Книги
Китай при Мао. Революция, пущенная под откос
К 1960 г. промышленная система истощила свои ресурсы. В 1961 г. произошел обвал производительности. В течение 1962 г. валовый выпуск промышленной продукции сократился почти на 50 % (график 8.3). Удар, нанесенный по промышленной системе, был столь тяжелым, что индустрия смогла восстановиться лишь к 1964 г. Рабочие, которых на волне кампании в 1958 и 1959 гг. привлекли к работе дополнительно, подверглись увольнениям. Их судьбу разделила и часть трудящихся, занятых в промышленности и до 1958 г. [MacFarquhar 1997: 33–36]. Общая занятость в неаграрных секторах экономики упала с почти 60 миллионов в 1960 г. до 42 миллионов в 1962 г., а трудоустройство в государственной промышленности – с 21,3 миллиона в 1960 г. до 11,2 миллиона в 1963 г. (график 8.4) [State Statistical Bureau 1983: 126]. Многие из этих рабочих мигрировали из местных коллективных фермерских хозяйств еще в начале «большого скачка». Теперь же их всех в массовом порядке заставляли вернуться в деревню и заняться сельским хозяйством. Городское население Китая, составлявшее 99,5 миллиона человек в конце 1957 г., разрослось до 130,7 миллиона человек в 1960 г. К 1962 г. этот показатель упал до 116,7 миллиона [Ibid.: 103; Brown 2012: 77–107]. Количество промышленных предприятий Китая, которое более чем удвоилось на первых этапах «большого скачка», резко сократилось. Множество вновь созданных фабрик в сельских районах были вынуждены закрыться. К 1965 г. КНР располагал меньшим количеством промышленных предприятий, чем в 1957 г. [State Statistical Bureau 1983: 213].
Советская промышленная система была рассчитана на обеспечение планомерного роста при отсутствии нестабильности, провоцируемой экономическими циклами и финансовыми паниками, которые столь характерны для рыночного капитализма. Осуществлением «большого скачка» Мао желал привнести новаторский вклад в мировое дело строительства социализма. Однако предпринятая им инновация оказалась весьма сомнительной: Мао непроизвольно продемонстрировал, как добиться массовой депрессии в промышленной системе, которая была создана для того, чтобы исключить подобные перспективы. Голод 1960–1962 гг. новшеством назвать нельзя. Это было трагическое повторение печального опыта СССР образца 1932–1934 гг., которого в рамках предшествующей кампании по коллективизации Китаю удалось избежать[132].
Коллапс экономики КНР в начале 1960-х гг. не уступал по своей тяжести Великой депрессии в США. В США с 1929 по 1933 г. доходы на душу населения упали на 32 %, в Китае с 1959 по 1962 г. – на 35 %. Однако американская и китайская депрессии имели весьма различные истоки. Великая депрессия была спровоцирована глубокими структурными проблемами рыночной экономики, от которых США оправились лишь к 1940 г. Депрессия в Китае была полностью сформирована ошибочным правительственным курсом, и после того, как власти отказались от своей затеи, экономика КНР смогла восстановиться сравнительно быстро. Китай вернулся к производственным показателям, достигнутым в период, предшествующий «большому скачку», к 1964 г. – всего через два года после пика кризиса [Lardy 1987a: 395].
Экономический кризис КНР имел политические и организационные истоки. Политические аспекты краха сводились к целому ряду ошибочных субъективных решений, принятых Мао, и его догматической травле тех лидеров, которые не были согласны с ним. Политически мотивированными были и реакция Мао на критические замечания, звучавшие во время Лушаньского пленума, и ожесточенное Движение против правого уклона, при помощи которого он хотел заглушить голоса своих оппонентов. Движение против правого уклона исключило возможность своевременной коррекции курса «большого скачка», что позволило бы спасти десятки миллионов жизней. Организационные аспекты проблемной ситуации заключались в тяжелом давлении сверху на провинциальных, региональных и местных чиновников, заставлявшем их принимать на себя невыполнимые обязательства по росту промышленного и сельскохозяйственного производства. Выбор чиновников, которые предпочитали отчетам о фактических провалах громкие заявления о воображаемых успехах, был организационно мотивированным. Активное вмешательство Мао привело к сбоям в работе как его экономической системы, так и политической организации, выстроенной на основе мобилизации. В 1948–1949 гг. в Маньчжурии Мао смог обратить свое поражение в триумф, вынудив вооруженные силы и партийную систему выйти далеко за пределы их обычных возможностей. По прошествии десяти лет он умудрился теми же средствами и методами обратить победу в фиаско. Подорвать доверие окружающих к Мао в качестве умудренного опытом лидера с большим треском было невозможно. Пройдет несколько лет, прежде чем политические последствия катастрофы «большого скачка» полностью проявятся в виде «культурной революции», которая нанесет по Китаю болезненный удар.
Глава 9
На пути к «культурной революции»
Напрямую связанное с агрессивным и беспорядочным стилем управления Мао бедствие таких масштабов, как «большой скачок», не могло остаться без тяжелых политических последствий. Поразительно, что не были предприняты меры по снятию лидера с его поста. В равной мере удивительно, что этот провал не ослабил политического авторитета Мао. И все же он был вынужден отступить от своих нереалистических воззрений на ускоренные темпы экономического развития. Коллеги Мао, в том числе те, кто изначально поддерживал «большой скачок» и молча лицезрел нападки Мао на маршала Пэн Дэхуая и его «антипартийную клику», воспользовались появившейся возможностью для смягчения политических эксцессов того времени. Чиновники пытались ненавязчиво вывести экономическую политику из сферы одержимости председателя КНР идеей классовой борьбы как способа ускорения развития промышленности и предпринять меры по восстановлению тяжело пострадавшей экономической системы.
Поначалу Мао согласился на свертывание политики «большого скачка». Для сельского хозяйства это предполагало разделение укрупненных коммун до более управляемых единиц, закрытие общих столовых, прекращение мобилизации трудящихся на военный манер, восстановление производственных бригад, возвращение во многих районах к приусадебному сельскому хозяйству и введение более очевидных мер поощрения и вознаграждения за высокую производительность. Для промышленности это означало возвращение власти в руки управленцев и технических специалистов, следование их советам, прекращение форсированного наращивания производительности под руководством партийных ячеек и предложение работникам определенного поощрения в виде повышения заработной платы и премий. Для Китая в целом это стало сигналом для ослабления бурных рассуждений о том, что экономическая политика призвана отражать классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией. Внимание стали уделять идеям исправления недостатков советской модели экономики, которые активно обсуждались в других странах социалистического блока. Интеллигенция и ученые получили больше свободы и возможностей для выражения своих идей и высказывания точек зрения, которые ранее подавлялись партийными идеологами. При зачислении абитуриентов в вузы меньший акцент стали делать на классовую принадлежность и политическую лояльность.
Мао позволял эти перемены скрепя сердце. Он воспринимал их как временные уступки для исправления проблем, которые оказались непреднамеренно созданы «большим скачком». Даже из глубочайшей ямы депрессии и голода, в которую оказался загнан Китай, Мао по-прежнему отметал любые объективные оценки «большого скачка» как огромной катастрофы. Он возобновил настойчивые рассуждения о классовой борьбе сразу же, как только стране удалось ликвидировать самые страшные симптомы кризиса. Себя Мао критиковал разве что за чрезмерный оптимизм, но он так и не признал ошибочность основных стоявших за «большим скачком» идей. Вопреки всем свидетельствам обратного он заявлял, что «большой скачок» принес гораздо больше добра, чем зла [MacFarquhar 1997: 13–19].
Особое беспокойство у Мао вызывал тот факт, что отдельные коллеги, в особенности упрямый Лю Шаоци, теперь открыто ставили под сомнение его слова о преимуществах политики «большого скачка». Кроме того, Мао раздражал призыв к реабилитации тех, кто был ошибочно обвинен и заклеймен «оппортунистами правого толка» в 1959 г., а также тех, кто был подвергнут гонениям за «противостояние рывку напролом» в 1957–1958 гг.
Это косвенно указывало на фундаментальную ошибку в линии поведения самого Мао. Умеренное допущение интеллектуального дискурса позволило людям озвучивать взгляды, прямо противоположные самым заветным мечтам председателя и недвусмысленно предлагающие выбрать иной путь строительства социализма. Все это выставляло Мао в весьма невыгодном свете.
Пройдет не так много времени, прежде чем он, опираясь на своих наиболее верных соратников, направит указанные тенденции вспять и будет вновь объявлять классовую борьбу ключевым элементом в деле построения социализма.
В ноябре 1960 г. КПК опубликовала срочное «информационное сообщение», подготовленное Чжоу Эньлаем. Документ призывал к восстановлению малых коллективных фермерских хозяйств, прекращению насильственного изъятия ресурсов у бригад и домохозяйств, возвращению сельским семьям частных землевладений и права заниматься мелким приусадебным хозяйством, возобновлению системы начисления трудовых баллов, повышению доходов сельских жителей, возобновлению работы сельских рынков и достижению «истинного баланса между работой и досугом» [Ibid.: 12–13][133]. Через несколько недель после публикации записки Мао выступил на партийной конференции со сдержанной самокритикой. Лидер признал ошибочность ожиданий чрезмерно скорого перехода к общественной собственности и одновременного продвижения множества проектов в области гражданского строительства. Мао также согласился, что такие процессы, как переход прав собственности и организация сельского хозяйства, потребуют для получения требуемого конечного результата большего времени [Yang 2012: 437–438; Central Documents Research Office 1996: 364–367]. Эти шаги позволили наконец-то выполнить столь давно откладываемую коррекцию политического курса. «Большой скачок» был остановлен.
К этому времени стало очевидно, что инициатива обернулась массовым голодом. Мао больше не мог тешить себя мыслью, что проблема заключалась в «подложной отчетности и укрывании зерна». Он отправил в сельские районы следственные группы под руководством своих политических секретарей и иных высокопоставленных чиновников. Лю Шаоци, Дэн Сяопин, Чжоу Эньлай и иные руководители самолично посетили сельские районы, чтобы воочию оценить последствия голода[134]. Они были шокированы результатами своих поездок: только после прекращения «большого скачка» и личной инспекции сельской местности китайские лидеры осознали те страшные масштабы насилия и мучений, на которые обрекли крестьян местные чиновники в ходе выполнения распоряжений сверху [MacFarquhar 1997: 39–43, 48–63].
Когда верхушка партийной иерархии наконец-то признала факт голода, оказалось еще сложнее отстаивать позицию, что КПК сделала гораздо больше хорошего, чем плохого, а все проблемы можно списать на ухищрения чужеродных классовых элементов. В январе 1961 г. партия пошла на уступки в виде частного сельского хозяйства, сельских рынков, введения в промышленности технической экспертизы и материального поощрения, а также большей автономии научных исследований и интеллектуальной жизни [Ibid.: 61–120]. Однако в воздухе витали весьма различные представления о том, что именно в КПК пошло не так. В январе 1962 г. ЦК КПК неожиданно провел крупнейшую партийную конференцию для обмена опытом и «выработки единой позиции» по поводу экономического кризиса. Чиновников партийных комитетов пяти уровней национальной иерархической лестницы пригласили в Пекин на сессию, которая станет известна под названием «Конференция семи тысяч кадров» [Ibid.: 137–145].
Конференция началась с серии секционных заседаний, на которых обсуждался доклад, подготовленный Лю Шаоци и Дэн Сяопином. Документ представлял собой противоречивую смесь всемерной поддержки генеральной линии КПК, которая вдохновила «большой скачок», и указаний на множество ошибок, допущенных «партийным ядром» [Ibid.: 145–152]. Тема отчета неожиданно вызвала дискуссию относительно того, не была ли реальной причиной катастрофы сама политика «большого скачка», оставившую в стороне проведение этой политики на местах. Защитники ключевых позиций «большого скачка» отреагировали на документ весьма резко, и Мао приказал Лю и его специалистам скорректировать доклад. Члены редакционного комитета во главе с Лю разделились во мнениях по поводу того, стоит ли признавать высшее руководство КПК ответственным за провал «большого скачка». Некоторые члены комитета утверждали, что ответственность следует возложить на все партийное руководство, включая Мао. Некоторые же рьяно отстаивали руководящую роль Мао как уникального лидера, никогда не допускающего ошибок, а также выражали абсолютное согласие с его воззрениями на будущее Китая [Ibid.: 152–158].
Во время своего выступления на конференции Лю Шаоци предварил свой доклад хвалебными словами в адрес Мао. Однако затем озвучил несколько идей, которые кардинальным образом контрастировали с ранними заявлениями Мао и ощущались как жесткая пощечина лидеру. Лю отметил, что производительность сельского хозяйства с 1959 по 1961 г. резко сократилась, а производительность промышленности упала на 40 %. Он заключил, что «большой скачок» оказался направлен не вперед, а назад. Лю рассказал о своем опыте посещения деревень в провинции Хунань, во время которого крестьяне объяснили ему, что проблемы были «на три десятых связаны с природными бедствиями, а на семь десятых – с рукотворной катастрофой». Эта формула совершенно не стыковалась с метафорой Мао об «одном пальце» провалов «большого скачка» на «девять пальцев» успехов. Лю был не менее прямолинеен и в обозначении того, кого следовало винить в крахе «большого скачка»:
Мы кардинальным образом отказываемся признать факт сбоев и ошибок, заявляем, что они были мелкими проблемами, и ходим вокруг да около или пытаемся скрыть провалы. Мы не признаем полноценно и реалистично на практике наши прошлые и текущие недостатки. Пока это все остается неизменным, мы не можем извлечь [из сложившихся обстоятельств] какой-либо опыт и обратить плохое в хорошее.