Книги
Кто стоял за декабристами
А те, кто помогали ему свалить Голицына, теперь попали под удары. Материалы против бывшего министра просвещения собирали ревностные борцы с вольнодумством Магницкий (попечитель Казанского учебного округа), Рунич (попечитель Санкт-Петербургского учебного округа). В 1826 году на них напустили ревизию генерала Желтухина. В Казани она накопала массу жалоб, представила картину полного развала Казанского университета, нашла какую-то недостачу казенных денег. Магницкого отстранили от должности, для покрытия недостачи наложили секвестр на его имения, а самого его сослали в Ревель. Рунич тоже попал под суд, был уволен с государственной службы.
Архимандриту Фотию, выступавшему главным борцом с еретиками, Николай I дозволил писать о чем угодно в его собственные руки, но… доступ ко двору ему был закрыт. Вместо прошлой активной деятельности в столице ему пришлось вернуться в свой монастырь. Что же касается самих ересей, то при повторном указе о запрете тайных обществ было обращено внимание на хлыстовскую «пророчицу» Татаринову, угнездившуюся с родней и «братией» в Михайловском замке. Их наконец-то выселили, в замке Николай решил устроить Инженерное училище. Но ведь покровительницей Татариновой был Голицын. Она переехала в пригород Санкт-Петербурга, где продолжала свои собрания еще 12 лет.
Казалось бы, все вернулось на круги своя. Молодой неопытный государь – и весьма мутные приближенные. Как при Александре. Но Николай очень отличался от старшего брата. И на трон взошел в совершенно иной обстановке. Поэтому и во власти ситуация сложилась иная. Не окружение рулило царем, а царь рулил им. Во время мятежа 14 декабря Николай так проявил и поставил себя, что подчинял это окружение собственной воле. Даже явные либералы не осмеливались противодействовать ему и играть в оппозицию. Однако скрытые влияния исподтишка, конечно же, оказывали. Кого-то выгородить. Кого-то оклеветать и подставить. Вовсю играли и на лучших чувствах Николая – его милосердии, человеколюбии, рыцарстве.
А в результате даже «каторга» декабристов стала понятием довольно условным. Их было решено держать не вместе с другими преступниками, а отдельно, в Нерчинске, Чите и Петровском заводе. Начальником над этими заведениями Николай назначил генерала Лепарского, которого знал лично, – человека добрейшей души и мягкого по натуре. Сразу по прибытии на место с осужденных сняли кандалы. Для них были оборудованы комнаты, просторные и удобные. И никаких «во глубине сибирских руд» вообще не было! Лепарский докладывал Николаю: «За неимением казенных работ занимаю их земляными работами, 3 часа утром и 2 часа пополудни, а зимой будут они для себя и для заводских магазинов молоть казенную рожь».
К семейным вскоре приехали жены – со множеством прислуги. И даже сама работа, весьма ограниченная, «3 часа утром и 2 часа пополудни», быстро превратилась в прогулки для желающих размяться. Выкликали по желанию, для тех, кто захочет, кто не скажется больным. Как вспоминали сами декабристы, шли туда с революционными песнями, а слуги и солдаты несли за ними инструменты, складные стулья, шахматы, узлы с провизией. Придя на место работы, располагались на свежем воздухе, пили чай, завтракали, играли в шахматы. Караульные доедали их завтрак и ложились поспать. А потом обратно – под революционные песни. Позже построили домики с токарным, столярным, переплетным станками: кто хочет скуки ради позаниматься ремеслами – пожалуйста. Было и фортепиано, помузицировать. Для женатых устроили двухкомнатные квартиры, и они стали жить семьями. Регулярно привозили русские и иностранные газеты, журналы, во всех тюрьмах были большие библиотеки.
Но сразу же декабристы стали писать слезливые письма царю с прошениями о помиловании! И когда значительная часть из них даже не успела выехать в Сибирь, в августе 1826 года, последовала первая амнистия – в честь коронации Николая, с сокращением сроков. Постепенно удовлетворялись многие прошения с переводом осужденных на солдатскую службу. Наконец, в 1835 году, в честь десятилетия царствования Николая, все оставшиеся заключенные «каторжных» тюрем были переведены на поселение. То есть освобождены – без выезда из Сибири. Хотя одновременно среди самих же декабристов, среди отечественных либералов и за границей создавался миф о несчастных страдальцах, об их героических женах, о «звезде пленительного счастья». Создавался на будущее. Для воспитания новых поколений, молодежи…
ГЛАВА 17. ПЕРСИЯ – И ГРУЗИНСКИЕ ЗАГОВОРЩИКИ
В августе 1826 года, по истечении траура по Александру I и Елизавете Алексеевне (и после того, как завершилось дело декабристов), было назначено венчание на царство нового государя. В таких случаях Москва как бы снова преображалась в столицу России. Сюда прибыли императорский двор, гвардия, иностранные посольства. Наконец-то появился Константин Павлович, прикатил из Варшавы, и люди могли видеть их вместе с царственным братом, пресекая последние слухи и догадки. Во всех храмах служились торжественные молебны, а 22 августа под артиллерийский салют и перезвон всех колоколов началась главная церемония.
В Успенском соборе служили по особому чину. Николай громко, своим зычным командным голосом прочитал Символ Веры. Перемежая действо молитвами, возложил на себя царскую порфиру, корону, принял скипетр и державу. Также и на супругу возложил корону, порфиру, орден Св. Андрея Первозванного. После Литургии Николай Павлович и Александра Федоровна прошли к Царским вратам, и митрополит Новгородский помазал их на Царство. А государя ввели в алтарь, и он причастился Святых Тайн по царскому чину – отдельно Тела и отдельно Крови Христовой. Вместе с супругой они проследовали в Архангельский собор, поклонилась гробницам славных предков. Потом был торжественный обед в Грановитой палате. Праздновала и вся Москва, над городом сияла иллюминация, один за другим покатились балы у вельмож, у иностранных послов, маскарад в Большом театре, купеческий обед в Манеже.
13 сентября на Девичьем поле были организованы увеселения и угощения для простонародья. Правда, опыта регулирования столь массовых мероприятий еще не было, даже и полиция была слишком малочисленной. Едва государь объявил людям: «Дети мои, все это для вас», стотысячные толпы ринулась к павильонам и огромным столам с горами пирогов, жареными быками и баранами, фонтанами вина, чанам с пивом. Расхватывали, опрокидывали, крушили на «сувениры» сами павильоны и беседки. Могли и передавить друг друга. Благо, обер-полицмейстер Шульгин догадался дать приказ пожарным, дежурившим на краю поля. Струи воды и сотня казаков кое-как рассеяли начавшуюся давку [83].
Но тут уж виноват был не царь, а психология толпы. И не только русской. Ф. Ансело, оставивший нам воспоминания о коронации, признавал, что похожие безобразия регулярно случались во время массовых гуляний на Елисейских полях. А Николай Павлович искренне хотел порадовать всех подданных. Торжества сопровождались настоящим дождем награждений, пожалований, повышений, амнистий. Особо государь вспомнил о ссыльном Пушкине. Кстати, ссылка-то была совсем не тяжелой, в Михайловское. Собственное имение, великолепная природа, поездки к соседям. Современные туристы, посещая Пушкинские места, восхищаются такими условиями. Но Александр Сергеевич, хоть и много работал (создал за два года около ста произведений), жестоко страдал от невозможности их опубликовать, от скуки. Кроме хрестоматийной няни Арины Родионовны, обзавелся крепостной сожительницей Ольгой Калашниковой, изрядно выпивал, болел.
Художественный вкус у Николая I был очень развитым. Произведения Пушкина он прекрасно знал и правильно оценивал его как исключительный талант. 28 августа он вызвал поэта в Москву в сопровождении фельдъегеря, но ехать велел ему свободно, не под арестом, и доставить прямо к государю. 8 сентября Пушкин прибыл. Больной, взъерошенный, ершистый. С ходу начал было дерзить и фрондировать – на вопрос, что бы он делал 14 декабря, если бы находился в Петербурге, ответил, что был бы на Сенатской площади. Однако император поставил его на место не гневом, не угрозами. Нет, только своим величием и великодушием. Снисходительно (и совершенно верно) развенчал революционную «романтику», назвав ее «мечтаниями итальянского карбонарства и немецких Тугенбундов», «республиканскими химерами». Логика его была железной, аргументы – четкими, и политический спор Пушкин проиграл, вынужден был согласиться с царем. Даже признал, что он совершил великое дело, сокрушив голову «революционной гидры».
Александр Сергеевич ухватился за стандартные обвинения революционеров о «другой гидре» – злоупотреблениях чиновников, коррупции. Но Николай это и сам знал. Ответил, что «для глубокой реформы, которой Россия требует, мало одной воли монарха… Ему нужно содействие людей и времени… Пусть все благонамеренные и способные люди объединяются вокруг меня». «Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет, ибо только в общих усилиях – победа, в согласии благородных сердец – спасение». И возразить Пушкину было уже нечего.
А государь напутствовал его: «Я был бы в отчаянии, встретив среди сообщников Пестеля и Рылеева того человека, которому я симпатизировал и которого теперь уважаю всей душой. Продолжай оказывать России честь твоими прекрасными сочинениями и рассматривать меня как друга». «Служи родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я». От обычной цензуры он Пушкина освободил. Из ссылки тоже. «Я не вижу перед собой государственного преступника – вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы…» [84, 85].
После этой беседы царь сказал Д.Н. Блудову: «Знаете, что нынче я долго говорил с умнейшим человеком России? [86] Но и Пушкин был под глубоким впечатлением от встречи. Появились его стихотворения «Стансы», «Друзьям», посвященные государю.
Да, внутреннее состояние России успокоилось. Царь начинал задуманные им законодательные реформы. Но ему пришлось принимать правление в очень непростой внешнеполитической обстановке. Англия исподтишка пакостила России, где только могла. В британские интриги была вовлечена и Франция. Но в 1824 году там на престол взошел Карл X, взял курс на укрепление расшатанной королевской власти. Международную политику он повернул на сближение с нашей страной, со Священным Союзом. Хотя при этом нарастали противоречия между Карлом и французским парламентом – и играли на этом опять англичане, скрытно направляя и подзуживая оппозицию.
Уже который год полыхала восстаниями Греция. А британцы и французские либералы использовали ее борьбу для антироссийских политических игрищ. Ну а Персия заняла по отношению к нашей стране открыто враждебную позицию. Она так и не смирилась с итогами прошлой войны 1804–1813 годов, когда ей пришлось отдать территории нынешнего Азербайджана и Карабаха (Карабахское, Шекинское, Гянджинское, Бакинское, Ширванское, Дербентское, Кубинское ханства и часть Талышского), признать русскими владениями Грузию и Дагестан. Поддерживали и подстрекали воинственные настроения англичане, наметившие вырвать Кавказ из-под русского влияния. Они помогали перевооружить иранскую армию, поставляли пушки и ружья.
«Партию войны» возглавлял персидский главнокомандующий и наследник престола Аббас-Мирза, при нем действовали британские советники. Расчеты строились и на «союзников» внутри России. С одной стороны, горцы Северного Кавказа – мы уже рассказывали, как раз в 1825 году турки и англичане добились здесь серьезного успеха. Через имама Кази-Мухаммеда разожгли настоящий пожар «священной войны», охватившей весь Кавказ. С другой – заговор в Грузии. Грузинский царевич Александр был одним из приближенных Аббаса-Мирзы, формировал отряды из эмигрантов, перебежчиков, наемников. Причем он с британцами имел прямые связи. В ходе прошлой войны в вылазках на российскую территорию Александра сопровождал английский офицер Уильям Монтейт, оставивший записки об этих походах. В том числе и о том, как царевич, не имея денег для оплаты наемников, разрешил им забирать грузин в рабство.
А в самой Грузии и в России усилиями родственников Александра, царевичей Окропира и Дмитрия, с 1820 года было создано «Тайное общество грузинских дворян». Активисткой его стала фрейлина императрицы, княжна Тамара Батонишвили (сестра Дмитрия). Вовлекали грузинских офицеров, чиновников, студентов. Эти заговорщики были связаны и с декабристами, допускались в их кружки. Особенно был близок к ним идеолог сепаратистов, редактор газеты «Тифлиские ведомости» Соломон Додашвили. Поддерживались связи и с Александром, строились планы провозгласить «независимость» и посадить его на грузинский престол. Между прочим, это выглядело вообще нелепо! Восточная Грузия упросила Россию принять ее именно из-за персидских нашествий, заливавших ее потоками крови и грозивших совершенно истребить ее население. Но теперь заговорщики ради захвата власти готовились выступить на стороне персов, связывали с ними надежды на возрождение отдельного царства!
Александр Багратиони, грузинский царевич. Предводитель сепаратистов, жил в Персии, собирал отряды изменников, чтобы оторвать Грузию от России и передать под власть иранского шаха. Был связан с англичанами