Книги
Китай при Мао. Революция, пущенная под откос
Система также была богата противоречиями. В частности, «классовая принадлежность» часто смешивалась с политической ориентацией. В СССР до распределения населения по классам в 1920-х гг. членство в Коммунистической партии автоматически давало человеку статус пролетария вне зависимости от его семейного происхождения и прежних занятий. Эта практика нашла применение и в Китае. Революционерами признавались люди, которые вступили в КПК или Красную армию до достижения победы. Это распространялось и на выходцев из состоятельных эксплуататорских домохозяйств. Во времена сопротивления японцам – в период, когда получение среднего и высшего образования было доступно только представителям обеспеченных домохозяйств, – КПК приняла в свои ряды множество патриотически настроенных студентов. Коммунистическая партия Китая как таковая была основана детьми из состоятельных сельских семей и в течение своего долгого существования привлекала людей со схожими биографиями. Биографические исследования 1990-х гг. показали, что у мужчин, стоявших во главе революционных домохозяйств, был поразительно высокий классовый статус и уровень образования. По обоим показателям они уступали только тем, кого определили в эксплуататоры [Walder, Hu 2009].
Иногда возникали и прямо противоположные ситуации. Сама принадлежность к Гоминьдану или националистической армии нивелировала пролетарский статус и делала человека классовым врагом вне зависимости от скромности его происхождения. Особенно ярко это противоречие проявляется в случае ветеранов вооруженных сил Гоминьдана, которые воевали с японцами, пока армии коммунистов намеренно избегали вступления в боевые действия. Неясности, связанные с классификацией сфер деятельности, распространялись и на политические ориентации. Наиболее очевидный пример здесь – националисты, которые отвергли Гоминьдан и перешли на сторону коммунистов. Таких случаев ближе к концу гражданской войны было крайне много.
Противоречия также были связаны с тем, как наследовалась классовая принадлежность. Лица, выросшие в домохозяйствах землевладельцев или капиталистов, сами считались таковыми даже с учетом того, что они родились уже после того, как их семьи были лишены своих активов, и они выросли в нищете. Та же самая судьба была уготована людям, отцы или деды которых были официальными лицами Гоминьдана или служили в националистической армии, вне зависимости от того, видели ли они вообще своих родственников, которые, если их не подвергли казни, обычно бежали на Тайвань. С другой стороны, революционные кадры и солдаты получали после победы КПК руководящие посты и ускоренными темпами продвигались по карьерной лестнице. Их дети также считались революционерами, хотя они росли в привилегированных условиях в просторных квартирах с прислугой.
Хотя ярлык классовой принадлежности, казалось бы, должен был быть неизменным, на практике допускались изменения классового статуса по результатам политических расследований и с учетом личного поведения человека. Люди, которые успешно скрывали факты своего прошлого от нового режима, вдруг могли быть пойманы на сокрытии информации, что вело к переменам в их политическом статусе. В равной мере люди, оказавшиеся объектами кампаний властей, могли столкнуться с изменением их статуса на менее благоприятный. Гибкость и даже произвольность приклеивания ярлыков классовой принадлежности – результат их принципиальной двусмысленности – предполагал отсутствие возможности быть уверенным, что благоприятный статус сохранится за человеком в течение всего времени существования режима. По результатам личных действий человека или повторных следственных действий бюрократические обозначения всегда можно было изменить [Brown 2015; Leese 2015; Yang 2015].
Наконец, неясности вызывала и ситуации, когда классовая принадлежность накладывалась на половую. Категоризация домохозяйств предполагала фиксацию соответствующего статуса за возглавлявшим семью мужчиной. И этот статус передавался по мужской линии, что предполагало для женщины-представительницы эксплуататорского класса возможность выйти замуж за революционера или пролетария и пользоваться преимуществами, которыми в силу своей классовой принадлежности располагал ее супруг. В такой ситуации дети этой женщины наследовали более благоприятную классовую принадлежность. Очевидные гендерные аспекты классовой категоризации оказывали сильное воздействие на выбор партнеров как в городских, так и в сельских районах Китая [Croll 1984; Unger 1984]. Эта практика никак не подкреплялась марксистской теорией, а представляла собой отражение патриархальных устоев старого общества, которые КПК формально порицала как «феодализм» [Stacey 1983].
Классовая принадлежность подразделялась на три крупные категории. К «красным» классам причислялись революционные и пролетарские домохозяйства. Презюмировалось, что они лояльны партии и делу революции. В связи с этим им во всех ситуациях отдавалось предпочтение. «Обычные» классы включали в себя представителей средних классов дореволюционной эпохи. Предполагалось, что они сохраняют нейтралитет или еще не определились по поводу своего отношения к революции, отсюда отсутствие у них и преимуществ, и подлежащей наказанию вины. «Черные» или «вредительские» классы – домохозяйства, которые были определены как «эксплуататорские» или «реакционные» (См. Таблицу 6.1).
Эти категории были важным критерием, учитывавшимся при принятии в КПК. Приоритет при вступлении в партию отдавался представителям революционных домохозяйств[80]. Без учета различий в половой принадлежности, возрасте и образовании, в эпоху Мао у них было примерно в два раза больше шансов стать членами партии по сравнению с людьми пролетарского происхождения. В свою очередь, представители «некрасных» классов имели гораздо меньше шансов вступить в КПК. Выходцы из пролетарских домохозяйств имели в два раза больше шансов стать членами партии, чем квалифицированные специалисты, а выходцы из революционных домохозяйств – почти в четыре раза.
По аналогии с тем, как КПК проверяла на политическую лояльность кандидатов в члены партии, партийные организации учитывали эту лояльность – реальную или предполагаемую – при принятии решений о зачислении в вузы, распределении на работу после завершения обучения в вузе и продвижении по службе. Членство в партии само по себе было сертификатом доверия, в особенности среди работающих совершеннолетних людей. В отношении молодых людей основную роль играли иные факторы, в том числе два, по сути, политических аспекта: история политического активизма человека и классовая принадлежность его семьи.
В школьной системе Китая царила жесткая конкуренция, и вероятность дойти до самого верха образовательной лестницы была крайне низкой. Ожидалось, что из 32,9 миллиона детей, начавших обучение в начальной школе в 1965 г., в среднюю школу первой ступени пройдут лишь 9 %. В свою очередь, только 15 % учащихся средней школы первой ступени могли закончить ее и перейти в среднюю школу высшей ступени. Из уже крайне небольшой выборки детей, которые закончили среднюю школу, лишь 36 % поступали в вузы. Таким образом, лишь 1,3 % детей, поступивших в начальную школу в 1965 г., дошли бы до средней школы высшей ступени и только 0,5 % поступили бы в вузы[81].
В середине 1960-х гг. наиболее важным критерием при зачислении в средние школы высшей ступени и вузы было прохождение стандартизированных вступительных экзаменов. Для средних школ высшей ступени такие испытания проходили на городском и уездном уровне, для вузов – на общенациональном уровне. Эта высококонкурентная и меритократическая по своей сути система допускала влияние на процесс зачисления учащихся в школы и вузы политических факторов.
Первый такой фактор – классовая принадлежность семьи. Поступающие из революционных и пролетарских домохозяйств пользовались предпочтением, если их результаты на экзаменах были близки к проходным баллам; в то время как поступающим из эксплуататорских или реакционных домохозяйств нужно было продемонстрировать исключительные результаты, намного превосходящие такие баллы [Rosen 1982: 12–66; Unger 1982: 11–47, 83–109]. Зачисление в вузы было неприкрытой формой политической компенсационной дискриминации, направленной на продвижение в первую очередь «красных» классов. Четко обозначенное предпочтение в пользу пролетарских домохозяйств открыло возможность получения образования людям, которые в силу своего происхождения до 1949 г. практически не имели таких шансов. Вплоть до 1930-х гг. большую часть студентов китайских вузов составляли выходцы из состоятельных семей, а в самых элитных университетах учились почти исключительно дети богатых родителей [Lang 1946]. Несмотря на заявленную цель такой политики, учащиеся с революционными корнями были в гораздо большем фаворе, чем учащиеся из пролетарских семейств. При этом учащиеся из бывших средних и даже эксплуататорских классов продолжали поступать в вузы чаще, чем представители остальных классов.
Таблица 6.2 демонстрирует влияние классовой принадлежности на поступление учащихся в середине 1960-х гг. в два элитарных учебных заведения Пекина: Среднюю школу высшей ступени при Университете Цинхуа и собственно Университет Цинхуа. В обоих случаях «некрасные» классы демонстрируют более благоприятные показатели зачисления, чем можно было бы предположить, исходя из описания политики властей. Средняя школа высшей ступени при Университете Цинхуа – престижная школа-пансион, расположенная в окрестностях Пекина. Большую часть ее учащихся в то время составляли жители Пекина. Удивительным образом учащиеся из революционных домохозяйств (колонка 1) были представлены в школе заметно диспропорционально от своей доли в городском населении Китая (колонка 5). Скорее всего, это связано с концентрацией в столице высокопоставленных революционных кадров. В равной мере привлекает внимание значительное количество учащихся из средних и даже эксплуататорских классов с учетом их доли в городском населении – мы видим это из коэффициентов в колонке 2 (коэффициент выше 1,0 указывает на завышенные значения, ниже 1,0 – заниженные значения). Учащиеся из пролетарских домохозяйств оказались в этой школе в значительном меньшинстве, притом что именно пролетарские классы составляли большую часть городского населения.
В Университете Цинхуа ситуация с классовой представительностью была несколько иная, поскольку вуз привлекал к себе абитуриентов не только из столицы, но и со всего Китая. Именно поэтому революционные классы составляли здесь меньшую долю, чем в средней школе, хотя они все равно были представлены диспропорционально высоко относительно общей численности данной категории населения, как мы видим из колонки 4. В вузе пролетариев было больше, чем в средней школе, однако этот показатель был в два раза меньше их доли в общей численности городского населения. Поразительным образом средние и «черные» классы – элита прежнего общества – становились студентами пропорционально чаще по сравнению с учащимся иного происхождения. Меритократическая сущность системы тестирования шла вразрез с классовой линией партии[82].
Никакой особой тайны в том, почему доля представителей старых элит в образовательных учреждениях столь высока, нет. В любом обществе дети, растущие в семьях с образованными родителями, имеют особые преимущества в виде широкого доступа к образовательным ресурсам дома, способности родителей помогать им с домашними заданиями и в особенности высоких ожиданий родителей от младшего поколения. Прежние элиты Китая находили возможность добиваться успеха в рамках образовательной системы вопреки дискриминации их по классовой принадлежности. К середине 1960-х гг. эта ситуация вылилась в большую политическую проблему, которая и стала основной причиной для отмены вступительных экзаменов во время «культурной революции».
Следующим критерием, которым руководствовалась партия, была политическая активность. В теории люди любой классовой принадлежности могли получить серьезный опыт участия в политической жизни, то есть разделять соответствующие взгляды и вести себя так, как требовалось для вступления в КПК. Поскольку учащиеся средних школ и большая часть студентов вузов были слишком молоды для зачисления в ряды членов партии, активность они могли продемонстрировать через участие в деятельности Коммунистического союза молодежи Китая, например, занимая в этой организации руководящие должности. При средних школах и вузах активно работали подотчетные партийным комитетам молодежные союзы. Эти союзы фактически копировали структуру подразделений и иерархию должностей партийной организации. Достижения молодых людей с опытом работы в качестве «учащихся-кадров» фиксировались в их личных делах и должным образом учитывались, оказываясь способными сыграть определяющую роль в случаях, когда результаты тестирования человека были ниже требуемого балла или когда нужно было определить, в какое учебное заведение или на какую образовательную программу человека направить [Shirk 1982; Unger 1982].
Эти же два политических критерия – классовая принадлежность и политическая активность – применялись, когда после завершения обучения в вузах приходила пора распределять бывших студентов на работу. К этому времени членство в партии становилось эмблемой политической лояльности для тех учащихся вузов, которые вступили в КПК во время обучения. Так, в 1965 г. 7,8 % студентов Пекинского университета и 13 % студентов Университета Цинхуа уже состояли в партии [Walder 2009: 23]. У этих учащихся были самые высокие показатели политической активности. Выпускников отбирали в министерства, в исследовательские институты, на госпредприятия или в аспирантские программы с учетом классового происхождения, личных дел и рекомендаций наставников. Бывшие учащиеся, уже состоявшие в партии, получали доступ к широкому спектру возможностей.
Становился очевидным диссонанс между политическими и меритократическими факторами карьерного продвижения человека. Более поздние исследования позволяют сформировать четкую картину того, как этот потенциальный конфликт разрешался. По сути, КПК сформировала две карьерных лестницы, которые были ориентированы на два различных набора личных и профессиональных качеств [Walder 1995][83]. Вполне закономерно, что диплом вуза не был обязателен для занятия руководящего поста в правительстве, на промышленном предприятии или в общественной структуре. А вот членство в партии было просто необходимо[84]. Без учета всевозможных иных факторов, у членов партии было более чем в восемь раз больше шансов получить повышение на должность с полномочиями по принятию решений, чем у людей, не состоявших в партии. Образование играло здесь ту же роль, что и в случае с зачислением в члены партии: завершение обучения в средней школе повышало шансы на служебный рост в 2,5 раза, но окончание вуза не давало каких-либо дополнительных преимуществ.
С учетом повышенного внимания к политическим критериям при поступлении в вузы и получении работы поразительно, как мало значило членство в партии для тех людей, которые становились учеными, инженерами, врачами, экономистами, разработчиками правительственных планов или университетскими преподавателями. Хотя в середине 1960-х гг. все указанные должности были престижными и предполагали высокий оклад, состоять для получения элитной профессии в партии не было необходимости. Здесь ключевую роль играло образование. Наличие диплома о среднем образовании повышало шансы человека стать высококлассным специалистом почти в девять раз, а диплома о высшем образовании – примерно в 14 раз. Никакого увеличения шансов для продвижения человека по этому пути членство в партии не давало. Профессиональные карьеры, вне всякого сомнения, основывались на факте получения формального образования и ни на чем другом.