Еще через неделю был издан новый Цензурный устав – очень строгий, крепко закрутивший гайки разгулявшегося вольнодумства. А кроме того, печальный опыт мятежей показал, насколько слаба в России система политического сыска. Этими вопросами должна была заниматься Особая канцелярия при Министерстве внутренних дел. Но ее полномочия были совершенно неопределенными, подчинение – запутанным. С одной стороны, вся полиция, в том числе политическая, подчинялась министру. С другой – губернаторам и городничим на местах. В армии и гвардии – военным начальникам и военному министру.
Николай I начал создавать единую структуру, 25 июня учредил новую должность шефа жандармов. Ему были подчинены и Жандармский полк в войсках, и жандармские команды, разбросанные по стране и числившиеся в составе Корпуса внутренней стражи. Шефом жандармов стал генерал-адъютант Александр Христофорович Бенкендорф, один из героев войн с Наполеоном. Он прекрасно проявил себя в дни междуцарствия и восстания декабристов, стал одним из ближайших доверенных Николая.
Государь взялся и за реорганизацию Собственной Его Императорского Величества канцелярии. До сих пор это был просто секретариат царя, занимался делопроизводством, перепиской. Николай Павлович стал нацеливать его на конкретные задачи. Он приходил к выводу, что российское законодательство оставляет желать много лучшего. Последний общий свод законов, Соборное уложение, был принят при Алексее Михайловиче в 1649 году. Потом наслаивались указы и законы различных царей, многие из них устарели, противоречили друг другу. В апреле Николай создал II Отделение Собственной Его Величества канцелярии, оно должно было заняться кодификацией права. Возглавил его ректор Петербургского университета М.А. Балугьянский – один из воспитателей Николая, преподававший ему юриспруденцию.
А в июле государь упразднил Особую канцелярию Министерства внутренних дел, преобразовал его в самостоятельное учреждение, III Отделение Собственной Его Величества канцелярии. На него было возложено «утверждение благосостояния и спокойствия всех в России сословий, восстановление правосудия». Начальником был назначен Бенкендорф – под его руководством объединились политическая полиция и жандармерия. В штат III отделения изначально входило всего 16 офицеров и чиновников, а задачи перед ним ставились очень широкие. Политический сыск, полицейская статистика, секты и раскольничество, дела фальшивомонетчиков, цензура, распоряжения по полицейскому надзору за теми или иными лицами, административная высылка, места заключения государственных преступников, контроль за иностранцами (в том числе контрразведка).
III отделение должно было также бороться со злоупотреблениями должностных лиц, расследовать факты жестокого обращения помещиков с крестьянами, надзирать за нравственностью молодых людей, даже узнавать о бедных чиновниках, верой и правдой служащих царю и нуждающихся в помощи. Но и полномочия сотрудники Бенкендорфа получили очень большие. Любые начальники и ведомства должны были немедленно выполнять их требования. Хотя действовать им предписывалось мягко и осторожно. Выявляя нарушения законов, они должны были сначала принимать профилактические меры, увещевания к «заблудшим» – и уж если не поможет, обращаться к строгости и наказаниям.
В отношении декабристов царь тоже старался применять милосердие – до того предела, насколько это возможно. Все нижние чины, вовлеченные в столичный мятеж ложью их офицеров, были помилованы. Но позор им предстояло все же искупить. Из них сформировали сводный гвардейский полк и отправили воевать на Кавказ. В Черниговском полку вина солдат была более серьезной – по всем окрестностям Василькова прокатились погромами и грабежами. Здешних нижних чинов, за исключением раненых, 805 человек, прогнали сквозь строй. Потом тоже отправили служить на Кавказ. Но рота, отставшая от взбунтовавшегося полка, была вознаграждена. Её в полном составе перевели в Петербург, зачислили в лейб-гвардии Московский полк.
Что касается самих заговорщиков, то под следствие попали 579 человек. Но к суду привлекли только 287, виновность остальных была признана недоказанной или незначительной. Да и из них больше половины отделались легкими взысканиями, высылками. Тех, кто заслуживал более строгих наказаний, в зависимости от степени вины распределили по 11 разрядам. В июле Верховный Уголовный суд вынес приговор. Пять главных обвиняемых, из-за тяжести преступлений признанных «вне разрядов», Рылеев, Пестель, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский, приговаривались к смертной казни четвертованием, 31 осужденный «первого разряда» – к смертной казни отсечением головы. (Виды наказания выбирались в соответствии с действующими законами, и во многих европейских странах такие казни еще применялись.) Причем суд в данном отношении был единодушным. Только Мордвинов принципиально и демонстративно голосовал против смертной казни.
Остальные декабристы осуждались к разным срокам каторги, от 4 лет до пожизненной, восьмой-девятый разряды – к ссылке. Десятый-одиннадцатый – к лишению чинов и дворянства, сдаче в солдаты (с возможностью выслужиться в офицеры и тем самым вернуть себе дворянство). Царь смягчил кары почти всем. Из 36 осужденных на смерть помиловал 31 – всех преступников «первого разряда», заменив им казнь пожизненной каторгой. Другим уменьшил сроки. Приговоренным к пожизненной каторге – до 20 лет. Приговоренным к 20 годам – до 15 и т.д. В итоге к отправке на каторгу и ссылку были осуждены 120 человек. К сдаче в солдаты – 12.
Лишь одного, поручика Цебрикова, за его поведение во время восстания Николай счел недостойным благородного звания и приговор для него сделал более строгим, отменил возможность выслуги в офицеры. Государь полагал, что не имеет морального права помиловать и пятерку главных преступников. Главари «северной» и «южной» группировок изменников. Убийца Милорадовича и Стюрлера. Двое предводителей военного мятежа, взятые на поле боя с оружием в руках. Но и к ним император проявил милость. Заменил четвертование повешением. 13 июля приговор был приведен в исполнение. Николай писал, что для него это был «ужасный день».
И все же при внимательном изучении материалов следствия и суда над декабристами можно прийти к выводу – многие важные аспекты при этом замяли. Остались невскрытыми глубинные, масонские корни заговора: идеологические, организационные. А ведь масонство в России, невзирая на запреты, никуда не делось. У заговорщиков существовали и какие-то источники финансирования. Например, свидетельства очевидцев утверждают, что большинство солдат на Сенатской площади и присоединившихся к ним простолюдинов были пьяными. Кто обеспечивал их спиртным, на какие деньги? Расследование как-то обошло этот вопрос.
В ходе допросов всплыли связи декабристов с польским Патриотическим обществом, совместные планы действий – координацию от «Южного общества» осуществлял Бестужев-Рюмин. Делопроизводитель Следственного комитета А.Д. Боровков записал, что как раз через поляков осуществлялись связи с масонскими структурами Англии, Франции, Испании, Венгрии [62]. На основании полученных показаний в Польше тоже прошли аресты. Но… она являлась автономным государством. Расследование было передано польскому правительству, Административному совету. После двухмесячных разбирательств он постановил… освободить всех обвиняемых. Потому что суд польского сейма отказался признать деятельность Патриотического общества государственной изменой. Революционеры получили возможность спокойно готовиться к новому восстанию.
В первых показаниях декабристов, когда они еще пребывали в шоке от разгрома, от ареста, проскальзывало немало и других настораживающих фактов. Но потом они как-то сглаживались, заминались. Так, уже упоминалось, что Никита Муравьев и Давыдов обмолвились о контактах с иллюминатами. В августе 1826 года, уже после осуждения заговорщиков царь вспомнил об этом. Было назначено дополнительное расследование, Муравьеву и Давыдову даже пообещали полное прощение «за указание следов иллюминатов». Но они ответили, что к ордену иллюминатов относятся отрицательно, никаких связей с ним не было. Отсюда был сделан вывод: если бы что-то знали, уж, конечно же, захотели бы заслужить прощение. Значит, и впрямь ничего не было. А разве не может быть, что они знали другое? Что раскрытие правды будет для них куда более опасным, чем Сибирь?
При расследовании замяли и связи декабристов с иностранными державами. Хотя в показаниях были упоминания о тайном «Финляндском обществе», руководимом из Стокгольма. Австрийский посол Лебенцельтерн, как уже отмечалось, пытался укрыть Трубецкого. Мало того, один из сотрудников его посольства, Шварценберг, присутствовал на Сенатской площади, «поехал в каре мятежников и очень долго с ними беседовал». Мы уже рассказывали и о показаниях Муравьева-Апостола – о том, как декабрист Княжевич ездил в Варшаву для встречи с английским послом Стрэтфордом Каннингом.
Но «Финляндскому обществу» не нашли подтверждения и списали, что это была «выдумка мятежников» – для подбадривания друг друга. Поведение австрийского посла объяснили сугубо родством с Трубецким (а Шварценберга? Осталось без объяснения). А информацию о совещании в Варшаве с английским послом самоуверенно отбросил великий князь Константин Павлович. Объявил – это ложь. Дескать, у него в Варшаве контроль образцовый, неужели от него могло бы что-то утаиться? Не верить Константину было нельзя. Поверили [62]. Хотя события последующего польского восстания показывают, что великий князь в Варшаве был глух и слеп, абсолютно не знал, что творится у него под носом.
Учитывая подобные особенности следствия, стоит ли считать случайным, что высокопоставленные покровители декабристов сумели остаться в тени и для них не нашлось достаточных доказательств? А крайними оказалась пятерка повешенных. Один убийца (но отказавшийся от поручения убить царя). Четверо других вдобавок ко всему, что они натворили, имели еще кое-что общее. Слишком много знали. Рылеев был связан с этими самыми высокими покровителями и, очевидно, с англичанами. Пестель, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин – с поляками и через них с западными кругами. Веревка навсегда закрыла им рты, и могила сокрыла их тайны.
Но многие другие лица, игравшие среди заговорщиков немаловажные роли, отделались очень легко. Например, Федор Глинка, адъютант и делопроизводитель Милорадовича, покрывавший подготовку восстания, извещавший сообщников обо всех планах правительства. Его арестовали, но в число подсудимых он вообще не попал. В июне 1826 года освободили, исключили с военной службы и сослали в… Петрозаводск. Там он отлично устроился советником Олонецкого губернатора.
Такие странности могут найти объяснения, если учитывать, какое окружение сформировалось вокруг Николая I. Сформировалось оно в ноябре-декабре, в короткий период междуцарствия и мятежа. До того он не был слишком высокой фигурой, и никакого собственного окружения у него вообще не было. Но история с тайным Манифестом о престолонаследии выдвинула в число доверенных лиц нового царя А.Н. Голицына, опутанного масонами и сектантами. Экстренное составление целого ряда царских актов и законодательные замыслы Николая обеспечили близость к нему Сперанского – о котором при расследовании сам император писал, что его вот-вот придется посадить. Не посадили, вывернулся.
А в талантах формулировок и изложения юридических документов ему равных не было, поэтому получилось так, что Балугьянский возглавлял II отделение Его Императорского Величество канцелярии чисто номинально. Реально там заправлял Сперанский. Большой вес набрал Бенкендорф. Но… и он являлся масоном! Обычно указывают – «бывшим». Однако лично он никогда в этом не каялся и разрыва с «вольными каменщиками» не декларировал. Просто ложа «Соединенные друзья», в которой он состоял, в 1822 году, после запрета тайных обществ, прекратила свои собрания. Так что вопрос о «бывшести» остается открытым – ведь и Пестель до 1822 года состоял в той же самой ложе.
А патриотическая партия Аракчеева, обеспечившая поворот курса Александра I от его либеральных и мистических увлечений, потерпела поражение в придворной борьбе. Способствовало этому несколько факторов. Сам Аракчеев брал на себя неудачные и непопулярные инициативы царя вроде военных поселений, заслужив стойкую неприязнь «общественности» – а теперь, без Александра, ему оставалась роль «козла отпущения». Но мы упоминали и о том, что он слишком занесся. Осенью 1825 года, занятый личной драмой с убийством сожительницы, самоустранился от дел, не поехал в Таганрог, куда звал его государь. И в Петербурге появился лишь 9 декабря, по сути игнорируя Николая и не оказав ему поддержки – хотя он-то знал тайну престолонаследия.
Без последствий это не осталось. Аракчеев привык являться к Александру прямо в кабинет, без предварительного доклада, в любое время. Когда Николай Павлович стал государем, точно так же зашел к нему. Но император его попросту выставил. Указал на дверь приемной, где ожидали доклада министры. Сам вышел следом и пояснил: «Не ближе, как здесь, я желаю встречаться с вами, граф» [61]. В апреле 1826 года Аракчеев был уволен от управления военными поселениями и вышел в отставку.