неуютно: как будто он тоже нес ответственность за того малыша и за того подростка, которых несправедливо обижали родные.
Он встал с дивана, потоптался, снова сел и, чтобы заполнить паузу, предложил старику налить еще пива.
– Да! Большое спасибо! Ты очень добр! – Дед тут же растянул губы в дежурной улыбке.
«В механических улыбках, пожалуй, есть некоторый смысл, – подумал Никита, наполняя стакан Эдварда. – Глядишь, улыбнулся лицом, а там и внутри полегчало. Почему, интересно, у нас, у русских, это не принято?» Вопрос Никита оставил на потом. Сейчас хотелось поднять старику настроение.
– Ты правда играл в регби? Кажется, это жесткая игра, характера требует. Я, откровенно говоря, не так уж много о ней знаю. – Никита решил вернуться к спортивной теме.