15

Белый дом в серой Варшаве

Когда с высоты сегодняшнего дня мы смотрим на чужую завершенную биографию, события, как в немом кино, бегут в ускоренном темпе и складываются в ясное повествование. Кажется, будто это судьба пролагала путь, которым шел герой. Становятся очевидны все повороты и случайности, которые определили жизненный выбор. А ведь все могло сложиться иначе.

Что, если бы варшавский педиатр Генрик Гольдшмит, приобретающий все большую писательскую славу, пришел к выводу, что его настоящее призвание – литература? Что, если бы он не встретил панну Стефанию Вильчинскую? Что, если бы панна Стефания отдала сердце кому-то, кто ответил бы ей взаимностью, – и создала семью? Возник бы тогда Дом сирот или нет? Смог бы он просуществовать так долго и войти в легенду?

Случилось так, как должно было случиться. В 1907 году почтенные варшавские евреи – традиционно настроенные и ассимилированные, из буржуазных и интеллигентских кругов – создали общество «Помощь сиротам». Оно должно было опекать осиротевших и самых бедных детей иудейского вероисповедания, обеспечивать их одеждой, пропитанием, жильем и оказывать материальную поддержку. Устав Общества предполагал также строительство – по мере притока средств – приютов и детских домов. Предполагалось, что финансовую базу «Помощи сиротам» будут составлять пожертвования, оставленные по завещанию деньги, подарки натурой. Основателями Общества были меценат Максимилиан Голдбаум, Соломон Беркман, Людвика Бродзка, Эдвард Кобринер, Моисей Проз, Мауриций Майзель. Чуткость к судьбе бедняков и сирот веками были частью еврейской традиции. Так что пожертвования сыпались щедро.

Эту инициативу подхватил доктор Исаак Элиасберг, работавший в детской больнице Берсонов и Бауманов на Слиской. Когда в 1905-м туда устроился Генрик Гольдшмит, Элиасберг быстро с ним подружился, хотя был почти на двадцать лет старше нового товарища. Он нашел в нем тот же порыв изменить мир к лучшему, ту же общественную чуткость, что были свойственны ему самому, и в 1908 году без труда уговорил его вступить в Общество.

Насколько сильно нужна помощь, женщины из новой организации увидели тогда, когда провели инспекцию в еврейском детском доме на улице, nomen omen, Дзикой[25]. В большой частной квартире толпились одичавшие «подопечные», лишенные опеки, – беспомощные, заплаканные малыши и буйные, драчливые подростки – все голодные, тощие, грязные, одетые в лохмотья, больные. На принесенную работницей картошку в мундире они набросились, как звери. Гигиенические условия были ужасны. Вши, чесотка и прочие бесчисленные болезни. Ни капли заботы со стороны директрисы детского дома, которая воспользовалась своей должностью – оплачиваемой из общественных фондов – в корыстных целях.

Общество решило как можно скорее ликвидировать приют и переселить детей в другое, более подходящее место, где им смогут оказать всестороннюю медицинскую и педагогическую помощь. В деле приняла горячее участие жена доктора Элиасберга, Стелла. Сначала нашли временное жилье в деревне под Варшавой, потом, в 1909 году, сняли и отремонтировали дом, раньше принадлежавший монастырю, на улице Францишканской, 2. Хотя дом не очень подходил для этой цели, его обставили и оборудовали так, чтобы детям было максимально удобно. Туда заселили обогретых и подлеченных воспитанников, число которых за это время выросло с четырнадцати до пятидесяти. Началась нормальная жизнь, учеба и игры под присмотром внимательных опекунов.

Ответственность за дом на Францишканской взяла на себя жена Элиасберга. Но рабочих рук постоянно не хватало. Поэтому, когда работать вызвалась дочь их друзей, Стефания Вильчинская, предложившая бескорыстную помощь, Стелла охотно приняла предложение девушки. В 1909 году панне Стефе, барышне из состоятельной ассимилированной еврейской семьи, было двадцать три года. До этого она изучала естественные науки в Женевском и Льежском университетах. Теперь она вернулась в Варшаву и искала цели в жизни. По примеру тогдашних эмансипированных девушек, вместо того чтобы смиренно ожидать замужества, она хотела участвовать в общественной деятельности. Оказалось, что Стефа прекрасно находит общий язык с детьми (те обожали ее), а кроме того, обладает организационным талантом. Она быстро стала незаменимой в детском доме.

Однажды пани Стелла уговорила сотрудника мужа, доктора Гольдшмита, прийти на Францишканскую и посмотреть художественную постановку, которую воспитанники подготовили для варшавских зрителей – богатых филантропов, поддерживающих приют. Выступление было посвящено Марии Конопницкой, а ее стихи о печальной доле детей, чрезвычайно популярные в то время – взять хотя бы «В подвальной комнате», – идеально подходили для того, чтобы тронуть сердца благодетелей.

Здесь возникает сентиментальная картинка. В зале – еврейские дети, с наголо остриженными головками, в чистенькой, хоть и бедной, одежде. Они поочередно выходят в середину зала и дрожащими голосками читают стихи, которые учили всю неделю. Остальные взволнованно слушают. Маленьким актерам подсказывает текст молодая темноволосая женщина материнского вида. Когда выступление заканчивается, дети подбегают к ней и прячутся в складках ее длинной юбки. В дверях стоит стройный, рыжеватый, слегка лысеющий мужчина в очках. Он растроган и не может сдержать слез.

Вероятно, в тот день Генрик и Стефания повстречались впервые. И это было то самое стечение обстоятельств, тот поворотный пункт, который определил дальнейшее развитие нашей повести. Он понял, чего на самом деле хочет, почувствовал, что его истинное призвание – воспитательная работа и что он готов приложить все усилия, чтобы создать для «ничьих детей» настоящий дом, красивее и современнее, чем старые монастырские постройки. Она, восхищенная его пылом и личным обаянием, решила, что пойдет той дорогой, которую он укажет. Но разве такие решения принимают внезапно, под влиянием момента?