И император недолго оставлял врагов в неведении. Приказав Мармону и Мортье отражать любой возможный удар Блюхера, он выбрал третий и самый рискованный вариант, направившись прямо на юг к Арси-сюр-Об. Он решил, что союзные силы отступают, и был готов попытать счастья во фланговой атаке.

Его предположение было верным лишь отчасти. Союзники думали об отступлении, даже кое-где начали отходить, но общее движение на северо-восток еще не началось, и, когда прибыли вести, что французы скапливаются в Арси, союзному командованию пришлось принимать решение. Следовало дать бой в надежде на подавляющее численное преимущество, пока Блюхер задержит Мармона и Мортье дальше к северу. Именно эти шаги привели к беспорядочной, но, как ни странно, оказавшейся решающей, битве при Арси-сюр-Об 20–21 марта.

В первый день крупного сражения не произошло. Французов насчитывалось всего 16 тысяч, которым противостояло не более 24 тысяч союзных солдат, в основном кавалеристов. В течение ночи, однако, обе армии получили крупные подкрепления, в том числе к Наполеону пришло 11 500 человек. 21 марта Наполеон, по-прежнему убежденный, что атакует не более чем арьергард Шварценберговой орды, послал Нея и кавалериста Себастиани занять плато за городом. То, что они увидели на востоке, поразило их и наполнило ужасом. Построившись как на параде, с крупными кавалерийскими силами, прикрывавшими оба крыла, и 370 пушками по всей ширине фронта, на них наступала стотысячная австро-русская армия. Соотношение сил четыре к одному было чрезмерным даже для победителей при Монтеро. Наполеон угрюмо приказал отступать за Об к Витри. Его присутствие настолько парализовало волю вражеских командиров, что две трети французских сил ушли за реку, прежде чем союзники начали атаку.

Кавалерия Себастиани образовала заслон, Ней и Удино прикрывали тылы. Той же ночью французы направились к Витри, ожидая, что союзники последуют за ними, поскольку Витри уже находилось в их руках.

И что теперь? План, пришедший в голову в Реймсе, начал обретать очертания, которые стали столь четкими, что Наполеон почти решился выполнять его. На востоке лежали Мез, Мозель и Арденны, а за ними — оставшиеся в руках французов крепости, где можно было получить людей и боеприпасы, после чего поднимать народ и наносить непрерывные удары по коммуникациям союзников. Париж на какое-то время приходилось бросить на произвол судьбы.

Мармон получил приказ идти на Шалон. Из Реймса в Париж Жозефу было отправлено письмо, предписывающее эвакуировать императрицу и короля Римского, если враг войдет в столицу. Наполеон недвусмысленно требовал принять все меры к тому, чтобы его сын не попал в плен. «Лучше он утонет в Сене, чем достанется австрийцам, — писал он, добавляя: — Астианакс всегда казался мне самым несчастным персонажем во всей истории»*.

Но Мармон не вышел к Шалону. Не подчинился он и императорскому приказу оборонять дорогу на Шалон. У него, как и у Мортье, имелись более срочные дела: 18 марта, в тот день, когда главные силы Наполеона выступили на Арси, неутомимый Блюхер снова собрал свое войско и начал пробираться на юг из Лана в поисках союзников. Он был сыт по горло одиночными попытками взять столицу и теперь хотел объединить силы, чтобы вместе получать пинки и вместе нести ответственность. Даже его способность выдерживать все новые и новые удары была небезграничной, а его потери во всех боях, начиная с Шампобера и заканчивая Ланом, несмотря на постоянный приток подкреплений, были ужасными.

Мармон и Мортье имели только 17 тысяч человек, с которыми им предстояло отражать наступление Блюхера и оборонять столицу. Они объединили свои силы в Фисме, менее чем в двадцати милях к востоку от Реймса, между Эной и Марной. Им предстояло еще одно сражение, после чего для них обоих активная служба закончится. За их спиной пали Реймс и Эперне, а вскоре после этого был осажден Суассон, который с величайшей доблестью защищался до конца.

Ситуация на юге, где Ожеро, казалось, пытался перехитрить обе стороны, была не лучше. 20 марта его блеф подошел к концу. В Лионе у него было 21 500 человек, противостоящих разрозненным 32-тысячным союзным силам, но к французам уже шли значительные подкрепления. Ожеро не стал их дожидаться. Он не рыл никаких укреплений, а всю свою тяжелую артиллерию бросил в Балансе. С началом наступления на Лион он созвал совещание виднейших горожан и спросил их мнения о том, что ему следует делать: держаться или эвакуировать город? Какого ответа он ожидал от состоятельных граждан осажденного города? Это был странный поступок для человека, числившегося среди наиболее смелых маршалов Наполеона. Достойнейшие граждане дали ответ, и второй город Франции открыл ворота врагу.

Однако рядом с Наполеоном все еще были люди, которые могли не только храбро сражаться, но и откровенно высказывать все, что было у них на уме. Одним из таких людей был Макдональд, сейчас прикрывавший арьергард Великой армии. Получив приказ атаковать Витри, он вежливо отказался, заявив, что его люди устали, а город, имеющий сильный гарнизон, окружен рвом и частоколом. «Завалите ров фашинами», — предложил Наполеон, на что шотландец ответил: «Вы просите уставших людей идти в атаку по соломенному мосту? Пусть сначала это сделает ваша гвардия, сир!»

Судя по этой стычке, можно заключить, что на этом этапе кампании мозг Наполеона был уже так затуманен, что он не мог постичь безнадежность положения, но на самом деле это было не так. Ни один человек, лишившийся части своих способностей, не мог бы сделать то, чего он достиг после 25 января, когда присоединился к своей армии в Шалоне, и сейчас, как обычно, моментально оценив все возможные варианты, Наполеон понял, что у него остался единственный шанс — соединиться с изолированными ветеранскими гарнизонами на Рейне, слить их в единую ударную силу, поднять Эльзас и Лотарингию и учинить такие опустошения в тылу врага, что взятие Парижа окажется бессмысленным шагом. Сейчас он знал, что на Италию рассчитывать нечего, что Ожеро дезертировал, что Сульт не может бесконечно сдерживать Веллингтона и что союзники могут ссориться и ошибаться в мелочах, но никогда не рассредоточат свои силы настолько, что он сможет разбить их главную армию в сражении. Однако, если появится угроза их собственным землям, они отрядят в погоню за ним достаточно крупное войско, и он тогда почти наверняка сможет разбить их по частям, и тогда вторжение во Францию потерпит неудачу.

Ситуация была отчаянной, но не более отчаянной, чем на дороге из Москвы, или из Лейпцига, или хотя бы несколько недель назад, до того, как Наполеон показал, на что способна небольшая преданная армия, возглавляемая знатоком тактики. Даву по-прежнему держался в Гамбурге и даже делал регулярные ночные вылазки на вражеские позиции. Непобежденный Эжен стоял на Минчио, а Сульт продолжал отвлекать на себя силы Веллингтона. Бернадот, всю кампанию бездействовавший, под влиянием крупных успехов императорского войска мог изменить нынешним союзникам, в то время как лояльность Мюрата мог заполучить любой, кто бы гарантировал ему сохранение неаполитанской короны. Кроме того, имелись потенциальные союзники в Саксонии, в Польше, в Дании, в сотне мест, где люди опасались прусского деспотизма и смотрели на жестоких конников русского царя как на бандитов. Да и в самой Франции были многие, которые потеряли бы все, чем обладали, если бы вернулись Бурбоны и перевели часы назад на 13 июля 1789 года.

Взвешивая все эти факторы, Наполеон осторожно спросил мнение своих приближенных. Все промолчали, лишь Макдональд высказался за воплощение императорского плана. Другие же, люди, обязанные императору своим положением, владевшие крупными поместьями в департаментах и гордившиеся, как и все выскочки, своими звучными титулами, держались уклончиво. Наполеон направился к Сен-Дизье, отбросил пытавшиеся остановить его вражеские части, а затем повернул на север, на Бар-ле-Дюк.

Страна была непривычно пустынной. Кавалерийские разъезды не нашли следов врага, но захватили нескольких участников только что распущенной Шатильонской конференции. В Бар-ле-Дюке французские разъезды чуть не поймали императорского тестя, Франца. Озадаченный Наполеон решил, что главная союзная армия, которая, как он был уверен, после Арси гонится за ним, сейчас покинула Труа и Бриенн и сосредоточивается под сильной крепостью Витри. На всем пути до Сен-Дизье за ним следовал, держась на безопасном расстоянии, отряд русских всадников, которых Наполеон принимал за авангард Шварценберга. Раздраженный их присутствием и в надежде вовлечь противника в генеральное сражение, Наполеон неожиданно повернулся и ударил по преследователям, легко разгромив их и убив и захватив 2500 человек. Только тогда он узнал правду. Его преследователи были не авангардом, а 8-тысячным отрядом русского генерала Винценгероде, выделенным для отвлекающего маневра. Шварценберг же его вовсе не преследовал. Австрийский генерал после нескольких недель тщетных маневров, позволявших Наполеону бить союзников по частям, наконец соединился с Блюхером, и они приняли важное решение — направиться прямо на Париж, не обращая никакого внимания на основную часть Великой армии. После стольких неудач и унижений оба получили точное представление об отряде оборванцев во главе с гением — это было соломенное пугало, не представлявшее истинной угрозы объединенным противникам. Опасность лежала не в наступлении, а в отступлении, в том, чтобы поддаться на обман и поверить, что дьявол в сером сюртуке — серьезный противник. Целью стал Париж, столица страны. Без его престижа император Наполеон был обречен на гибель.

Но и к этому очевидному решению они пришли только после небольшой подсказки судьбы. 23 марта, когда они еще пребывали в нерешительности, казачий патруль захватил два имперских послания. Одно из них — депеша от Бертье к Макдональду — в основном содержало лишь то, что противники знали и так, то есть данные о местонахождении Наполеона. Но более короткое из посланий имело колоссальное значение для людей, ожидающих знамения. Это было письмо к императрице, продиктованное Наполеоном и в нескольких предложениях полностью раскрывающее его планы*. Оно гласило: «Друг мой, я провел в седле весь день. 20 числа я занял Арси на Обе. Враг атаковал в восемь вечера. Я разбил его, убил четыре тысячи человек и захватил четыре пушки. 21 марта враг вступил в сражение, чтобы прикрыть движение своих колонн к Бриенну и Бару на Обе. Я решил отойти к Марне, чтобы отвлечь врага от Парижа и направиться к моим крепостям. Нынче вечером я буду в Сен-Дизъе. Прощайте, друг мой, обнимите моего мальчика».

Теперь они не только знали, где находится Наполеон, но и что он собирается делать. Это письмо развеяло их последние сомнения. По всей союзной армии был отдан приказ наступать прямо на Париж.

Кажется странным, что такой опытный полководец, как Наполеон, доверил столь важную информацию бумаге, а потом попытался переслать ее через вражеские позиции — настолько странным, что нельзя не задуматься, не лжива ли вся эта история с письмом, или, по крайней мере, апокрифична. Само это письмо до нас не дошло, и о его подлинности можно судить лишь на основе фраз, в которых оно сформулировано. Они выглядят правдоподобно, поскольку содержат именно то, что было в то время у Наполеона на уме, да и финальная строчка — «обнимите моего мальчика» — чрезвычайно характерна. Возможно, письмо было зашифровано и разгадано, но в любом случае не приходится сомневаться, что его захват сыграл важнейшую роль в определении плана вторжения. С этого момента союзники не обращали ни малейшего внимания на главные силы Наполеона, оказавшиеся на восточной периферии театра военных действий. На конях и пешком, таща за собой пушки, они прорвались через тонкий заслон французских сил, отделявших их от Парижа, и через шесть дней после захвата этого послания были на расстоянии пушечного выстрела от внешних пригородов столицы.

Но они не попали туда без борьбы. Из всех боев Французской кампании сражение под Фершампенуазом примерно в десяти милях к востоку от Сезанна и в пятнадцати к северу от Оба было наиболее неравным и самым ожесточенным. Оно дает пример редкостного героизма, оставшегося непревзойденным даже в анналах Великой армии.

Мармон и Мортье, имевшие в своем распоряжении существенно меньше чем 20 тысяч солдат, противостояли врагу, семикратно превосходящему их численностью; к тому же большую часть их войска составляли юнцы, почти не имеющие боевого опыта. Фершампенуаз был не спланированной правильной битвой, а беспорядочным сражением разрозненных частей, где атакующие были частью огромной, дисциплинированной силы, наступающей на столицу, а защитники — не имеющими четкого строя французами, пытавшимися остановить волну. Шаг за шагом, терпя тяжелые человеческие и материальные потери, два маршала отступали сперва к Сезанну, затем к Марне и, наконец, к воротам Парижа, но ни разу во время этого финального рывка союзники не теряли контакта с защитниками. Стычки происходили ежедневно до тех пор, пока остатки сил двух маршалов не оказались на подходах к городу.

Мы подходим к рассказу об одной из этих стычек, случившейся в тот день, когда Мармон и Мортье стояли в Фершампенуазе. Она являет собой крохотную эпопею. Лучше, чем какое-либо иное из показаний очевидцев, она демонстрирует отчаянную храбрость мальчишек, чьи отцы в этих же самых местах отразили вражеское вторжение и чьи старшие братья разделили славу победителей при Аустерлице, Йене, Фридланде и Ваграме.