И когда польскому или еврейскому ребенку плохо живется на свете – они одним и тем же словом думают, что им – smutno{130}.
Грустно становится вечером, когда мальчики уже вымыли ноги, легли в кровать и теперь у них есть время поволноваться. Потому что отец сидит без работы. Мама болеет. Доктор дорого стоит. Братика не взяли в лагерь. Кто о нем сейчас заботится? Хочется плакать, но Гешель Грозовский берет скрипку, встает посреди комнаты и играет на сон грядущий. А Фриденсон, Розенцвайг и Пресман – михалувские певцы – хором поют еврейские песни. Под окнами каждый вечер собираются жители деревни и слушают незнакомые мелодии.
Молниеносно пронеслись четыре недели, в продолжение которых «пан» участвовал во всех приключениях, а потом вечером что-то писал в тетради, даже в субботу, хоть это и грех. Двадцатого июня все вернулись в Варшаву. Дети – на Крохмальную, Генсю, Смочую. «Пан» – в свою больницу на Слиской. И сразу по возвращении из лагеря почти на целый год уехал в Берлин. То была учебная поездка, нечто вроде последипломного образования, чтобы дополнить знания, полученные в Варшаве. Последующая слава Корчака-педагога заслонила собой огромные усилия, предпринятые им в молодости ради того, чтобы стать хорошим педиатром. А добиться этого было невозможно без визитов в зарубежные клиники в серьезных медицинских центрах, без общения с тамошними специалистами, без практики под их наблюдением. Тогда не существовало никаких стипендий и грантов. Подобную затею приходилось осуществлять собственными силами и за свой счет. И трогает то, что в своих берлинских отчетах, которые Корчак публиковал в журнале «Критика лекарска», он так подробно расписывал все расходы на проживание.
За 25 марок я получил комнату, скромно обставленную и идеально чистую, завтрак (кофе и две булки), постельное белье и полотенца; прислуживает сама домовладелица. За 70 пфеннигов – обед. <…> За 70 пфеннигов электричка, трамвай или омнибус в течение 15–30 минут перевезет меня с одного конца города на другой. <…>
Итак, полная стоимость проживания, вместе с мелкими расходами (кроме одежды) 35–40 рублей ежемесячно. За эти деньги Берлин позволяет тебе жить по-студенчески, <…> бесплатно пользоваться читальным залом научных журналов и библиотекой{131}.
Он вернулся в Польшу весной 1908 года и уже в июне снова выехал в летний лагерь, на этот раз с польскими детьми, в Вильгельмувку. Там он провел две смены, с середины июня по середину августа. Как и во время предыдущих каникул, Корчак не только заботился о детях, но и внимательно наблюдал за ребятами, вел заметки. Приехал в Варшаву с кипой исписанных тетрадей. Несколько из них он взял с собой на встречу с моей будущей бабкой. Может быть, он пришел в книжный магазин Мортковичей, который тогда находился на улице Маршалковской, под вывеской «Г. Центнершвер и С-ка». А может, в дом на улице Монюшки? Прочел хозяевам свои записи. Янина Морткович с первых дней существования издательства вкладывала много пыла и сил в то, чтобы создать пласт достойной литературы для детей и подростков. Моралистка, сторонница позитивизма, она считала, что можно, развлекая и волнуя, мимоходом дать маленьким читателям представление о важнейших этических ценностях. Рассказы о еврейских и польских детях отлично вписывались в эту программу.
– Печатаем, – сказала она. А дедушка одобрительно закивал.
Первая глава повести «Моськи, Йоськи и Срули» вышла в январе 1909 года в первом номере иллюстрированного литературного двухнедельника для детей «Промык», который издавала Янина Морткович на средства Якуба Мортковича. Подобное открытие нового журнала было очень смелым шагом. Уже само название повести звучало вызывающе. «Одним читателям – возможно, незнакомым с автором, – почудился, видно, антисемитский выпад, другие ощутили себя задетыми в своих эстетических чувствах, а третьи возмущались, что в журнал, предназначенный для польских детей, помещают чуждых и несимпатичных им персонажей. Судя по всему, автора даже пытались убедить смягчить “злосчастное” название, однако встретили решительный отпор»{132}, – писала рецензентка, Роза Центнершвер.
Евреи – воспитатели польской детворы? Хороший повод для атак со стороны эндэшников. И однако, несмотря на неблагоприятную атмосферу, дебют Корчака в роли писателя для молодежи имел большой успех. Никто еще не выводил еврейских детей как полноправных, полнокровных литературных героев. Внезапно они сделались близкими. А казались обитателями неведомых дальних земель, хотя жили в том же самом городе. Рецензенты хвалили автора за то, что он затронул общественную проблематику, которую до того все обходили, за достоверные реалии, пробуждающие воображение и совесть, за новаторскую, репортажную форму, так непохожую на традиционную морализаторскую болтовню. Некоторые критики открыто признавали, что даже в антисемитских кругах молодые читатели прониклись симпатией к Моськам, Йоськам и Срулям.
В редакцию приходило множество писем от восхищенных читателей. Тех, которые жаловались, что приключения Йосек закончились, редакция утешала, что скоро начнутся приключения Яськов. И действительно, с 1 октября 1909 года в «Промыке» начала печататься следующая повесть о лагере под названием «Юзьки, Яськи и Франки». Позднее обе повести вышли отдельными книгами в издательстве Мортковича: первая в конце 1909-го, вторая в 1910-м.
Как и в «Моськах…», композиция «Юзек…» продиктована ходом событий. То есть: сбор на вокзале, разделение на пары, прощание с родителями, посадка в поезд. Только имена в списке звучат иначе:
Там смотритель вызывает по тетрадке:
– Фридман, Миллер, Гринбаум, Бромберг.
А здесь:
– Ковальский, Гурский, Франковский, Трелевич.
В остальном все то же самое{133}.
Само собой, повторяются лагерные ритуалы и приключения. Переодевание в форму. Распределение дежурств. Обязанности и запреты. Ссоры и драки. Приговоры суда. Не слишком суровые. Но прежде всего – захватывающая игра в корабли, которые дети строят на деревьях. В морской бой на Насосном море у колодца. Строительство шалашей и домиков. Купание в реке. Поход в гости к девочкам в соседнюю Зофиювку. Вылазки в лес за земляникой. Театральные постановки. И сказки на ночь. Банальные на первый взгляд события, которые озаряют невеселую действительность и остаются в памяти на всю жизнь, как песни, что постоянно напевает Олька, портниха, хоть она была в лагере только раз, давным-давно.
Писателю удался его замысел – показать, что мальчики в обеих повестях, за исключением языка и религии, да иногда одежды, ничем друг от друга не отличаются. Есть среди них и сорванцы, и дурни, хитрецы и простаки, веселые, грустные, запуганные, храбрые, славные, занудные. Они так же играют, злятся и смешат других, мужественно справляются с тяжким своим житьем и точно так же тревожатся, что дома беда: часто неделю напролет приходится есть один сухой хлеб с чаем, отец лежит в больнице, а когда умер младший братик, его не на что было похоронить.
И все же – хотя объективно повести одинаково трогательны – первая из них, о еврейских детях, сегодня читается с болью в сердце. Судьба распорядилась так, что за пару километров от Михалувки, за Малкиней, в деревне Треблинка, во время Второй мировой войны немцы построили концлагерь. В августе 1942 года с того самого вокзала, той самой дорогой, что и за тридцать пять лет до того, Доктор вместе с очередным поколением воспитанников отправился в свое последнее путешествие.
Поэтому каждое предложение «Мосек…» вызывает ассоциации, от которых невозможно отделаться. Это разделение на пары на вокзале, посадка в поезд, беспокойство: куда едем? И вера, что ничего не случится, ведь «пан» едет вместе с нами. Эти печаль и страх, спрятанные под мальчишеским озорством. А Корчак? Как будто он, дописывая последнюю главу, предчувствовал то, что случится: