– Нет, но когда я прочитала инструкцию с описанием теста, она показалась мне очень разумной.

После этого Молли подтвердила, что ее дети действительно имели семь и пять баллов по шкале НДО.

Получалось, она и в первый раз заполнила бланк правильно.

Это осознание было для меня как удар под дых. Я каждый день вижу пациентов с высокими показателями НДО, иногда совсем маленьких, и это всегда тяжело. Но Лайла удивительно напоминала мне моего собственного сына, и баллы этой малышки поразили меня так сильно, как я даже не ожидала. Как врач я была рада возможности отыскать причину происходящего в ее организме; но как у матери у меня все внутри сжалось. Мне захотелось просто обнять Лайлу, прижать ее к груди и сказать, что все будет хорошо. Если бы можно было сделать так, чтобы ее НДО просто испарился, как испаряется от маминых поцелуев «бобо» Кингстона! Но так не бывает. И моя задача сейчас иная. Что действительно в моих силах – это сделать так, чтобы НДО Лайлы не оказал влияния на биологические процессы ее организма на всю оставшуюся жизнь. В этом и заключается моя работа.

Учитывая набранный Лайлой балл НДО, риск в будущем заработать проблемы со здоровьем у нее был существенно выше, чем у других детей. Но как эта информация могла повлиять на мою повседневную работу сейчас? Фелитти и Анда изучали здоровье взрослых, но вероятность того, что Лайла столкнется с большинством из таких заболеваний в ближайшие десятилетия, была мала. К счастью, наша исследовательская группа в ЦОМ уже многого добилась в прояснении этого вопроса.

Наша группа изучила больше 16 тысяч научных публикаций об исследованиях влияния неблагоприятного детского опыта на здоровье детей. Оказалось, что такой опыт связан с различными заболеваниями и состояниями, которые можно наблюдать уже в младенчестве. Так, у самых маленьких детей столкновение с НДО провоцирует задержки роста и когнитивного развития, а также нарушения сна. У школьников с НДО выше показатели распространенности астмы и хуже реакция на препараты для купирования ее симптомов (например, альбутерол), выше показатели инфекционных заболеваний (вирусных инфекций, ушных инфекций и пневмоний); у них также чаще встречаются поведенческие проблемы и сложности в обучении. У подростков выше риск развития ожирения, а также столкновения с травлей, насилием, курением, подростковой беременностью, рождением детей до совершеннолетия и другим рискованным поведением вроде раннего начала сексуальной жизни.

Я стала объяснять Молли, что́, на мой взгляд, могло происходить со здоровьем ее дочери:

– Думаю, из-за пережитого опыта организм Лайлы может вырабатывать больше гормонов стресса, чем следует, и это, в свою очередь, влияет на ее рост.

Молли эта мысль показалась логичной:

– Да. Мы пытались что-то сделать с ее весом, когда наблюдались у предыдущего педиатра. Иногда, когда отца долго не бывает дома, она немного набирает; но стоит ему вернуться, как вес снова падает. В нашем доме, безусловно, стресса немало.

– Ого, понимаю. А говорили ли вы об этом своему предыдущему лечащему врачу?

– Нет. Он ничего и не спрашивал.

Если бы не оценка баллов по шкале НДО, никто и не заподозрил бы, что Лайла и ее братик оказались в группе риска по большому количеству проблем со здоровьем и развитием. Может быть, на них обратили бы особое внимание, если бы в садике малыши начали демонстрировать сложности в поведении; но даже в таком случае им бы попросту поставили диагноз: СДВГ – и выдали какие-нибудь таблетки. А если бы поведенческих проблем не было, то вполне возможно, что – даже при появлении астмы, аутоиммунных заболеваний или любых других иммунологических последствий токсичного стресса – проблема, лежащая в корне ситуации, осталась бы незамеченной и невылеченной. Гатри показал, что единственным способом радикального изменения результатов лечения является обязательный скрининг. В противном же случае придется полагаться на волю случая – например, если бы симптомы Лайлы вдруг стали достаточно выраженными для того, чтобы лечащий врач начал задавать больше вопросов. Также нельзя не учитывать вероятность того, что этот врач мог быть совсем не знаком с концепцией НДО и не знал, какие вопросы нужно задавать. Какой вред вы можете нанести здоровью собственного ребенка, ожидая, пока вам зададут правильные вопросы и проведут правильные анализы? Гатри знал. Сестра его жены знала. Они своими глазами видели, что происходило, когда анализ на ФКУ не проводился для всех детей: возможность раннего вмешательства в болезнь оказывалась упущена. Вот поэтому унция скрининга лучше фунта лекарств[24].

В случае с ФКУ понятно, что для успешного лечения заболевания необходимо вмешательство на самых ранних этапах; но как насчет НДО и токсичного стресса? На самом деле, в данном случае все так же очевидно. Все научные данные о развитии нервной, эндокринной и иммунной систем говорят: чем раньше вмешаться, тем будет лучше (а если точнее – то намного, намного лучше). Это вовсе не значит, что дети более старшего возраста и взрослые с НДО не смогут получить пользу от медицинского вмешательства (подробнее мы поговорим об этом на следующих страницах); однако чем позже мы начинаем, тем более интенсивной (и дорогой) должна быть терапия – и тем ниже шансы на то, что она окажется эффективной. И связано это с тем, что раннее вмешательство открывает нам большее количество инструментов воздействия.

Исследования в области нейронаук, проведенные за последние несколько десятилетий, позволяют объяснить, почему полученный в раннем возрасте негативный опыт оказывает такое огромное влияние на развитие ребенка. Этап внутриутробного развития и раннее детство – особые периоды, которые называют «критическими и сензитивными», потому что именно в это время открываются «окна» возможностей, которых позже у нас уже не будет. Критическим периодом развития называют время, когда наличие или отсутствие соприкосновения с определенным опытом приводит к необратимым изменениям. Во многом наши знания о критических периодах опираются на исследования бинокулярного зрения (способности воспринимать глубину и создавать трехмерное изображение на основе информации, поступающей из обоих глаз). Если ребенок родится с косоглазием или «ленивым глазом»[25], то мозгу будет трудно создать логически связанное трехмерное изображение, и восприятие глубины у ребенка будет нарушено. Если подобная рассогласованность в работе глаз будет выявлена и скорректирована у ребенка до 7-8 лет, то нормальное бинокулярное зрение все еще может развиться. После восьми лет возможность восстановить нормальное трехмерное зрение теряется навсегда. (По крайней мере, так было принято думать прежде, однако новые данные свидетельствуют в пользу того, что «окно» возможности для бинокулярного зрения может иметь большую продолжительность; поистине захватывающие исследования сосредоточены на том, чтобы узнать, сможем ли мы заново открывать подобные «окна», которые раньше считались закрытыми.) Уже после открытия критических периодов в развитии зрительной зоны коры головного мозга ученые обнаружили, что аналогичные периоды можно выделить и для его зон, отвечающих за другие функции.

Сензитивными называют периоды развития, когда мозг особенно чувствителен к определенным стимулам из окружающей среды. В отличие от критических периодов, по завершении сензитивного периода «окно» возможности не закрывается полностью, однако становится намного меньше Развитие языка – отличный пример того, как сензитивный период влияет на формирование нейронных сетей. Всем известно, что выучить новый язык намного проще в детстве, а не во взрослом возрасте. У меня есть несколько друзей в Европе, чьи дети отлично владеют четырьмя языками и без акцента говорят на английском, французском, немецком и испанском. Мой же французский, хотя я и потратила несколько лет и сотен долларов на сервис Rosetta Stone, до сих пор très terrible[26].

Критические и сензитивные периоды – это этапы максимальной нейропластичности (способности мозга создавать новые нейронные связи и перестраиваться в ответ на определенные стимулы). Рост и изменение нейронов и синапсов могут быть обусловлены травмой, тренировками, изменениями уровня гормонов, эмоциями, обучением и даже простыми размышлениями. Наш мозг постоянно меняется под воздействием нашего опыта, и в целом это полезно.

Существуют два типа нейропластичности: клеточная и синаптическая. Синаптической пластичностью называют изменения силы связи на стыках (синапсах) между клетками мозга. Можно сравнить эти изменения с вариациями громкости голоса: вот вы шептали, а вот начали кричать. Что касается клеточной пластичности, то она подразумевает изменения в количестве клеток, которые общаются посредством сигналов: можно сравнить это с разницей между криком одного человека и скандированием целой толпы на стадионе. Синаптическая пластичность сохраняется на протяжении жизни (поэтому и старую собаку в действительности можно научить новым фокусам[27]), а вот клеточная пластичность наиболее активно проявляется в течение первых лет жизни человека. Порядка 90 % всех ее проявлений осуществляется до шестилетнего возраста, а остальные 10 % растягиваются до 25 лет.

Развитие мозга чем-то сродни топиарному искусству, когда садовники оформляют кусты в виде Микки Мауса или гигантских динозавров (секундочку, сейчас объясню). Конечно, кусты растут таким образом не по собственной воле – их обрезают. Дети рождаются с избытком мозговых клеток, и в их мозгу тоже проходит процесс «удаления излишков». Нервные клетки в тех цепях, которые вы не используете, «обрезаются»; а цепи, используемые часто, растут и укрепляются. Наш жизненный опыт, как позитивный, так и негативный, определяет, какие нервные цепи нужно активировать и продолжить укреплять. В этом отношении ранний детский опыт в буквальном смысле слова формирует мозг.

Мы знаем, что столкновение с негативными событиями в раннем возрасте активирует нервные цепи, связанные с настороженностью, слабым контролем импульсов, повышенным страхом и торможением исполнительных функций мозга. Однако если мы научимся достаточно рано выявлять детей, подверженных высокому риску токсичного стресса, то сможем вмешаться вовремя, чтобы максимально использовать высокие уровни синаптической и клеточной пластичности. Самый эффективный способ «перепрошивки» мозга – это применение раннего вмешательства, помогающего предотвратить формирование дисфункционального стрессового ответа и укрепить практики, которые могли бы послужить защитным буфером (например, детско-родительская психотерапия). Таким образом можно дать мозгу прекрасную возможность развиваться в новых, здоровых направлениях.