Жена с сыном встретила Николая на дворцовой лестнице. И… ей показалось, что она видит и обнимает совсем другого человека. За день что-то в нем неуловимо изменилось. Он был такой же – и уже не такой. В нем появилась и как бы сконцентрировалась – власть. Уходил просто любимый муж. А вернулся – царь. Маленький Саша почему-то расплакался. Отец пристыдил его и вывел во двор, к караулу Саперного батальона. Сказал: «Я не нуждаюсь в защите, но его я вверяю вашей охране». Старые солдаты обнимали царевича, кричали «ура». А Николай снова взлетел в седло, распоряжался, как расставить подразделения для охраны дворца.

Молебен, назначенный на 14 часов, начался с пятичасовым опозданием. Царская чета уже не успела переодеться. Александра Федоровна была в утреннем платье, в котором провела весь напряженный день. И муж в парадном мундире Измайловского полка, в котором был весь день. Опустились на колени, и торжественно звучало многолетие «благочестивейшему императору Всероссийскому Николаю Павловичу», «да подаст ему Господь благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение, и на враги победу и одоление!».

Поесть царю удалось только в восемь часов вечера, весь день он провел голодным. А спать ему в эту ночь не пришлось вообще. Поступали доклады от командиров оцеплений. От отрядов, прочесывающих столицу. В первые же часы после разгона мятежников они насобирали и задержали около 500–600 разбежавшихся солдат и присоединившихся к ним простолюдинов, в большинстве пьяных. Их под конвоем отвели в Петропавловскую крепость. Офицеров начали доставлять в Зимний дворец. Их допрашивал сам Николай, в помощь себе он взял генерала Толя. Первым привели Щепина-Ростовского. Его считали руководителем восстания, но при первых же ответах стало ясно, что он всего лишь пешка. Мало того, его, как и солдат, обманули. Соблазнили чувствами «верности Константину».

От задержанного Бестужева услышали имя настоящего руководителя – Сергей Трубецкой. Дома его не оказалось, но при обыске в ящике стола нашли бумагу, написанную его рукой. Черновик плана действий на 14 декабря с распределением обязанностей между злоумышленниками. Трубецкого не нашли и у родственников. Наконец, узнали, что он укрылся в австрийском посольстве – посол, граф Лебецельтерн, приходился ему свояком. К нему отправили управляющего Министерством иностранных дел Нессельроде с требованием выдачи. Посол сперва отказывался, пытался протестовать. Но Нессельроде настоял на своем. Доставленный к царю, Трубецкой запирался. Невзирая на предупреждение о важных уликах против него, твердил, будто он ни в чем не виновен и ничего не знает. Лишь после предъявления черновика упал на колени перед Николаем, ползал в его ногах.

Но у государя были и другие дела. Допросы он поручил генералу Левашову. Хотя о задержанных и о результатах их допросов приказал докладывать себе лично. В городе было тихо. Николаю доложили, что большинство нижних чинов, участвовавших в мятеже, просто… возвратились в свои казармы. Искренне сожалели о том, что пошли на поводу у злоумышленников. Царь решил, что держать войска под ружьем больше нет нужды. Но прежде чем распустить их, велел построить. Объехал полки, вставшие на Дворцовой, Адмиралтейской, Сенатской площадях, на Английской набережной. Благодарил их за верность долгу, за проявленное усердие. Здесь же по распоряжению Николая был построен бунтовавший Лейб-гвардии Флотский экипаж. Но он пошел на Сенатскую за своими офицерами, а потом первым, в полном составе, раскаялся. Николай проявил поистине царскую милость. Объявил матросам, что прощает их, хочет забыть их заблуждение. Возвратил знамя, и Гвардейский экипаж тут же привели к присяге.

А тем временем во дворец привозили все новых задержанных. Некоторые, как Бестужев-Марлинский, приходили сдаваться сами. Но поведение тех, кто намеревался ниспровергнуть империю и династию, строить какую-то новую Россию, до сих пор вводит в шок исследователей. Они сдавали своих целыми пачками! Сыпали именами сообщников чуть ли не наперегонки. Цеплялись за надежды выкрутиться, спасти собственные шкуры, писали покаянные письма императору, предлагая услуги по раскрытию «всех сокровенных сторон заговора».

И вот тогда-то стали всплывать связи с крупными фигурами, очень высокопоставленными вельможами. 23 декабря царь писал брату Константину: «Все это восходит до Государственного совета, именно до Мордвинова». В разговоре с Карамзиным упомянул, что и Сперанского «не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловсую крепость». Большие подозрения падали и на сенатора Сумарокова, командира лейб-гвардии Финляндского полка фон Моллера, начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома – фактически самоустранившегося от подавления мятежа.

17 декабря Николай учредил Особый комитет для следствия о тайных сообществах (Следственную комиссию), в него вошли военный министр Татищев, великий князь Михаил Павлович, Голицын, новый генерал-губернатор Петербурга Голенищев-Кутузов, генерал-адъютанты Бенкендорф и Левашов. Но… сам же царь определил принцип работы. Не искать виновных. Каждому заподозренному давать возможность оправдаться. Из-за этого даже декабристов Якубовича и Назимова, арестованных по показаниям других, но нагло отвергавших обвинения, отпустили на свободу. Хотя вскоре добавились новые улики, и они опять очутились за решеткой. А для Сперанского, Мордвинова и других высокопоставленных лиц вроде бы не нашлось достаточных доказательств, подтверждающих показания против них. Их не только не арестовывали, а даже не допрашивали. Они остались на своих местах, при своих чинах и должностях.

20 декабря царь провел первый прием дипломатического корпуса. Сделал заявление, что случившийся мятеж ни в коем случае не был династической междоусобицей, восстанием в пользу великого князя Константина. Это был результат заговора группы офицеров, заразившихся заграничными революционными учениями. Солдат они повели за собой обманом, «а потому восстание это нельзя сравнивать с теми, что происходили в Испании и Пьемонте. Слава Богу, что мы до этого еще не дошли и не дойдем никогда». «Великое счастье для России и, могу прибавить, для Европы, что заговор разразился, потому что этот взрыв, раскрыв все ответвления заговора, дает нам полную возможность предотвратить его последствия».

Николай подчеркнул, что тем самым пример России оказывает большую услугу для всей Европы. Благодарил Бога, что «в России нет данных» для революции [73]. Конечно, перед иностранными дипломатами государь сгладил картину. Он чувствовал, откуда «ветер дует», и брату Михаилу сказал более откровенно: «Россия на пороге революции, но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока Божьей милостью я буду императором» [74]. Сгладили и кровавые последствия мятежа 14 декабря. Чтобы не омрачать начало царствования, скрыли количество жертв. Оно неизвестно до сих пор. Историки и исследователи оперируют данными некоего чиновника министерства юстиции Н. Корсакова. Но при внимательном анализе они представляются недостоверными. Не исключено, что это фальшивка или преднамеренный политический вброс.

Согласно этим данным, общее число погибших с обеих сторон составило 1271 человек, из них 1 генерал (умерший Милорадович), 1 старший офицер (Стюрлер), 17 младших офицеров, нижних чинов 321, посторонних простых людей 903 (в том числе 79 женщин и 150 детей). Почему такие цифры вызывают недоверие? Да хотя бы из-за 17 младших офицеров. Хорошо известно, что из заговорщиков, вышедших на Сенатскую площадь и получивших гордое имя «декабристов», ни один не был не только убит, а даже ранен. Об этом с удивлением писали сами участники восстания. Значит, из правительственных войск? Но это была лейб-гвардия, где служил цвет дворянства, аристократы. Замолчать гибель 17 офицеров лейб-гвардии было никак не возможно. А таковых не зафиксировано ни одного, ни одной фамилии.

Среди простонародья были жертвы от пальбы мятежников – пули летели куда попало. Потом площадь специально очищали, требовали разойтись по домам, и вокруг восставших скапливались лишь самые буйные. И в такой обстановке крайне сомнительно, чтобы на Сенатской осталось столько женщин и детей. После картечных выстрелов, когда ошалевшая толпа ринулась спасаться, многие пострадали в обычной давке. Но все равно 903 погибших из праздных зрителей или присоединившейся черни представляется крайне завышенным числом. Очевидно, пропагандистским, для дискредитации «царизма». Хотя здесь-то не на «царизм» надо пенять. Кровавой ценой оплачивалась чудовищная ложь. Ведь ни солдаты, ни простонародье так и не знали истинных целей заговорщиков! А Николай говорил брату Михаилу: «Самое удивительное, что нас не убили». Впрочем, беда все-таки задела и его семью. Для царицы переживания 14 декабря обернулись тяжелой нервной болезнью, которой она страдала до конца дней.

Но трагедией на Сенатской площади плоды заговора и его жертвы оказались ещё не исчерпаны. Ведь оставалось еще «Южное общество», гораздо лучше организованное, более многочисленное и радикальное, чем «Северное». Хотя стоит отметить, к народу южные «республиканцы» относились еще более цинично, чем «северяне». Вести за собой солдат здесь тоже намечали обманом. Полковник Тизенгаузен говорил, что он просто построит полк, выкатит несколько бочек вина, даст денег, крикнет: «Ребята, за мной!» – и все будет в порядке. Командир конно-артиллерийской роты Пыхачев уверял, что и водки не нужно, достаточно прибавить сала в кашу. А еще один артиллерийский начальник решительно утверждал – если бы его рота за ним не пошла, он эту роту «погнал бы палкой» [75].

Даже арест Пестеля еще не парализовал организацию. Руководство решили восстановить командир батальона Черниговского пехотного полка Сергей Муравьев-Апостол и его брат Матвей, подполковник в отставке. Строили планы захватить Киев, соединиться с поляками. Штаб Черниговского полка располагался в городке Василькове на Киевщине, подразделения были разбросаны по окрестным селам. Муравьев-Апостол с братом отправились в Житомир, договориться о совместном выступлении с командирами Ахтырского и Александрийского гусарских полков. Но здесь-то, в Житомире, 24 декабря они узнали о разгроме мятежа в столице. Гусары сразу дали «задний ход», бунтовать передумали.

И в это же время в Васильков приехали жандармы. Командиру полка Гебелю привезли приказ об аресте Муравьева-Апостола. На месте его не оказалось, сделали обыск на квартире. Между прочим, хорошая иллюстрация, насколько разболталась дисциплина в армии при Александре I. Командир батальона куда-то делся, и командир полка не представляет – куда, зачем, надолго ли? Полковник Гебель с жандармским подпоручиком выехали искать отлучившегося офицера. Но об этом узнали и заговорщики. Михаил Бестужев-Рюмин помчался предупредить своих. Обогнал Гербеля и перехватил Муравьевых на дороге. Вместе они свернули в село Трилесы, там стояла рота их сообщника поручика Кузьмина.

Но и Гебель совершенно случайно 29 декабря заехал к Кузьмину – узнать, не видал ли он Муравьевых. Застал братьев у него на квартире, объявил арестованными, велел сдать оружие. Однако те предложили полковнику перед дорогой попить чаю, он легкомысленно согласился. А братья как раз ждали на совещание других заговорщиков. Появились штабс-капитан Соловьев, поручики Щепилло, Сухинов, Кузьмин. Стали кричать на Гебеля, что он хочет «погубить Муравьевых». Щепилло схватил у караульного ружье и ударил полковника штыком.

Взялись за ружья и его товарищи. Гебель выскочил во двор, его настигли, стали колоть. Отметим, что полковник был заслуженным ветераном всех Наполеоновских кампаний, героем многих сражений, заслужил 4 ордена и золотую шпагу за храбрость. Младшие офицеры пороха не нюхали, кроме Сухинова. И в их умении владеть солдатским оружием можно усомниться – Гебелю они нанесли 14 ранений в грудь, в живот, в голову, в спину, сломали руку прикладом и бросили умирать. Но все ранения оказались несмертельными, полковника спас рядовой Максим Иванов. Сжалился и увез от убийц.

А заговорщики взбунтовали роту. Выступили по селам, собирая подразделения своего полка. 30 декабря вошли в Васильков, захватили оружие и полковую казну, 17 тысяч рублей серебром и 10 тысяч ассигнациями. Муравьев-Апостол беззастенчиво лгал. Своего младшего брата Ипполита представлял солдатам как курьера от «императора» Константина, приехавшего с приказом идти в Варшаву. Уверял, будто он, Муравьев-Апостол, уже назначен командиром полка вместо Гербеля. Будто за Константина восстала вся дивизия, и вскоре вся армия присоединится. Майор Трухин пытался вразумить солдат, его избили. А «верность» солдат подогревали деньгами, как раз на это пошла полковая казна. Те напивались, дисциплина стала совсем разваливаться.

У предводителей четкого плана не было. Предлагалось двигаться на Киев, поднять там гарнизон, а заодно и крестьян, горожан. Но для этого было мало сил. Надеялись на поддержку соседних полков, гусар. Не дождались. 31 декабря выступили на запад, на Житомир. Добрались до Мотовиловки и узнали, что никто их не ждет и никакие полки, кроме них, не взбунтовались. Повернули на юг, на Белую Церковь – туда помчался подпоручик Вадковский, обещал поднять свой полк, 17-й егерский.

Восстание Черниговского полка, обманутых и пьяных солдат