Они оказались в совершенно другом доме. Пол под ногами был застлан грязными соломенными циновками. Над головами нависал низкий и темный потолок. Вдоль одной стены стояла длинная, широкая скамья, вся заваленная стопками разнокалиберных глиняных плошек. Высокие кувшины и вместительные горшки выстроились в ряд прямо на полу, под скамьей. Рядом, на старом деревянном сундуке, лежало какое-то тряпье. В конце комнаты – это, по всей видимости, была небольшая посудная лавка – в щель приоткрытой дощатой двери сочился слабый свет.

Дед огляделся и взял с сундука нечто, свернутое в мягкий рулон. Это оказался плащ из грубой ткани. Он накинул его на плечи, надел на голову капюшон и сразу стал смахивать на одного из незнакомцев, которые совсем недавно вошли в дом. Картину портили только синие джинсы и ботинки из нубука. Они предательски торчали из-под коротковатой накидки. Никита последовал примеру отчаянного старика. Его, в отличие от долговязого Эдварда, плащ укрыл полностью, с головы до пят.

Нарядившись таким образом, два искателя неприятностей подкрались к полуоткрытой двери и заглянули внутрь.

Комната оказалась небольшой. Гораздо меньше гостиной Деда, которая должна была бы располагаться на ее месте. Стену справа занимали грубый сундук с железными ручками и убогий камин. У маленького окна, закрытого решеткой из прутьев, под низким потолком из стены торчал деревянный шест. На нем висела кое-какая одежда, судя по запаху, не слишком чистая. Изголовьем к стене, ногами к камину стояла широкая кровать, которую окружали люди. Там были трое незнакомцев с улицы, двое из них – в длинных черных одеждах, подпоясанных веревками. Рядом тихо плакала женщина. В изголовье кровати молодой парень держал масляный светильник.

Один из незнакомцев, очень худой и бледный старец с седыми волосами до плеч, обращался к кому-то, кто, по всей видимости, лежал на кровати:

– Вручаем тебе, Бертран Бонне, святую молитву, чтобы ты принял ее от нас, от Бога и от церкви. Отныне ты получаешь право произносить эту святую молитву постоянно, денно и нощно, в одиночку и вместе с другими братьями. Ты не станешь пить и есть, не прочитав ее перед этим. Если же ты станешь пренебрегать ею, то пускай постигнет тебя Божья кара.

– Я принимаю ее от вас и от церкви, – донесся еле слышный голос.

Эдвард толкнул Никиту в бок. Они переместились поближе к центру событий. Пока на них никто не реагировал. Зато теперь они видели человека, лежащего в кровати. Он выглядел очень больным, едва живым.

– Брат мой, желаешь ли ты принять нашу веру? – спросил его старец.

– Желаю, Добрый Муж. Молись Богу за меня, грешного, чтобы он привел меня к доброй кончине, – ответил больной.

– Да благословит тебя Бог, – продолжал старец. – Да приведет он тебя к доброму концу. Предаешься ли ты Богу и Евангелию, Бертран Бонне? Обещаешь ли ты не убивать никаких животных, не есть ни мяса, ни яиц, ни сыра, ни сала, а питаться лишь рыбой и растительной пищей? Обещаешь ли ты не лгать, не клясться, не поддаваться похоти, никогда не ходить одному, если возможно пойти с сопровождающим, никогда не спать без штанов и рубахи? Обещаешь ли ты никогда не отрекаться от своей веры даже под страхом смерти?

– Обещаю, – прошелестел ответ. – Господи, помилуй нас. Я прошу прощения у Бога, у церкви и у всех вас за грехи, которые я мог совершить словом, помыслом или делом.

Очевидно, у постели умирающего проводился какой-то церковный ритуал. Судя по обстановке, тайный.

Никита прошептал Эдварду в самое ухо:

– Ты веришь в Бога?

– Я атеист, – беззвучно, одними губами ответил тот.