Ту ночь император провел в гостинице «Ангел-хранитель», и именно здесь его нашел последний гонец Коленкура из Шатильона с давнишним предложением — мир взамен на «исконные» границы Франции. Наполеон с трудом заставил себя прочесть послание. «Если мне суждена порка, пусть это хоть произойдет не по моей воле», — заявил он.
Как всегда, едва самодержцам стало известно, что им не предстоит лично сразиться с Наполеоном, они воспрянули духом. Покинув Бар-сюр-Об, крайнюю точку их отступления после взбучки, полученной при Монтеро, они начали осторожно наступать на Макдональда и Удино, стоявших на Сене.
Оба маршала отступили, сперва к Труа, а потом и к Провену. Макдональд делал все, что было в его силах, чтобы не допустить захвата речных переправ и остановить новое наступление на Париж. Но он по-прежнему был слишком болен и изнурен, чтобы сражаться зимой, и после прибытия в Труа был вынужден лечь в постель. Но сын горца не знал отдыха. Удино со своими людьми оставил город, ворча, что Молодая гвардия не предназначена для походов в арьергарде, и в этом настроении видно растущее раздражение ходом событий, так как лояльность Удино всегда была непоколебимой. Но теперь даже он и Ней были на грани бунта, не видя никакого смысла в этой бесконечной серии бесплодных побед и всех сопровождавших их переходов и контрпереходов. Если бы Наполеон лишился их поддержки, игра была бы проиграна. Братство, когда-то покорившее Европу, мало-помалу разваливалось. Ланн, Бесьер, Понятовский и Дюрок были мертвы; Виктор, тяжело раненный, выбыл из строя; Бернадот и Мюрат сражались против старых товарищей;
Сульт и Эжен были заперты; Ожеро в Лионе замышлял предательство; Сен-Сир и многие другие попали в плен; Ней, Удино, Мортье и Макдональд утомились, разочаровались и отчаялись. Теперь настала очередь Мармона, старейшего товарища Наполеона, канонира-курсанта дней его ранней юности.
Ссора, которая привела к их разрыву, произошла под стенами Лана. Наполеон после этого случая прожил семь лет, а Мармон — половину жизни, но с того момента они ни разу не могли вспомнить друг друга без желчности. История осудила Мармона как подлеца, а Наполеона — как безумца с манией величия. В некоторой степени на оба эти суждения повлияло то, как два эти человека впоследствии отзывались друг о друге.
Прорвавшись от Краона, Великая армия или то, что от нее осталось, приготовилась к штурму Лана. Город стоит на террасированном холме, и Блюхер разместил свои войска как в городе, так и по обе стороны от него. С двумя корпусами, взятыми в Суассоне, он имел значительное численное преимущество, занимал сильную позицию, защищенную укрепленными деревнями, в первую очередь деревней Ати, против которой стоял Мармон. Генерал Гурго наткнулся на вражеские пикеты ночью 9 марта, и на следующий день французы предприняли генеральное наступление. Оно хорошо развивалось, особенно на правом фланге врага, но Мармон с большим трудом очистил половину деревни Ати от противника. Во время боя между его корпусом и центром французских позиций прорвались крупные силы казаков, и к наступлению ночи Мармон был отрезан от своих товарищей.
Само по себе это еще не было катастрофой. Атака должна была возобновиться утром, и имелась отличная возможность обратить в бегство правое крыло союзников, после чего давление на Мармона ослабнет. Тогда вся армия могла пойти вперед, выбить Блюхера из Лана и, возможно, нанести ему невозместимые потери. Подобный моральный успех был необходим Наполеону, прежде чем снова наброситься на нерешительного Шварценберга — а кто мог сказать, к чему бы привело уничтожение одной союзной армии и отступление другой? Наверняка было ясно одно: между партнерами по альянсу разразится крупная ссора, а если умело ею воспользоваться, можно было выторговать для Франции лучшие условия, чем старинные границы. Подобный шанс выпадает лишь раз в жизни, но он был упущен из-за небрежности или психологической слабости Мармона.
После достижения всего лишь половины намеченных целей маршал отправился на отдых в замок, находившийся в трех милях от поля боя. Посреди ночи с 10-го на 11 марта пруссаки предприняли внезапную ночную атаку и застали его совершенно врасплох. Он был не только разгромлен, но и выбит со своих позиций и бросил все свои пушки.
Два беглеца-драгуна принесли эту весть Наполеону, который как раз надевал сапоги, готовясь возобновить бой. На этот раз он не сохранил спокойствия, как тогда, когда ему сообщили о сдаче Суассона. Он бушевал и проклинал своего старого друга, и похоже, что некоторые из его приближенных, в том числе Бертье, считали этот гнев оправданным, так как начальник штаба заметил по поводу последующей встречи Наполеона и Мармона: «Император имел полное право зарубить его на месте!» Но проклятия и упреки не могли исправить положение. Лишившись правого фланга, на Лан наступать было невозможно, и Наполеон воспользовался единственным возможным выходом: он остался на месте, тем самым не дав врагу преследовать разбитый корпус. Мармон в беспорядке отступил к Фисме, где сумел собрать около 8000 человек: ему везло больше, чем он того заслуживал.
В своих мемуарах Мармон выразительно описывает состояние армии в этот тяжелый момент. Она была совершенно растерянна и деморализована, люди потеряли не только начатки воинских навыков, но и одежду, обувь и шапки. В артиллерии, по его словам, служили моряки, которые не знали, как заряжать и нацеливать орудие. Его новобранцы нашли склад трофейного обмундирования, но оно было так заражено вшами, что они предпочли остаться в своих лохмотьях.
Рано утром 13 марта основная часть французской армии отступила к Суассону, в очередной раз лишившись победы, которая могла бы поднять дух граждан в отчаявшейся столице. Блюхер, хотя побитый, все-таки уцелел и был способен наступать на Париж. Шварценберг оттеснял Макдональда и Удино к северу, и их части были разбросаны в районе от Провена до Арси-сюр-Об к северу от Сены. От Ожеро и Эжена на юге и ведущего упорные бои Сульта на юго-западе ожидать было нечего. И в этот момент пришли новые, и более срочные, дурные вести. Реймс, находившийся не более чем в тридцати милях к востоку от Суассона, открыл свои ворота французскому эмигранту Сен-При, став связующим звеном между двумя основными армиями союзников.
Чтобы предотвратить соединение Блюхера и Шварценберга, необходимо было что-то срочно предпринять. Из Суассона были разосланы приказы идти на соединение и общими силами отбить Реймс, и Мармон, ближайший из командиров, сразу двинулся на город, возможно надеясь реабилитироваться после позорной неудачи под Ланом. Основная часть армии последовала за ним форсированным маршем, но артиллерия отставала, и Наполеон, прибывший с авангардом, обнаружил, что отчаянная борьба за город уже началась. Французы, которых доблестно вел в бой Мармон, ворвались в город с запада. Сен-При был убит — говорят, тем же самым канониром, который убил Моро под Дрезденом, — и население бурно приветствовало императора. Он в последний раз слышал приветствия народа до своего возвращения с Эльбы годом позже, а Реймс стал последним взятым им городом в цепи побед, начавшихся в 1793 году в Тулоне и включавших взятие в разные годы Милана, Вены, Берлина, Варшавы, Мадрида и Москвы. Как говорит У. М. Слоан в своей впечатляющей биографии Наполеона, «штурм Реймса был конвульсивным движением умирающего гладиатора».
Два друга встретились на следующее утро. Мармон был героем сражения, но взятие Реймса не заслужило ему прощения Наполеона. Наоборот, император резко потребовал ответить, почему маршал позволил застать себя врасплох и быть отброшенным к Лану, и Мармон, потративший неимоверно много сил и в эту кампанию, и в предыдущую, вполне мог посчитать, что с ним обошлись несправедливо, и вспылить. Как и все солдаты удачи, собственными усилиями завоевавшие славу и богатство и не имеющие других средств достижения жизненного успеха, кроме храбрости, Мармон с трудом переносил критику, которая ставила под сомнение его честь и профессиональные навыки. В былые дни, когда один успех следовал за другим и личные неудачи быстро прощались и забывались в возбуждении триумфа, размолвки между людьми, долго сражавшимися бок о бок, залечивались в течение нескольких дней. Но сейчас, видя со всех сторон предательство и некомпетентность (часто там, где их не существовало), Наполеон так же болезненно переживал неудачи, как самый неопытный офицер в его армии. Слова, сказанные им Мармону в Реймсе, далеко превосходили по своим последствиям потерю позиции и нескольких пушек. Через семнадцать дней император заплатил за свой упрек дорогой ценой.
Глава 13
«Обнимите моего мальчика!..»
Перейдя Рейн в первый день нового года, Блюхер открыл кампанию. Через два с половиной месяца, 14 марта, конца ей еще не было видно. В течение семидесяти трех дней по землям от Голландии до Рейна маршировали, сражались и погибали армии. Унылые пейзажи были усеяны телами французов, немцев, русских и австрийцев — и далеко не все мертвые французы были солдатами. Согласно пропаганде союзников, война велась за то, чтобы вырвать Францию из тисков тирании, но сейчас уланы и казаки самодержцев творили умышленные зверства против гражданского населения, сравнительно редкие в то время, когда в Европе властвовала Франция.
Отклик на декабрьский призыв французской нации к оружию был разочаровывающим. В центре и на юге страны он вообще не произвел никакого впечатления: лишь немногие гражданские лица, даже не будучи приверженцами Бурбонов, собирались проливать кровь в защиту пошатнувшейся императорской династии. Но здесь, на северо-востоке, где каждая деревушка испытала на себе прелести оккупационного режима пруссаков и полудиких азиатов царя Александра, французы сопротивлялись с фанатизмом испанских крестьян: убивали одиноких союзных солдат, нападали на небольшие конвои, толпами вели пленных. На зверства, подобные тем, что совершали пруссаки Блюхера в Шато-Тьерри, отвечали подобными зверствами, и колесо кошмара вертелось все быстрее и быстрее, пока таял снег и под восточным ветром подсыхали болотистые поля между Эной, Марной и Обом.
Наполеона уже некоторое время занимала проблема, как использовать этот народный гнев, и во время трехдневной остановки в Реймсе, сопровождавшейся бурными проявлениями гражданского энтузиазма, план начал обретать контуры. Наполеон мог разбить любого врага, невзирая на численный перевес последнего, всякий раз, как встречался с ним один на один. Врожденная неполноценность Шварценберга, Блюхера, Бюлова и Винценгероде проявлялась в их коллективных и личных промахах и в роковой нерешительности, с какой они командовали своими колоссальными силами. Но недостаточно было лишь тратить силы, доблесть и смелость французских новобранцев, марширующих туда-сюда между Марной и Сеной, парируя неуклюжие удары по столице. Следовало претворить в жизнь некий более амбициозный план, который отстранит или нейтрализует непрерывные угрозы союзных войск Парижу. Наполеон обдумывал возможности, стараясь основывать свои решения на известных фактах, касающихся нынешней позиции его врагов и боевого духа их солдат, а это, конечно, было нелегко. Донесения опровергали одно другое, а общих данных разведки в районах, кишащих вражескими отрядами, было недостаточно для принятия четких решений. Станет ли Блюхер снова рваться к Парижу? Хватит ли ему сил для третьего наступления по долине Марны? Обязана ли нерешительность Шварценберга сдерживающим усилиям австрийской дипломатии или же это доказательство некомпетентности и трусости генерала? Можно ли доверять, хотя бы временно, Талейрану и прочим политикам в Париже? Действительно ли Ожеро в Лионе столкнулся с реальными трудностями или он такой же предатель, как и Мюрат? Сколько времени Сульт продержится на юго-западе? Каковы перспективы того, что державы поссорятся из-за целей войны и союз распадется? Что на уме у Бернадота, бездействующего в Льеже? Вопросы были многочисленными и сложными. Все время приходилось предполагать, а одно неверное предположение могло стоить Наполеону будущего.
В Реймсе ситуация отчасти прояснилась. При условии, что взятие этого города сразу же после недавней неудачи Блюхера заставит главные силы Шварценберга отступать, намечались три курса. Первый, самый очевидный и самый осторожный, — отступить к Мо и прикрывать восточные подходы к Парижу. Второй — пойти более южным путем и через Сезанн выйти к Провену, где можно будет остановить новое наступление главной армии союзников по Сене. Третий, наступательный, в то время как предыдущие были оборонительными, — направиться точно на юг в Арси-сюр-Об и ударить во фланг Шварценбергу, движущемуся к Витри и Сен-Дизье; а Шварценберг, стремящийся соединить силы со своим прусским союзником, наверняка делает именно это.
Это заключение, как мы видим сегодня, было проницательным. Неудача отвлекающего маневра Блюхера и легкость, с какой французы отбили Реймс, испугали союзников вне всякой пропорции со значением этих событий. Царь Александр, невзирая на свои грандиозные планы триумфального вхождения в Париж, в котором ему самому доставалась главная роль, сейчас выступал за остановку наступления, в то время как Шварценбергу хотелось отступать до самого Рейна. Все начальники союзников опасались общего восстания гражданского населения, особенно в Эльзасе и Лотарингии, так как при этом их коммуникации будут перерезаны, и они окажутся запертыми во враждебной стране с тигром-людоедом, разгуливающим по их рядам. От Блюхера и тем более от шведов Бернадота никаких скорых действий ожидать было нельзя. С юга приходили обнадеживающие сообщения, но здесь, в основном районе боев, очень немногие французы надевали белые кокарды Бурбонов. Вместо этого множились рассказы о вырезанных часовых и гонцах, о многочисленных партизанских отрядах в лесах и об ограбленных на сельских перекрестках конвоях. Самодержцы однажды уже сталкивались с восставшей Францией, после чего последовало двадцать лет унижений и поражений. Самые рассудительные из них готовы были почти на все, чтобы избежать повторения 1793-го и 1794 годов, когда профессиональные армии Габсбургов и Гогенцоллернов были отброшены от границы колоннами ремесленников и крестьян. Организованное отступление и длительное ожидание более подходящего момента казалось им бесконечно предпочтительнее нового Вальми, нового Жемапа, а может быть, и нового Аустерлица. Пока царь Александр и Шварценберг колебались, их колонны растянулись вдоль юго-западных подходов к Парижу, а открывающиеся перед ними возможности зависели от множества факторов, главным образом от информации о следующем ходе Наполеона.