— Папки я тебе дать не могу.

— Знаю. Но, может быть, мы при сравнении упустили какой-нибудь факт.

— Нет, Боб, — мягко сказала Кэти.

— Я поеду прямо к себе в контору. — Он встал. — И начну все снова. Сравню все это со стенограммами судебных заседаний.

Кэти помогла ему сложить бумаги в его дипломат.

— Не забудь диктофон и кассеты, — сказала она.

— Не забуду. — Он протянул руку и обнял ее. На миг она прильнула к нему. — Я тебя люблю, Кэт.

— И я тебя.

— Если бы только у нас было больше времени! — воскликнул он. — Чертова высшая мера! Да как, черт побери, у двенадцати людей хватило духу вернуться в зал суда и сказать, что мальчик должен умереть? Когда — и если — настоящего убийцу схватят, Рону это уже не поможет.

Кэти потерла лоб.

— Сначала я была рада, что высшую меру восстановили. Я жалею жертвы, жалею куда больше, чем преступников. Но вчера у нас в суде был мальчишка. Ему четырнадцать, но на вид больше одиннадцати не дашь — тощенький, щуплый ребенок. Родители — безнадежные алкоголики. Они подали жалобу на него, как неисправимого, когда ему было семь лет. Нет, ты подумай — семь лет! С тех пор он скитался по детским приютам. Постоянно убегает. На этот раз жалобу подписала мать, а отец ее оспаривает. Они разошлись, и он хочет, чтобы мальчик жил с ним.

— Ну и что произошло?

— Я выиграла… если это слово здесь подходит. Я настаивала, чтобы его отправили назад в приют, и судья согласился. Отец настолько отупел от алкоголя, что стал почти идиотом. Мальчик попытался выбежать из зала — помощник шерифа еле успел его схватить. Он впал в истерику и кричал: «Я всех ненавижу! Почему у меня не может быть своего дома, как у других ребят?» Психологически он так травмирован, что, возможно, его уже не спасти. Если через пять-шесть лет он убьет кого-нибудь, мы убьем его электрошоком? Должны ли мы? — В ее глазах заблестели слезы усталости.

— Я знаю, Кэт. И зачем мы выбрали профессию юристов? Может, нам следовало бы быть умнее? Это выматывает всю душу. — Он нагнулся и поцеловал ее в лоб. — Я тебе позвоню.

У себя в конторе Боб поставил полный чайник на электроплитку. Четыре чашки крепкого черного «Нескафе» разогнали туман в мыслях. Он ополоснул лицо холодной водой и сел за свой длинный стол. Аккуратно разложил листы и взглянул на стенные часы. Половина восьмого. В его распоряжении до казни есть ровно двадцать восемь часов. Вот почему у него так колотится сердце, почему так сжимается горло.

Нет, это больше чем отчаянная потребность спешить. Что-то рвалось в его сознание. «Что-то мы упустили», — подумал он.

И на этот раз это не было предчувствием, это была уверенность.