Основной проблемой подобной эскалации являлось возникновение противоречий между различными требованиями. Запрос незамедлительного наращивания производства зерна не состыковывался с реалиями, поскольку выполнить эту задачу было возможно только за счет культивации больших территорий, что было бы возможно только после совершенствования ирригации и регулирования расхода воды. Сельские чиновники перебрасывали значительные объемы трудовых ресурсов из сельского хозяйства в срочные проекты по строительству дамб, резервуаров, каналов и террасированных полей. Это приводило к недостатку рабочих рук для посадки растений, ухода за ними и сбора урожая, а в итоге – к более низким, чем было бы возможно в отсутствие всех вышеописанных мероприятий, объемам урожаев. Схожие проблемы возникали в связи с направлением трудящихся на производство стали из собранного в окрестностях металлолома кустарным способом и на местные фабрики, учрежденные властями коммун и уездов. Единственное, что оставалось сельским кадрам при попытке выполнить эти противоречивые указания, – это требовать от крестьян еще большего напряжения сил и ускоренной работы.

Следующим этапом цикла взаимного обмана была серия образцово-показательных практик, которые предъявлялись как возможность выполнить на первый взгляд невозможные задачи. Среди таких практик следует отметить плотную засадку и глубокую вспашку. Партийные лица предписывали их широкое применение, а СМИ трубили об их высокой эффективности. Плотная засадка, дополнявшаяся обильным использованием удобрений, предположительно должна была позволить собирать большие урожаи с ограниченных площадей сельхозугодий. В действительности эта практика обернулась рядом негативных последствий. Плотная засадка приводила к расходованию чрезмерного количества посевного зерна. Ростки начинали бороться за солнечный свет, воду и питательные вещества в почве, что ограничивало возможности всхожести семян и завершалось гибелью урожаев. Плотная засадка не просто приводила к повсеместному спаду сельскохозяйственного производства, но и вызывала значительные потери посевного материала и удобрений. При этом СМИ продолжали с энтузиазмом освещать любые примеры успеха в применении этой практики. Такой же разрушительной силой обладала практика глубокой вспашки, которая загоняла глубоко под землю и без того тонкий и истощенный по всему Китаю плодородный слой почвы и вытаскивала на поверхность не имевшую питательных свойств подпочву [Yang 2012: 274–275].

Отчаянно стремившиеся выполнить фантастические обещания кадры на местах шли на обреченные на провал и в конечном счете вредоносные решения. Часто имело место уничтожение ценных сельхозугодий, в том числе фруктовых садов, с целью выделить больше земли под зерновые культуры. Нередко засаживалась земля, которая не подходила для выращивания пшеницы и иных видов зерновых культур, что исключало возможность применения засаженных угодий для культивации неосновных культур. Поразительно странной и разрушительной была реакция на дефицит удобрений. Крестьянские дома из глинобитных кирпичей и соломы разбирались и шли на удобрение угодий. В результате в отдельных регионах неожиданно много крестьян оказывались в течение продолжительного времен без крова [Dikötter 2010: 166–173]. Ирригационные проекты, проводившиеся наспех и без консультаций с инженерами и иными специалистами, подчас оборачивались значительным ущербом для окружающей среды. В одном регионе затопление привело к засолению почвы, ударив по урожайности сельхозугодий. Быстро возведенные дамбы зачастую не выдерживали сезонов дождей, что завершалось ужасающими наводнениями. Террасирование или вырубка леса на холмах приводили к эрозии почвы и засорению ручьев и рек[110].

У чиновников не было возможности просто признать свое поражение. Такой опции просто не существовало. Официальные лица, которые заявляли о неразумности этих расхваливаемых в политических кругах мероприятий, шли на политический риск быть осужденными за нехватку веры в КПК и «большой скачок». Кадры всех уровней хорошо осознавали масштабы проблем, но опасались что-либо говорить и активно противостояли распространению информации, которая могла бы доказать, что они фальсифицируют отчеты руководству. Многие годы спустя эти люди будут объяснять свое молчание по поводу ситуации с голодом «страхом быть заклейменным правым уклонистом». Если же кто-то и сообщал о факте голода начальникам в коммунах, им четко заявлялось, что подобные мысли являются отражением «неправильного правого уклона» и «чрезмерно упрощенным восприятием проблемы». От кадров производственной бригады ожидалось, что они будут сообщать о повышении производства зерна, и те, кто не соответствовал требованиям, «должен был посещать групповые занятия по перевоспитанию, претерпевал критику и побои»[111]. Во время поездок официальных делегаций руководителей провозили по специально спланированным маршрутам, которые не должны были позволить им обнаружить местные проблемы. В адрес партийных следователей, которые все же умудрялись выявить свидетельства скрываемого голода, поступали угрозы от чиновников, иногда даже не позволявших следователям покинуть районы их юрисдикции [Ibid.: 52]. Местные официальные власти занижали статистику смертности и придумывали самые заумные способы подделки цифр, зачастую при поддержке руководства, которое также желало избежать передачи наверх негативной информации [Ibid.: 52–56].

Система ведения статистики была полностью политизирована. Партийные комитеты всех уровней были вынуждены признавать корректность данных, передаваемых вверх по иерархической лестнице. В первый год «большого скачка» статистическим органам предписывалось следующее: «Нашу работу следует выполнять во имя службы другим людям, а не ради нас самих. От других зависит, что нужно, а что не нужно учитывать. Методики и особенности расчета также должны учитывать потребности тех, кому мы служим»[112]. Когда статистики на провинциальном уровне жаловались на партийные комитеты по поводу необходимости предоставления подложных данных, им указывали, что

В 1959 г., когда кризис, вызванный «большим скачком», разросся до масштабов, которые уже нельзя было игнорировать, Государственное статистическое управление КНР потребовало точных цифр и данных. Однако его руководство принудили выступить с самокритикой за «недостаточную политическую сознательность» и за попытку «сбавить обороты “большого скачка”». Управлению дали распоряжение «решительно отстаивать генеральную линию КПК и предпринять контрмеры в борьбе против правого оппортунизма» [Yang 2012: 258].

Крестьяне не всегда добровольно соблюдали требования, исходящие сверху, к тому же не все местные чиновники четко следовали директивам начальства, подавали заведомо подложную отчетность или скрывали очевидные провалы. С течением времени цикл бюрократического самообмана стало невозможно поддерживать без применения принуждения, запугивания и поразительной доли насилия в отношении людей, которые отказывались следовать общей линии партии или пытались раскрыть реальное положение дел. Именно эта тенденция придаст «большому скачку» в сельской местности те репрессивные черты, которые потом будут прослеживаться в еще больших масштабах во время «культурной революции». Взаимный обман обеспечивала сама партийная бюрократия, не желавшая слышать печальные новости и преднамеренно искажавшая те новости, которые все-таки доходили до нее.

«Большой скачок» сразу же обернулся в сельских районах Китая волной разрушений. Несмотря на широко распространенную самоцензуру и сфальсифицированные отчеты, достоверная информация все же поступила в центральный аппарат власти по меньшей мере к апрелю 1958 г., когда дефицит продовольствия и голодные бунты стали устрашающей нормой. Ко второй половине 1958 г. надвигающийся голод было невозможно отрицать. В начале 1959 г. этот голод охватил уже всю страну [Bernstein 2006; Dikötter 2010: 67–72; Zhou 2012: 4–16].

По мере приумножения проблем Мао озвучил позицию, от которой он в дальнейшем никогда не отступит: генеральная линия, олицетворением которой выступал «большой скачок», была абсолютно верной, и достижения инициативы в значительной мере превосходили ее недостатки. Критика «большого скачка» отражала классовую борьбу и представляла собой нападки на КПК и социализм, заявлял Мао в своей речи на партийной конференции в феврале 1959 г.:

Мао предпочел обвинить официальных лиц на местах в том, что при проведении курса «большого скачка» в жизнь они зашли чересчур далеко, осудил их за некомпетентность и непомерно амбициозные целевые показатели. Он признал факт голода, но настаивал, что ситуация не столь острая, как сообщается, и она связана с ходом внедрения «большого скачка» на низовых уровнях, а не с принципами, на которых выстраивался «большой скачок» [Dikötter 2010: 86–87].

Основная причина голода заключалась в чрезмерных поставках зерна исходя из крайне завышенных показателей в отчетах о собранных урожаях [Bernstein 1984]. Когда провинциальные чиновники сообщали ложные данные о массированном наращивании объемов выработки зерна за предшествующий год, их квоты по поставкам соответствующим образом повышались. В 1958 г. фактически было собрано 200 миллионов тонн зерна – прирост всего лишь на 2,5 % по сравнению с предшествующим годом. Однако официально было доложено о заготовке 375 миллионов тонн зерна – непомерно раздутая цифра[115]. По вполне очевидным причинам провинциальные официальные лица сталкивались с невозможностью выполнить повышенные квоты по поставкам. Поскольку 1958 г. был отмечен распространением голода и срывом работы коллективных фермерских хозяйств, начались проблемы с урожайностью, и в 1959 г. было собрано на 15 % меньше зерна, чем в 1958 г. Провинциальные чиновники оказались в весьма тяжелом положении, которое лишь обострялось тем, что Мао уже начал списывать проблемы «большого скачка» на их счет.

Что могли сделать перед лицом этой дилеммы провинциальные чиновники? Они могли бы признать статистические данные по сбору зерна за прошлый год выдумкой, что обернулось бы их политическим преследованием, или обвинить своих подчиненных. Многие пошли по второму пути. В январе 1959 г. провинция Гуандун сообщила о том, что в регионе был хороший урожай зерна, однако при попустительстве местных кадров крестьяне укрывали продовольствие. Чиновники Гуандун заявляли об успехе кампании по конфискации спрятанных запасов зерна в деревнях. Аналогичные сообщения поступали из провинции Аньхой: «Проблема так называемой “нехватки зерна” в сельской местности ни в коей мере не связана с его дефицитом или чрезмерными закупками зерна правительством. Это проблема идеологии, особенно среди местных кадров». Отчет указывает, что утаивание продовольствия возникало в результате волнений местных жителей по поводу того, что коммуны не позволят крестьянам оставить у себя достаточно зерна, или из желания сдержать рост квот на следующий год, или из предположений, что иные руководители, также придерживающие у себя запасы зерна, будут пытаться свалить ответственность за ситуацию на них [Dikötter 2010: 85].

Мао, который к тому моменту был вынужден признать реальные проблемы, вызванные «большим скачком», но продолжал настаивать на безошибочности общего замысла инициативы, ухватился за эту идею. Лидер объявил о «крайней важности» проблемы «сокрытия зерна» и призвал к еще большим усилиям по изысканию его больших объемов [Ibid.: 85–86][116]. Тем самым было положено начало общенациональной кампании по борьбе с «ложной отчетностью и сокрытием зерна». Официальные лица всех уровней, продолжавшие настаивать, что зерна больше нет и что крестьяне уже столкнулись с голодом, признавались участниками сговора против «большого скачка», а соответственно, самого председателя Мао.

Кампания приняла вид политической борьбы. Глав деревень и обычных крестьян, отказывавшихся признать наличие каких-либо сокрытых запасов зерна, подвергали оскорблениям и угрозам, зачастую перераставшим в побои и даже пытки. Один пожилой кадр, работавший в деревнях, многими годами позже заявит:

В одной коммуне уездный партийный комитет отдал распоряжение о проведении следствия, начавшего с самых верхов местной партийной иерархии. На собрании, где было сделано соответствующее объявление, несколько кадров коммуны были подвешены и подвергнуты побоям. Один человек погиб прямо во время собрания [Yang 2012: 335–336][117]. Ожесточенные собрания критики и борьбы вперемешку с избиениями применялись в отношении сельских кадров, которые заявляли, что зерна больше не осталось. Многие кадры отделывались понижениями по службе или снятием с партийных постов, но были и люди, покончившие с собой[118].

Кампания приняла еще более страшный размах, когда она затронула фермерские домохозяйства. Дома обыскивали в поисках припрятанного зерна. Глав домохозяйств задерживали, допрашивали под угрозой заключения, избивали и даже пытали[119]. Если зерно обнаружить не удавалось, изымали мебель и личное имущество. Многие сельские семьи оставались с голодом и нуждой один на один. В отдельных случаях в качестве наказания тех, кто отказывался выдать запасы зерна, сносились их дома, а самих отказывающихся лишали карточек на зерно, что фактически являлось приговором к голодной смерти. Во многих районах формировались «бригады трудовой реформы», где подозреваемых в сокрытии зерна заставляли работать в поте лица в обмен на скудные пайки. Но как бы ни бесновались местные чиновники в поисках зерна, обнаружить его существенные объемы не получалось. Единственное, чего удалось добиться в рамках кампании, – ускорить наступление голода[120].

На фоне кампании по борьбе с сокрытием зерна партийное руководство провело в июле – августе 1959 г. Лушаньский пленум[121], на котором предлагалось рассмотреть «корректировку» политики «большого скачка» и разрешить наиболее острые проблемы, которые Мао был вынужден признать. Многие лидеры, имевшие возможность посетить родные деревни и пообщаться с родственниками, теперь ясно осознавали наступающий голод. Ведущие военные кадры были осведомлены о надвигающейся катастрофе через сообщения своих офицеров и солдат – по большей части выходцев из сельских районов – о печальной участи их семей. Официальные лица понимали трагические последствия, к которым вели ключевые меры «большого скачка», и надеялись, что им удастся уговорить Мао сменить курс и избежать причинения еще большего вреда.