Писатель также высмеивает мифологию вокруг коммунизма в Яньане:

По очевидным причинам СМИ не публиковали такие высказывания. Студенческий активизм не освещался на публичном уровне, однако через конфиденциальные отчеты в «Нэйбу цанькао» и иные классифицированные материалы информация о действиях учащихся доходила до официальных партийных лиц[101]. Открытое выражение таких точек зрения свидетельствовало о том, что кампания по исправлению стиля работы летит под откос, как это и предрекали противники идеи «открытых дверей». Мао ошибся, и осознание этого вызвало у лидера дурные предчувствия. Он принял выбитое принуждением послушание за согласие, недооценив недовольство, вызванное репрессиями 1950-х гг., в особенности среди образованных китайцев. Он неверно полагал, что относительное на фоне событий 1956 г. спокойствие внутри Китая было доказательством безусловного доверия народа к режиму.

Создание независимых клубов и изданий, как и призывы к отказу от партийной диктатуры, разительно выходило за первоначально обозначенные рамки кампании. Еще большее беспокойство вызывала ускоренная мобилизация студентов по всему Китаю, которую часто сравнивали со знаменитым Движением 4 мая 1919 г., с которого в Китае началась современная революционная эпоха. Для организации и мобилизации местного студенчества активисты из Пекинского университета совершили поездку в Тяньцзинь [MacFarquhar 1974: 221; Wang 1998: 517]. «Стены демократии» и «свободные форумы» получили широкое распространение по всему Китаю. К концу мая 1957 г. поступали сообщения о волнениях студентов в кампусах 31 вуза в Пекине, а также в учебных заведениях в Ухане, Шанхае, Нанкине, Цзилине, Тяньцзине и Ланьчжоу [Shen 2008: 587–590; Zhu 2005: 218–222]. Выпускники школ, не сумевшие поступить в вузы, устраивали забастовки и демонстрации, в отдельных случаях даже атакуя учебные корпуса и уничтожая оборудование. Недовольные предложенной им работой или решениями по другим вопросам студенты проводили манифестации в кампусах в Ухане, Сиане, Гуанчжоу и Шэньяне [Shen 2008: 590–591]. Учащиеся выходили на улицы с демонстрациями и актами протеста в Ухане, Нанкине, Чэнду, Циндао и Гуйлине [MacFarquhar 1960: 143–164; Shen 2008: 591]. Ячейки Коммунистического союза молодежи Китая при учебных заведениях становились центрами политического инакомыслия.

Еще большей потенциальной угрозой в свете предшествующих восстаний на территории Восточной Германии, Польши и Чехословакии были протесты трудящихся. Рабочие выходили на демонстрации против плохих условий труда, возникших в условиях новой плановой экономики. С 1956 г. эпицентром волны манифестаций трудящихся на пике кампании «Сто цветов» стал индустриальный город Шанхай. Весной 1957 г. трудовые конфликты при участии почти 30 тысяч работников имели место на 587 шанхайских предприятиях. Среди этих инцидентов свыше 200 были стачками на фабриках. Еще 700 предприятий переживали промышленные конфликты в менее обостренных формах. Это была самая масштабная волна беспорядков рабочих за долгую историю движения за права трудящихся Шанхая, если мы не берем в расчет события первых шести месяцев после взятия города коммунистами в 1949 г. Внутрипартийная сводка за 1957 г. приводила цифру в десять с лишним тысяч забастовок на территории Китая в течение весны указанного года, описывая множественные примеры бойкотов учащихся, массовых петиций и демонстраций. В Шанхае почти все конфликты происходили на фабриках, недавно перешедших из частной собственности в коллективную государственную собственность, оказавшись, таким образом, реакцией на снижение заработных плат и отмену имевшихся прав на премии и иные льготы, отвоеванные посредством переговоров с частными работодателями в прошлом. Когда государство взяло предприятия под свой контроль, зарплаты и привилегии «скорректировали» в сторону уменьшения по аналогии с теми процессами, которые несколькими годами ранее произошли в Берлине и Пльзене. Работники выступали против бюрократизации и автократии трудовых отношений и открыто порицали партийных секретарей и «марионеточные» профсоюзы [Perry 1994; Shen 2008: 591–593].

Широко распространены протесты были и в сельской местности, где годом ранее ускоренно и форсированно были сформированы коллективные фермерские хозяйства. Крестьяне открыто выражали свое недовольство проведенными мероприятиями. Кульминации это движение достигло ближе к концу 1956 г. Протесты описывались в опубликованном позднее внутрипартийном отчете. Сельские жители жаловались на новые ограничения самостоятельно распоряжаться своим временем, неумелое управление и произвол со стороны кадров в распределении рабочих задач и доходов, потерю заработков, снижение количества и качества продовольственных товаров, а также «грубость», «гнет» и «принуждение» со стороны новых деревенских кадров. Крестьяне также указывали на склонность кадров к расхищению средств, разбазариванию общественных финансов, а также ругани, побоям и лишению свободы людей, которые открыто выражали свое недовольство. В докладе со ссылкой на слова отдельных фермеров указывается, что «вступление в кооператив ничем не лучше пребывания в трудовом лагере» и что новые коллективные структуры вызывали «рост страданий, а не доходов» [Li 2009: 57].

Протестным настроениям в деревнях в документах уделяется сравнительно мало внимания, однако имеющиеся свидетельства позволяют утверждать, что волнения были широко распространены и приводили к крайне неблагоприятным последствиям. В провинции Цзянсу на востоке Китая фермеры захватывали собранное зерно, вступали в ожесточенные стычки с сельскими кадрами и покидали коллективные фермерские хозяйства [Ibid.: 55–76; Li 2007]. В одном из уездов провинции с середины апреля по май 1957 г. крупные выступления произошли в 29 из 33 волостей, и также фиксировался сильный отток крестьян из коллективных фермерских хозяйств. Доля участия уездных домохозяйств в кооперативах сократилась с 91 до 19 %. Сельские кадры подвергались побоям, а их дома разграблялись. Схожие по масштабам вспышки недовольства произошли и в провинциях Шаньси и Гуандун [Shen 2008: 593–594]. Радикальные меры коллективизации в пограничных районах Китая породили упорные и хорошо организованные региональные повстанческие движения [Wang 2015].

Руководству КНР было о чем беспокоиться. Первоначально Мао отстаивал свои представления об исправлении ошибок в режиме «открытых дверей», преуменьшая степень серьезности выступлений студентов и забастовок рабочих и заявляя, что поводов для чрезмерной тревоги нет. Впрочем, ему не удалось успокоить своих коллег, поскольку явственно ощущалось, что ситуация была на грани выхода из-под контроля. Еще один шок был связан с фактом, что наиболее ожесточенная критика исходила от молодых членов партии и что Коммунистический союз молодежи Китая становился центром протестных настроений. Многократно обозначавшаяся перспектива формирования общенационального студенческого движения, проведения массовых трудовых манифестаций и выхода из компартии молодежи – симптомы недавно прошедших в Восточной Европе акций – поставила точку в споре. Последние события подтвердили разумность возражений тех лидеров, которые опасались дестабилизации вследствие политики «открытых дверей». Мао отступил, пересмотрел собственную позицию и призвал к принятию жестких репрессивных мер [MacFarquhar 1974: 218–219, 225–240, 248–249, 261–269; Shen 2008: 597–608].

Обратный ход «Ста цветам» был положен передовицей «Жэньминь жибао» от 7 июня. Главная идея статьи заключалась в том, что исправление стиля работы в режиме «открытых дверей» обернулось беспощадными нападками на КПК и социализм со стороны «правых уклонистов», в словах и действиях которых чувствовалось влияние прежних классов-эксплуататоров. Фактически это был полный разворот по отношению к партийной линии, обозначенной на VIII съезде КПК, где было провозглашено, что экономическая трансформация ликвидировала основы для классового конфликта. На практике исправление ошибок КПК при участии народа сменило исправление «ошибок» народа под руководством КПК. Те, кто во время кампании «Сто цветов» высказывал критические замечания, теперь становились мишенями для общенационального Движения против правого уклона. «Стены демократии» были ликвидированы. Арестам подверглись продолжавшие выступления студенты и рабочие. Были закрыты независимые клубы и издания.

Те же форумы, на которых ранее поощрялось свободное выражение критических настроений, теперь стали платформами для осуждения тех, кто на протяжении предшествующих недель «осмелился» выступать с какими-либо замечаниями. Движение против правого уклона продлилось гораздо дольше, чем «Сто цветов», и растянулось до начала 1958 г. Весь аппарат КПК был мобилизован на фиксацию критических высказываний и протестных акций, имевших место в период «Ста цветов». Предполагаемых «правых уклонистов» гневно осуждали на собраниях по месту работы. Людей держали в изоляции и вынуждали писать признательные показания. Те, кому приписывались наиболее возмутительные слова и действия, подвергались публичному осуждению на митингах. Местным партийным комитетам были спущены плановые процентные показатели, по которым следовало определять масштабы протестного движения. Это обернулось тем, что под гребенку репрессий попадали даже люди, которые позволяли себе самые невинные и благонамеренные комментарии [Chen 1960: 171–201; Shen 2008: 637–673][102]. С особым рвением кампания проводилась в университетах и в организациях со значительной долей среди сотрудников образованных людей, но она затронула и фабрики, и сельскую глубинку. В сельских уездах гонениям подвергались учителя средних школ, бывшие землевладельцы и представители богатых крестьянских домохозяйств, а также люди, которые жаловались на коррупцию и притеснения со стороны деревенских кадров [Friedman et al. 1991: 209–213].

В разгар кампании была наконец-то опубликована февральская речь Мао «О правильном разрешении противоречий внутри народа». Однако это был не тот текст, который Мао зачитал в феврале и который многократно транслировали в записи китайским слушателям. Это была «уточненная» версия, в которую были внесены несколько предупреждений о недопустимости «чрезмерной» критики. Естественно, в первоначальной речи эти замечания отсутствовали. Более того, в отличие от первой редакции, новая версия текста упоминала феномен классовой борьбы. В февральской речи Мао сравнительно много времени посвятил осуждению Сталина за его неспособность разделять разные виды критики и за восприятие любых замечаний как вражеского противостояния, что приводило к «внесению путаницы». Этот абзац был полностью удален как, впрочем, и следующая фраза: «Любой человек, позволявший себе хоть какое-то критическое высказывание, подозревался во вражеских намерениях и рисковал попасть в тюрьму или лишиться головы». Исключили из новой редакции также ссылку Мао на заявление Хрущева о том, что «90 %» делегатов XVII съезда ВКП(б) (80 % членов ЦК ВКП(б)) 1934 г. были расстреляны. Из речи Мао исчезла и оговорка касательно того, что на территории Китая в силу «крайней необходимости» было убито «небольшое число» людей: 700 тысяч с 1951 по 1953 г., плюс 80 тысяч после 1955 г. Наконец, из текста убрали заявление Мао о том, что широко распространившиеся среди студентов волнения отражали «противоречия внутри народа» [MacFarquhar 1974: 266–269][103].

Внесенные в текст речи коррективы были прикрытием очевидного политического промаха Мао. Он настойчиво и уверенно добивался исправления стиля работы при «открытых дверях», однако действительность продемонстрировала ошибочность его подхода. Пересмотр речи в совокупности с более поздними лицемерными заявлениями Мао о том, что он изначально готовился «выманить змеев из их убежищ», был попыткой спасти репутацию партии. Долгосрочным последствием такого отказа от прежних позиций стало возобновление классовой борьбы в качестве ключевой задачи КПК. Озвученная на съезде 1956 г. пустая риторика о мирном строительстве экономики Китая была решительно отринута [Leese 2011: 65–66; Shen 2008: 673–680]. Были также оставлены попытки привлечь к реализации планов экономического развития интеллигенцию и специалистов. Образованных людей все больше воспринимали как потенциальных провокаторов. Кратковременному заигрыванию Китая с идеей десталинизации наступил конец.

Кампания по наказанию правых уклонистов охватила десятки миллионов рядовых граждан, которые принимали участие в собраниях и митингах порицания, и сотни тысяч активистов, которые осуждали жертв репрессий или выступали тайными доносчиками. К моменту завершения кампании в первой половине 1958 г. как «правые уклонисты» были заклеймены 550 тысяч человек [Shen 2008: 662][104]. В зависимости от тяжести их «преступлений» осужденных разделили на категории. Небольшое число «уклонистов», чьи действия и слова были признаны очевидно контрреволюционными, были подвергнуты казни. Среди таких людей оказались отдельные лидеры ожесточенных студенческих выступлений и организаторы рабочих забастовок [Hoffmann 1974: 146–147; MacFarquhar 1974: 224]. Множество людей были направлены на неопределенное время в трудовые лагеря, в которых наиболее влиятельные среди уклонистов фигуры провели больше 20 лет. Освобождены они были лишь после смерти Мао. Те, чьи «преступления» воспринимались менее тяжелыми, были отправлены в коллективные фермерские хозяйства. Часть людей из этой группы получили прощение в начале 1960-х гг. Остальных «уклонистов» ожидали разжалование и снижение уровня заработной платы, однако в течение определенного испытательного срока они продолжали работать в школах и организациях под наблюдением. Все пострадавшие в ходе кампании жили с клеймом «правого уклона» вплоть до кончины Мао. Вдобавок пострадали члены семей этих людей, поскольку ярлык «правый уклонист», так же как «землевладелец» и «националист», вешался сразу на целые семьи. Конечным результатом инициативы Мао со «Ста цветами», которые должны были укрепить тесные связи между КПК и образованными городскими жителями, стало уничтожение ранее существовавших контактов между сторонами.

В рассматриваемый период фиксировались едва уловимые признаки утраты доверия к авторитету и суждениям Мао, озвучивавшиеся публично, пусть и неявно [MacFarquhar 1974: 283–289]. В течение большей части 1957 г. председатель КНР имел с Лю Шаоци разногласия по поводу хода Движения против правого уклона. Чем больше подчеркивалась исходящая от классовых врагов угроза, тем больше вопросов вызывала проницательность Мао. После нескольких месяцев споров о сути и масштабах кампании стороны пришли к компромиссу [Ibid.: 289–310][105]. В июне 1957 г., как раз в то время, когда Мао пришлось отказаться от кампании «Сто цветов», Хрущев едва не слетел со своего поста в связи с протестными движениями, которые вызвал его «тайный доклад» в Восточной Европе. Хрущева обвиняли в необдуманных действиях и волюнтаристском стиле управления, которые привели к серии ошибок. Большинство членов советского Политбюро обрушились на Хрущева с уничтожающей критикой, но тот смог обернуть ситуацию в свою пользу и избавиться от своих оппонентов в Политбюро как членов «антипартийной группировки» [Taubman 2003: 310–324]. Попытки Мао и Хрущева продвигать либерализацию обернулись против них самих, хотя у Хрущева ситуация была гораздо более сложной. При этом последний смог продлить ограниченную десталинизацию на многие годы, в то время как Мао вернулся к своей предыдыдущей роли сторонника военизированной классовой борьбы при социализме. С того момента КНР и СССР двинулись в прямо противоположных идеологических направлениях [Lüthi 2008: 71–74].

Потерпев со своей инициативой умеренной десталинизации крушение, Мао обратил оставшиеся запасы энергии на борьбу за ускоренное экономическое развитие. Своим инструментом в этой борьбе он избрал КПК, а методом – возвращение к массовой мобилизации, которая характеризовала поздние этапы гражданской войны. Итоги, как мы увидим далее, оказались для Китая еще более катастрофическими и нанесли еще больший удар по репутации Мао, чем все события 1957 г., вместе взятые.