6

Мой Картье – Нью-Йорк:

середина 1920-х

Пьер узнал о смерти отца из телеграммы. Новость его потрясла. Как и братья, он обожал и восхищался Альфредом, и это чувство было взаимным. «Поцелуй [свою семью] за меня и сохрани нежные объятия твоего отца для себя», – такова была обычная подпись на его многочисленных письмах. Его уход оставил огромную пустоту.

Сколько Пьер себя помнил, Альфред был осью, вокруг которой вращалась семейная фирма Cartier. Хотя он «ушел на пенсию», чтобы дать своим трем сыновьям место в бизнесе, на него всегда можно было положиться как на беспристрастного посредника и твердую опытную руку перед лицом трудных решений. Когда он был жестким, как в случае с первым браком Луи, или учил сыновей трудовой этике – неизменно принимал интересы фирмы и семьи близко к сердцу. Альфред научил детей гораздо большему, чем ремесло: разжег честолюбие, воспитал любовь к семье, привил свою страсть к работе. «Еще несколько месяцев назад, – писали газеты в день его похорон, – господин Картье… никогда не пропускал ни одного рабочего дня в своей конторе на Рю де ла Пэ».

Пьер не успел вернуться в Париж из Нью-Йорка к похоронам, но прочел в газетах, что церковь Сент-Оноре д’Эйлау, церковь, которую он так хорошо знал по воскресным мессам, была переполнена «личностями из мира высокой моды и промышленности». Луи и Жак были среди скорбящих вместе с женами. После службы похоронная процессия прошла девять километров до кладбища Пер-Лашез – лабиринта надгробий и растительности, простиравшегося на 106 акров. Именно здесь отец Альфреда пятьдесят лет назад начал строить склеп Картье для своей трехлетней внучки, и именно здесь были похоронены Луи-Франсуа и его отец, Пьер Картье. Теперь к ним присоединился Альфред. Пьер заказал простую каменную мемориальную доску из нью-йоркского филиала Cartier, основателем которого был его отец. Луи и Жак прислали аналогичные таблички из Парижа и Лондона, на каждой было написано посвящение от le personnel – от персонала. Над словами, растянувшись в верхнем левом углу, был вырезан трехмерный лист папоротника, напомнивший о бриллиантовых и платиновых украшениях из листьев папоротника, отметивших появление «стиля Cartier» двадцать пять лет назад.

Уход отца заставит братьев создать новый склеп Картье – с местом для всех членов семьи. Участок будет не на Пер-Лашез, а на небольшом версальском кладбище де Гонар. Жак, посетивший кладбище с женой (там находился фамильный склеп семьи Харджес), предложил это место братьям, и они согласились. Как только право построить мавзолей в северо-восточном его углу было получено, Луи вместе с архитектором начал работу над планом. Он был прирожденным дизайнером, его таланты простирались дальше ювелирных украшений: двухэтажный монумент стал произведением искусства. Новое семейное пристанище было готово только через два года после смерти Альфреда. Из склепа Картье в Пер-Лашез должны были вывезти три гроба: деда братьев Луи-Франсуа, их матери Алисы и отца Альфреда.

Через месяц после известия о кончине отца Пьер получил еще одну телеграмму. На этот раз – с радостной вестью. Луи и Жаки объявили о рождении долгожданного сына Клода Картье. Альфред был бы доволен, семья ликовала: наконец появился наследник парижской ветви фирмы. В свои пятьдесят Луи, конечно, не был молодым отцом, зато теперь у него было время. Два десятилетия назад он стремился к величию, ныне достиг его и был на пороге отставки. Пьер же, не имевший наследника, полностью посвятил себя бизнесу. Америка процветала, и он не мог позволить себе расслабиться.

1920-е годы были эпохой драматических социальных и политических перемен в Америке. Впервые в истории страны больше американцев жили в городах, чем на фермах. В «позолоченном веке» конца XIX доминировали те немногие, кто зарабатывал состояния на строительстве железных дорог, кораблей и банков, такие семьи, как Асторы, Вандербильты, Морганы и Рамзи. Теперь их место в обществе будет оспариваться новой породой выскочек-магнатов в новых отраслях массового рынка, таких как кино, радио, химикаты и автомобили.

Отчасти это массовое благосостояние было вызвано сокращением американских налогов. В конце Первой мировой войны самая высокая ставка налога составляла 77 процентов. К 1928 году, при президентах Хардинге и Кулидже, она упала до 24 процентов. Безработица сократилась вдвое, совокупное богатство страны удвоилось. Это привело многих американцев в богатое, но незнакомое общество потребления. «Наша страна определенно стала страной мультимиллионеров», – сообщала одна из газет United Press. Новое состоятельное население не сдерживалось, когда дело доходило до расходов, и если они могли затмить своих соседей в этом процессе, тем лучше.

Хорас Элджин Додж был классическим примером. Родом из ниоткуда, он начинал механиком и женился на преподавательнице игры на фортепиано из Шотландии. В 1901 году, в возрасте тридцати трех лет, он и его брат основали автомобильную компанию Dodge, которая поставляла двигатели и запчасти автопроизводителям. Когда один из его клиентов, только начинавший свой бизнес в то время, не смог оплатить наличными свой счет на 10 000 долларов за запчасти для автомобилей, братья Додж приняли его предложение о миноритарной доле в его молодой компании. Этим человеком был Генри Форд. Пятнадцать лет спустя, после долгой юридической баталии, смекалистые рыжеволосые братья Додж продали свою долю в размере 10 000 долларов обратно Ford за 25 миллионов долларов (около $590 миллионов сегодня).

Хотя Додж стал мультимиллионером и приобрел сказочный особняк из красного песчаника на берегу озера Сен-Клер в фешенебельном районе Гросс-Пойнт неподалеку от Детройта, высшее общество по-прежнему смотрело на него свысока. Многие чувствовали, что с его грубыми и агрессивными вспышками он не научился поведению, подобающему состоятельному человеку. Но в 1920 году, к его большому удовольствию, двери, ранее закрытые для него, начали открываться, когда его дочь объявила о своей помолвке. Выйдя замуж за Джима Кромвеля, Дельфина Додж свяжет свою фамилию с именем своей новой свекрови, королевы общества Евы Стотсбери.

С тех пор как во время круиза во Францию Ева Стотсбери познакомилась с Эдвардом Стотсбери, известным как Нед или «самый богатый человек в банке Дж. П. Морган», она ни в чем не знала отказа. Ева была достаточно обеспечена и живя с первым мужем, Оливером Итоном Кромвелем, но Нед открыл ей глаза на совершенно новый уровень трат. Ее наряды и драгоценности подробно обсуждались в светских колонках – длинные шелковые платья, эффектная пурпурная оперная накидка с белым лисьим мехом на воротнике и манжетах, бриллианты стоимостью 500 000 долларов, подаренные Дж. Морганом, нити жемчуга и «самая красивая [тиара], когда-либо виденная в Метрополитен-опера».

И еще были дома. Построенный в 1919 году «Эль Мирасоль», дворец в колониальном испанском стиле, был самым большим поместьем в Палм-Бич, и даже включал зоопарк. Строительство «Уайтмарш-Холла» в Филадельфии, завершенное в 1921 году, заняло пять лет. Это была самая большая, самая экстравагантная резиденция, которую когда-либо видел город, со 147 комнатами и 45 ванными комнатами. В трех подвалах располагались пекарни, прачечные, портняжная мастерская, парикмахерская, гимнастический зал и кинотеатр. Только в садах требовался штат из семидесяти человек. Вечеринки в этом доме были легендой. Для их торжественного открытия, смело бросая вызов запретам, построили четыре бара по углам ротонды: один для коктейлей, один для виски, один для шампанского и один для любых других напитков на выбор. Оркестров было четыре: два сидячих и два перемещающихся. Нед Стотсбери даже сыграл на барабанах.

Однако несмотря на умение устраивать вечеринки, миссис Стотсбери не пользовалась популярностью. Высшее общество Филадельфии находило ее избалованной и напыщенной, без сомнения, отчасти завидуя тому, что их местный миллионер женился не на девушке из родного города. И все же, как позже признался ее сын Джим Кромвель, огромные траты были скорее идеей Неда.

«Хвастуном был отец, а не моя мать. Он принадлежал к поколению людей, которые хотят показать всему миру, насколько они важны… Его теория была такова: если у тебя есть деньги, выставляй их напоказ». Свадебный подарок Неда Еве состоял из сапфирового ожерелья стоимостью 100 000 долларов и «нитки жемчуга такой длины, что, если ее носить одной нитью, она доходила до пола».

Хорас Додж был впечатлен. Когда он и его жена посетили Стотсбери перед свадьбой детей, они «выпучили глаза» на дом и его великолепные интерьеры, но именно коллекция драгоценностей Евы добила Хораса. Анна Додж позднее наймет архитектора Стотсбери, чтобы преобразить дом, а Хорас был сосредоточен на том, чтобы затмить его прямо сегодня. Его зять позже расскажет историю поисков идеальных свадебных драгоценностей. Незадолго до свадьбы мистер Додж отвел своего будущего зятя в сторону. «Джим, – сказал он, – я беспокоюсь о маме». – «А что с ней?» – спросил Кромвель. «Ну, у мамы нет такого жемчуга, как у твоей матери. В церкви люди замечают такие вещи. Где твоя мать их покупает?» Кромвель назвал Cartier. «Никогда о нем не слышал, – сказал Додж. – Но запиши меня на прием к этому парню».

Кромвель устроил встречу: Пьер Картье, Хорас Додж и он. Картье, которого мистер Додж настойчиво называл мистером Карти, принес несколько подносов с жемчужными ожерельями. «Нет, нет, мистер Карти, – сказал мистер Додж. – Я хочу для мамы чего-то большего. Что-то, что будет соответствовать жемчугу миссис Стотсбери». Наконец Картье сказал: «Мсье Додж, у меня есть один очень хороший набор жемчуга. Он принадлежал императрице Екатерине». – «Никогда о ней не слышал, – сказал мистер Додж. – Но давайте посмотрим на него». Затем Картье достал великолепную нитку жемчуга размером с яйцо малиновки. «Вот так-то лучше, – сказал мистер Додж. – И сколько же?» – «Ах, мсье Додж, – сказал мсье Картье, – это ожерелье стоит миллион долларов». – «Я возьму его», – сказал Додж, выписывая чек на миллион.