В течение 1950-х гг. Мао неизменно настаивал на ускоренной трансформации Китая по советской модели. Коллективизация сельского хозяйства и национализация промышленности, во многом за счет его вмешательства, завершились гораздо быстрее, чем изначально планировалось. Это обернулось проблемами для сельского хозяйства, и в 1955 и 1956 гг. отвечавшие за экономическое планирование руководители порекомендовали не завышать целевые показатели по производству зерна, а равно и иные квоты чрезмерно. «Рывок напролом», полагали они, приведет к экономическому дисбалансу и навредит экономическому росту в долгосрочной перспективе, ставя под вопрос выживание крестьян. В течение 1956 и 1957 гг. критикам удавалось сдерживать стремление Мао довести показатели производительности до неподъемных уровней. Но всему когда-нибудь приходит конец [Bernstein 1969; Teiwes, Sun 1993, 1997; 1999: 20–52].
Мао перешел в атаку на партийных заседаниях в сентябре – октябре 1957 г., на пике Движения против правого уклона. Он призывал к утверждению более амбициозных показателей производительности. Он превратил вопросы экономической политики в проблемы политической лояльности. Он заявил, что основное противоречие Китая, как показали озвученные правыми уклонистами замечания, заключалось в классовом конфликте между буржуазией и пролетариатом. Партийные лидеры, которые в последнее время выступили против «рывка напролом», допустили, с его слов, «отклонение вправо». Эта ошибочная политическая линия, заключал Мао, привела к смягчению мер классовой борьбы и поощрению нападок со стороны «буржуазии» и «обеспеченных крестьян» в 1957 г. [Teiwes, Sun 1999: 67–69].
Амбиции Мао по реализации «большого скачка» расцвели пышным цветом в ноябре 1957 г. во время его визита в Москву по случаю 40-й годовщины Октябрьской революции. За год до этого Хрущев заявил на съезде КПСС, что новый пятилетний план СССР станет «большим шагом вперед» в деле строительства коммунизма. В мае 1957 г. он провозгласил, что за 15 лет СССР обгонит США по объемам производства «основных видов товаров». В личной беседе с Мао первый секретарь ЦК КПСС, вероятно, рассказал о прогнозах, что к 1970 г. седьмая пятилетка позволит СССР перегнать США по выпуску промышленной продукции на душу населения. [MacFarquhar 1983: 16][106]. Мао, как и Хрущев, был преисполнен оптимизма по поводу перспектив развития социализма и, так же как и Хрущев, пренебрежительно относился к мнениям экспертов и сотрудников плановых органов, которые утверждали, что столь завышенные планы невозможно реализовать на практике. Громкие заявления Хрущева укрепили уверенность Мао в собственных воззрениях. Прямо из Москвы он позвонил в Пекин и заявил, что противостояние «рывку напролом» является ошибкой и что социалистическая экономика может развиваться гораздо быстрее, чем считают его осторожные коллеги [Ibid.: 17; Teiwes, Sun 1999: 70–71].
Похвальба Хрущева вдохновила Мао сделать в Москве публичное заявление о том, что за 15 лет Китай обгонит Великобританию. Это утверждение стало официальным партийным курсом спустя две недели после возвращения председателя КНР из поездки [MacFarquhar 1983: 17]. Мао хотел добиться мгновенного экономического прорыва за счет политической мобилизации. В рамках первого пятилетнего плана китайская экономика демонстрировала стремительный рост, но, что типично для советской модели, его результаты были в значительной степени несбалансированными. Темпы роста промышленности в пять раз превышали скорость развития сельского хозяйства. Показатели производства зерна на душу населения росли медленно, без какого-либо чистого прироста в объеме зерна, необходимого для обеспечения жизнедеятельности промышленных работников [Lardy 1987a: 360].
Мао раздражали рекомендовавшие двигаться осторожно и придерживаться баланса чиновники в плановых структурах. Он был уверен, что все преграды на пути сметут коллективизация и массовая мобилизация [Ibid.: 362]. Он отверг подход сбалансированного развития промышленности, за который выступали такие официальные лица, как Чэнь Юнь и Дэн Цзыхуэй, чьи идеи разделял и премьер Чжоу Эньлай. Чэнь Юнь отстаивал необходимость увеличения доходов крестьян и повышения инвестиций в легкую промышленность для обеспечения населения потребительскими товарами, на покупку которых могли бы пойти их возросшие доходы. В свою очередь, доходы, полученные от легкой промышленности, можно было бы перенаправить в тяжелую промышленность. Чэнь Юнь в своих воззрениях был близок к Николаю Бухарину, который в течение 1920-х гг. выступал за принятие в СССР схожих мер. Такой подход Сталин в рамках своей борьбы с оппонентами заклеймил как правый уклон, что было отражено в «Кратком курсе истории ВКП(б)», сформировавшем представления Мао о марксизме-ленинизме [Lieberthal 1987: 300][107]. Хотя взгляды Чэнь Юня шли вразрез с господствующими в СССР при Сталине тенденциями, на момент повествования они полностью соответствовали ретроспективно критическим взглядам на советскую модель развития, которые в 1950-х гг. нашли широкое распространение как в СССР, так и в Восточной Европе. Воззрения Мао же представлялись абсолютно несовременными, а в глазах тех, кто имел представление о социалистической экономике, – догматизированными, ограниченными и опоздавшими на 20 лет.
Мао полагал, что решение вставшей перед ним проблемы возможно через ускоренный прорыв в увеличении поставок зерна за счет организационного переустройства и политической мобилизации. Из сельских районов надлежало извлекать больше зерна, чтобы обеспечить дополнительные инвестиции в тяжелую промышленность. Мао верил, что укрупненные и более «социалистические» сельскохозяйственные ячейки позволят добиться экономии на масштабах и что интенсивная мобилизация существующих ресурсов, в особенности трудовых, завершится прорывом в производительности. Как и в традиционной советской модели, планировалось направлять основные капитальные вложения в тяжелую промышленность, в частности, в такие сектора, как сталелитейное производство[108].
Сама по себе неосведомленность Мао о принципах экономического роста не была достаточным основанием для того, чтобы случились те катастрофы, к которым приведет «большой скачок». Печальные последствия этого курса стали возможны за счет наложения идей Мао на политическую кампанию, в которой экономическая политика увязывалась с политической лояльностью и приравнивалась к классовой борьбе. Сам по себе «большой скачок» завершился бы без обеспечения экономического роста. Именно политические аспекты сделали этот курс трагедией.
Мао ринулся в наступление на партийной конференции в январе 1958 г. Он раскритиковал Чжоу Эньлая и других лидеров, которые осмелились подвергнуть сомнению «рывок напролом», и заявил, что эта ошибочная линия придает смелости реакционерам. На партийных заседаниях в последующие несколько месяцев он продолжал порицать призывы к балансу, планированию и следованию законам экономики, обвиняя сторонников таких принципов в «суеверии» и «догматизме». Мао провозгласил, что в дальнейшем Китай «поставит во главу угла политику» и будет делать упор на человеческий фактор и энтузиазм масс. Высококвалифицированные специалисты больше не должны были доминировать в принятии решений, поскольку их приверженность рациональному планированию и научным стандартам сводилась к «буржуазным предрассудкам». Эксперты размахивали своими правилами и стандартами лишь для консолидации своих властных полномочий и повышения собственного статуса. Партийные кадры и народные массы должны были взять все под свой контроль и заменить экспертов [MacFarquhar 1983: 52–63; Teiwes, Sun 1999: 73–77]. Мао требовал «всестороннего претворения в жизнь» избранного им курса и реализации «технологической революции», подвергая критике «идеологию правого уклона» и «сокрушая суеверные предрассудки в отношении как мнений экспертов, так и советской модели развития» [Dikötter 2010: 15–24; Teiwes, Sun 1999: 85–86].
Председатель КНР впервые столь напористо отстаивал свои воззрения на экономику, осуществив, по сути, переход к личной диктатуре, которая не допускала иных мнений. Тех, кто придерживался алтернативных политических взглядов, подвергали жесткой критике. В течение 1958 г. Мао взял экономику под свой прямой контроль, игнорируя экономистов и специалистов по планированию из столичных отраслевых министерств и опираясь в претворении своих директив на провинциальных партийных секретарей и национальный партийный аппарат. Усилилось политическое давление с целью повышения производственных показателей через предупреждения, что в партии разворачивается классовая борьба. Мао называл «противостояние рывку напролом» антимарксистским и утверждал, что его курс полностью вписывается в идеологию Маркса. Он также заявлял, что в КПК существует угроза раскола, апеллируя к появлению «антипартийных клик» в нескольких регионах. Кульминацией закручивания гаек стали широко освещавшиеся чистки провинциального руководства в мае 1958 г. Мишенями стали именно те люди, которые ранее выступали с сомнениями по поводу «рывка напролом». Чжоу Эньлай и другие официальные лица были вынуждены выступить с унизительной самокритикой. Отдельные чиновники были смещены со своих постов. Какое-то время создавалось впечатление, что Чжоу Эньлай может потерять должность премьера [Teiwes, Sun 1999: 90–93].
Эти угрожающие демонстрации привели к тому, что руководители всех уровней оказались вынуждены непреложно поддерживать стратегию «большого скачка». Встречи, на которых должны были обсуждаться производственные показатели, оборачивались сессиями критики ошибочной линии противостояния политике «рывка напролом». По мере распространения в течение 1958 г. Движения против правого уклона в сельских районах Китая под удар попадали люди, которые выступали против ускоренной коллективизации или отмечали проблемы, связанные с ее проведением [Lieberthal 1987: 301]. Никакие возражения не принимались в расчет. Теперь политическая лояльность сводилась исключительно к выражению энтузиазма по поводу линии Мао.
Стратегия экономического развития, которую отверг Мао, – план, подготовленный Чэнь Юнем и поддерживаемый Чжоу Эньлаем, – предполагала, что министерства и прочие правительственные организации, а также входившие в их штат сотрудники плановых отделов, профессиональные управленцы и технические специалисты, будут отвечать за выработку целевых экономических показателей и за определение инвестиционных приоритетов. Такова была в послевоенный период обновленная советская практика. Вводились бюрократические процедуры, в рамках которых планы спускались региональным и районным властям сверху. В течение 1958 г. Мао забрал процесс планирования из рук правительства и передал его провинциальным партийным секретарям, которые в сложившейся напряженной политической обстановке были вынуждены реагировать на все это с большим энтузиазмом. Планирование «большого скачка» выродилось в кампанию политически мотивированных обещаний, которые озвучивались на целом каскаде партийных конференций. Партийные секретари всех уровней соревновались друг с другом по выставлению все больших показателей производства зерна, стали и иных ключевых товаров. Партийная организация обрела огромные властные полномочия, взяв на себя процесс принятия экономических решений на всех уровнях управления. Таким образом, официальные партийные лица на всех уровнях иерархии ощущали на себе огромное давление, поскольку были призваны соответствовать ожиданиям всецелой поддержки и исполнению данных обещаний.
Мао был воодушевлен клятвами партийных секретарей добиваться неправдоподобно резкого увеличения показателей производительности. В мае 1958 г. он объявил, что ранее позволял себе в высказываниях чрезмерную умеренность: Китаю потребовалось бы всего 7 лет, чтобы обогнать Великобританию, и 15 лет, чтобы догнать США [Teiwes, Sun 1999: 96–97]. Неконтролируемо росли целевые показатели выработки стали. В 1957 г. Китай произвел 5 миллионов тонн. На 1958 г. плановики первоначально выдвинули невероятно амбициозный показатель в 5,9 миллиона тонн. К сентябрю 1958 г. обязательства, взятые на себя провинциальными партийными секретарями, довели целевые годовые показатели до 11 миллионов тонн, а на 1959 г. была предусмотрена абсурдная цифра в 39 миллионов тонн [MacFarquhar 1983: 88–90; Teiwes, Sun 1999: 100–105]. Вслед за нарастанием торжественных обещаний резко увеличились капитальные инвестиции в тяжелую промышленность. Требовалось строить новые производственные мощности, что делалось в основном за счет импорта оборудования из стран советского блока, который оплачивался увеличенным экспортом зерна. Первоначально целевой показатель капитальных инвестиций на 1958 г. составлял 14,5 миллиарда юаней, однако и эта цифра быстро повысилась до 38,6 миллиарда юаней [Lardy 1987a: 367].
Партийные секретари пророчили не менее фантастические темпы роста в сельском хозяйстве. В 1957 г. Китай произвел 195 миллионов тонн зерна. Целевые показатели на 1958 г. были стремительно доведены до более чем 350 миллионов тонн [Ibid.: 366]. При этом, в отличие от тяжелой промышленности, эти наращивания параметров обеспечивались лишь незначительным увеличением капитальных инвестиций. Официальные партийные лица в сельских районах, пытаясь в исступлении достичь совершенно нереальных показателей производительности, пошли на радикальную реорганизацию и применяли для ее осуществления драконовские меры.
Стратегия увеличения производства зерна выстраивалась в первую очередь на расширении ирригации и культивации новых земель. Дамбы и каналы обслуживали территории, превосходившие коллективные фермерские хозяйства по размеру, поэтому первым шагом кампании стало объединение существующих хозяйственных единиц в более крупные структуры. По состоянию на 1957 г. в Китае существовало примерно 70 тысяч коммун, каждая из которых объединяла в среднем 15 производственных бригад (приблизительно соответствующих по численности входившим в них деревням). В течение 1958 г. существующие коллективные фермерские хозяйства были укрупнены до приблизительно 23 тысяч огромных коммун, включавших в себя в среднем свыше 50 деревень. Это позволило партийным кадрам мобилизовывать на крупные строительные проекты целые армии трудящихся [Ibid.: 363–365; Yang 2012: 163–167].
Коллективные фермерские хозяйства также прошли через внутренние преобразования. Сельское хозяйство переустроили на военный манер. Семьям было приказано сдать в коммунальные столовые личное имущество – приборы и мебель, в том числе кухонную посуду, столы, стулья и шкафчики. Не разрешалось хранить дома продукты или самостоятельно готовить еду. Теперь это надлежало делать совместными усилиями. Было приостановлено действие системы трудовых баллов, поскольку крестьянам предстояло тратить значительную часть времени и сил на выполнение новых массовых проектов. Семьи теперь могли по мере необходимости питаться в столовых, были отменены семейные продуктовые пайки. Организовывались ясли и детские сады, что высвободило для работы женщин и пожилых людей. Крестьян направляли на строительство столовых, детских садов и других общественных зданий. Для обеспечения стройматериалов иногда подвергались сносу частные дома. Крестьян организовали в крупные бригады, сформированные по принципам военных подразделений и часто сегрегированные по половому признаку. Вся описанная работа была неоплачиваемой и никоим образом не добровольной. Отказ от нее означал для человека лишения права питаться в столовых – единственном источнике еды [Dikötter 2010: 47–55; MacFarquhar 1983: 103–106; Yang 2012: 167–170].
Битва за производственные показатели проходила в рамках почти полностью военизированной кампании. Образцовая коммуна в провинции Хэнань состояла из 28 производственных корпусов, которые делились на полки, роты, взводы и отделения. Крестьянам надлежало следовать жесткой дисциплине: исполнять приказы руководства; активно работать; не опаздывать и не покидать рабочее место до завершения рабочего времени; постоянно искоренять капиталистическое мышление; сотрудничать. Ежемесячно они должны были работать по меньшей мере 28 дней. Все вставали по сигналу, вместе принимали пищу и ложились спать в одно и то же время. Разделенные по гендерному признаку общие бараки заменили в описываемой образцовой коммуне частное жилье. Дети жили в отдельном здании [Yang 2012: 168–169].
До «большого скачка» ритм работы в коллективных фермерских хозяйствах задавала смена сезонов. Самыми напряженными периодами были посевная кампания и сбор урожая, а на зиму приходилось время отдыха. «Большой скачок» полностью сбил этот ритм из-за постоянных и будто бы непрекращающихся призывов к усиленной работе не только в поле, но и в массовых ирригационных проектах, строительстве дорог и террасировании склонов. Для того чтобы позволить провинциальным лидерам достигать невыполнимых целевых показателей по выработке промышленной продукции, при коммунах создавались небольшие фабрики. Чтобы провинция смогла выполнять раздутые планы по производству стали, в деревнях наскоро возводились самодельные сталеплавильные печи, которые работали практически без остановки. Отвлечение трудовых ресурсов непосредственно из сельского хозяйства зачастую приводило к тому, что на полях оставалось слишком мало крестьян, чтобы ухаживать за растениями или собирать урожаи. Если ранее жизнь крестьян определялась сезонами сельскохозяйственных работ, то теперь они едва ли не полностью тратили свои силы и время на удовлетворение практически неутолимых аппетитов чиновников коммун, призывавших к неустанному труду [Dikötter 2010: 56–63; Yang 2012: 77–78][109].
Новые народные коммуны еще более обобществили быт сельских жителей по сравнению с относительно недавно введенными коллективными фермерскими хозяйствами. Нововведения также сильно увеличили в размерах сельскую бюрократию. Централизованное управление всеми аспектами производства в сельской местности требовало на каждом уровне иерархии большее число штатных сотрудников. В коммунах обычно работало в среднем по крайней мере 30 кадров, в производственных бригадах – около 10, в производственных командах – примерно 5. По сравнению с преобразованиями двухгодичной давности это вызвало масштабное увеличение административных расходов. До коллективизации несколько деревень обычно контролировал один кадровый сотрудник на жалованье. Теперь же каждая деревня была обязана обеспечивать зарплаты примерно пяти чиновников. На уровне коммун были введены постоянные должности для кадров на жалованье [Yang 2012: 168–169]. По всему Китаю была сформирована новая сельская бюрократия, объединившая миллионы чиновников, занимавшихся исключительно администрированием, – еще один канал сокращения сельских доходов. Более того, новая страта бюрократов теперь взяла под свой централизованный контроль ресурсы, которые прежде были в распоряжении отдельных домохозяйств или сельских властей. Чиновники распоряжались более крупными бюджетами, чем прежде, принимали решения по расходам и контролировали время, занятость и даже снабжение крестьян продовольствием. Все это создавало условия для мелкой коррупции, раздачи привилегий и злоупотреблений властью.
Большой скачок обернулся катастрофой по причине взаимного обмана его участников и в конечном счете самообмана массовой бюрократии, представители которой на всех уровнях ощущали огромное давление и вынуждены были выражать всеобщее согласие и следовать единому курсу. В рамках первой волны кампании официальные лица, ставшие свидетелями чисток в отношении коллег, которые «противостояли рывку напролом», пообещали до невозможности высокий рост производства зерна, демонстрируя по поводу данной перспективы полную уверенность и воодушевление. Самообман также означал согласие с тем, что предельно непродуктивные меры могли завершиться позитивным исходом и что их стоит внедрять вне зависимости от здравого смысла. За всем этим следовало извещение начальников о сногсшибательных успехах, которые в надлежащем порядке предавались гласности и широко отмечались, что вынуждало других партийных лидеров реализовывать все те же ошибочные меры и сообщать об аналогичных успехах. По мере нарастания сбоев самообман приводил к сокрытию свидетельств катастрофы, блокированию отчетов с негативными результатами и утверждению, что даже на фоне неурожая и распространения голода все в полном порядке. После чего, столкнувшись с обостряющимся голодом, сельские кадры оказывались связанными по рукам и ногам своими предшествующими сфальсифицированными сообщениями о богатых урожаях зерна и были вынуждены обещать государственным органам обеспечить еще большие поставки зерна, ухудшая этим и без того печальную ситуацию с дефицитом продовольствия. Кульминацией обмана стали заявления, что крестьяне укрывают часть урожая и слишком много едят, а те сельские чиновники, которые сообщают о нехватке зерна, подделывают свои отчеты, предоставляя ложную информацию, в то время как сами складируют недопоставленное для своего личного пользования. Заключительным аккордом кампании стало лишение крестьян их мизерных запасов продовольствия по мере того, как голод становился повсеместным.
Первым этапом цикла был обновленный процесс планирования, который заключался в общих собраниях партийных секретарей провинций, городов, уездов и так далее вниз по иерархической лестнице. На встречах намечались целевые производственные показатели на предстоящий год. Первый раунд таких собраний состоялся как раз ближе к концу Движения против правого уклона, когда Мао открыто связал противостояние «рывку напролом» с отклонением вправо внутри партийного руководства. Вышеупомянутые собрания напоминали аукционы, на которых самым высоким ставкам придавалось чрезмерное значение. Тренд на повышение гарантируемых показателей затягивал всех участников процесса, поскольку никто не хотел остаться в отстающих [Oi 1989: 59–62]. Когда официальные лица провинциального уровня проводили плановые встречи на уровнях районов и городов, на их подчиненных оказывалось огромное политическое давление с целью заставить их взять на себя обязательства, которые бы позволили достичь уже обещанных провинцией результатов. Высокопоставленные чиновники были склонны на всякий случай требовать от подчиненных называть показатели, которые суммарно превышали первоначально обозначенный провинцией план с тем, чтобы восполнить возможные недостачи. Это приводило к тому, что по мере движения по иерархической лестнице вниз показатели становились все менее реалистичными.