Когда в январе мисс Кендалл объявила, что отправляется на сезон в Палм-Бич, Жюль устроил «очень шикарную» прощальную вечеринку с «божественной танцевальной музыкой и едой»! Не в силах дождаться ее возвращения в Нью-Йорк, он провожал ее до рассвета и с тех пор неотступно преследовал. К концу марта дело было сделано, и мать мисс Ли объявила о помолвке. Проблема, которую Жюль, естественно, держал в секрете, заключалась в том, что повторный брак для него был незаконным.

Гленцер обратился к своему боссу, чтобы тот тихо помог ему оспорить неприятное решение суда. Срочные показания под присягой о его добродетели должны были дать не только Пьер, но и другие видные деятели, включая президента Revillon Frères и прокурора Соединенных Штатов Уильяма Хейворда. К счастью для Гленцера, его бывшая жена Эдит, снова вышедшая замуж, не возражала, и ранее вынесенный судебный приказ был отменен. Через месяц, весной 1925 года, Жюль был в лютеранской церкви Сент-Джеймс на Мэдисон-авеню, наблюдая, как его прекрасная невеста в атласе цвета слоновой кости и отделанной кружевами вуали из тюля идет к нему по проходу в сопровождении своего брата. Однако не пройдет и десяти лет, как Гленцер снова разведется, а бывшая мисс Ли обвинит его в жестокости.

Несмотря на свою эксцентричность, Жюль Гленцер был высоко ценим Пьером. Среди коллег по работе он иногда мог считаться чем-то вроде самовлюбленной примадонны, но для клиентов всегда был очарователен и бесконечно услужлив. Одаренный продавец, он был блестяще изобретателен, когда дело доходило до убеждения клиентов, что они просто обязаны иметь это ожерелье в стиле ар-деко или эти потрясающие изумрудные серьги. На открытии горячо ожидаемого театрального представления Мэрилин Миллер в кабаре Ziegfeld Follies он не только устроил так, чтобы звезды спектакля носили драгоценности Cartier на сцене, но пошел еще дальше. Пригласил нескольких важных клиентов на представление. Приглашение было принято, но гости не догадывались, что Гленцер подбирал драгоценности для актрис с учетом их вкусов. После представления он пошел за кулисы вместе с гостями, чтобы встретиться с актрисами и забрать ожерелья, бандо и браслеты. Затем объявил, что рискованно везти домой такое огромное количество ценных украшений. И предложил, чтобы каждая гостья выбрала себе одно из украшений на оставшуюся часть вечера, а завтра он их заберет. Затем он повел гостей в ночной клуб, где, как и было задумано, их драгоценности вызвали всеобщее восхищение. На следующий день разносчик Cartier зашел за драгоценностями и обнаружил, что все женщины решили купить их.

Техника была типичной для Гленцера, для которого жизнь была работой, а работа – жизнью. Он с удовольствием развлекался в свете каждый вечер, но всегда с прицелом на новые заказы. Каждый раз, когда роскошные океанские лайнеры пересекали Атлантику в мае, «телеграммы от Жюля подготавливали Луи Картье к предстоящему прибытию миссис Джордж Гулд на «Лузитании», миссис Кларенс Маккей на «Кронпринцессе Сесилии», миссис Риты Лидиг и миссис Винсент Астор на «Мавритании». Иногда он сам плавал на океанских лайнерах.

Однажды консультант Пьера по связям с общественностью Эдвард Бернейс заказал ланч с Гленцером на среду. «Во вторник он [Гленцер] позвонил мне: «Ужасно жаль. Я уезжаю в Европу на одном корабле с Эдселом и Генри Фордом». Пришло известие, что Форды будут на пароходе, и он решил, что просто обязан быть там (он станет хорошим другом Эдсела Форда). Он обнаружил, что ничто так не вдохновляет на покупку одного-двух новых аксессуаров, как долгое путешествие в замкнутом пространстве. Большие обеденные залы на борту «Королевы Мэри» или «Аквитании» были идеальным фоном, чтобы продемонстрировать покупку, совершенную перед ужином. Одна только эта поездка на лайнере принесла Cartier сотни тысяч долларов баснословных продаж Фордам, к отчаянию конкурентов, терпеливо ожидавших в своих шикарных парижских салонах.

Никого не удивило, когда в 1927 году Пьер выдвинул Гленцера в руководящую группу в качестве вице-президента в знак признания его таланта. За восемнадцать лет работы в Cartier New York Жюль стал секретным оружием Пьера, вращаясь в нужных кругах и продавая все – от старинных ожерелий до сумок в стиле ар-деко. Но больше всего Жюль умел обращаться с жемчугом, который очень любил. «Ничто не может быть добавлено к прекрасному жемчугу, чтобы сделать его более красивым, кроме прекрасной женщины», – говорил он. И вскоре после женитьбы на мисс Ли совершил переворот, обеспечив покупку величайшего жемчужного ожерелья.

Жемчужное ожерелье Тьера было завещано Лувру в 1880 году его покойной владелицей Элизой Тьер. В 1833 году пятнадцатилетняя Элиза, дочь парижского банкира, вышла замуж за тридцатишестилетнего министра внутренних дел Франции Луи-Адольфа Тьера. С помощью денег ее семьи Тьер стал исполняющим обязанности президента Франции во время Третьей республики после поражения Наполеона III. Элиза была горячим сторонником своего мужа, собирая и составляя его речи в книгу после его смерти.

Он, в свою очередь, очень любил молодую жену. В качестве свадебного подарка преподнес ей три розовых восточных жемчужины. Они должны были стать началом коллекции. С помощью Бапста из Парижа, многолетнего ювелира французской королевской семьи, она начала искать жемчуг с таким же розовым оттенком. Они с мужем заключили сделку: каждый раз, когда он получал 50 000 франков от своего брокера, ей давали 1000 на покупку жемчуга. В конце концов ей удалось собрать изысканное ожерелье с тремя нитями из 145 идеально подобранных натуральных жемчужин.

Ожерелье было выставлено в галерее Аполлона с высокими сводами в Лувре более сорока лет. В 1922 году Лувр решил, что ожерелье уже не имеет достаточной «художественной» или «образовательной ценности», чтобы оставаться на видном месте. Но это была не единственная причина, по которой его нужно было извлечь из футляра. Говорили, что ожерелье теряет свой цвет и блеск за стеклом, или, как сенсационно выразились журналисты, жемчуг «увядает и умирает», а его ценность уменьшается. «Ничто не могло спасти жемчужины… только «жемчужная мать». Они хотели, чтобы их любили». Очень важно, – согласились специалисты по жемчугу, – чтобы жемчуг носили, чтобы его показывали при дневном свете и держали близко к телу, чтобы оживить.

Проблема заключалась в том, что мадам Тьер настаивала, чтобы ожерелье осталось в витрине Лувра. И французское правительство было вынуждено принять специальный закон. Потом музей начал искать «жемчужную мать». После долгих обсуждений Лувр остановился на Лилиан Грез – красавице из «Комической оперы» «с бархатистой кожей и ровным темпераментом».

Каждый день в три часа мадемуазель Грез появлялась в Лувре и на шею ей надевали жемчуг. В сопровождении полицейских она проезжала по улице Риволи до Елисейских Полей. Там она сидела за маленьким столиком в знаменитом кафе и наслаждались прохладительными напитками. Позже возвращалась в свою квартиру напротив сада Тюильри и проводила целый час, «поглаживая и лаская жемчужины, прижимая их к своей бархатной щеке, шепча им нежные слова, любя их, как мать своего ребенка». После того как они выгуливались на обед или в оперу, Грез возвращала их в Лувр. Так жемчуг Тьера был спасен.

Вскоре после этого французское правительство решило, что жемчуг должен быть продан. Вырученные средства будут распределены поровну между Лувром, Фондом Тьера и еще одной благотворительной организацией. Держа ушки на макушке, Картье услышали о ювелирном аукционе, запланированном на лето 1924 года, одними из первых. Обсудив это со своими братьями, Пьер решил, что ожерелье будет иметь больше шансов в Америке. Поэтому он, а не Луи или Жак, предложил принять участие в торгах. Жюля Гленцера командировали во Францию, чтобы руководить операцией. Конечно, если Cartier Inc. выиграет, то одолжит ожерелье для демонстрации на Рю де ла Пэ. Если бы оно вызвало интерес у парижского клиента, Пьер и Луи разделили бы комиссионные, но главной мыслью Пьера было выставить его в Нью-Йорке. Пошлина на импорт повредит марже, но это стоит того, чтобы выстроить ассоциацию его фирмы с историческими драгоценностями в стране, где высшее общество все еще тянется к наследию, как пчелы к нектару.

Торги состоялись в июне 1924 года в величественном зале Денон, одном из больших залов Лувра, в присутствии более тысячи зрителей. На аукционе драгоценностей французской короны 1887 года, также проходившем в Лувре, Луи-Франсуа и Альфред наблюдали со стороны, как их более успешные коллеги делают ставки на знаменитые лоты. Это был знак того, как далеко продвинулось следующее поколение: теперь потомки могли конкурировать за престижную часть истории своей страны. Но Cartier столкнулся с жесткой конкуренцией на аукционе жемчуга Тьера, и толпа не поверила своим глазам, когда цена дошла до сотен тысяч и в конечном счете до миллионов франков.

Первоначально каждая из трех нитей жемчуга и украшенная бриллиантами застежка продавались отдельно, чтобы аукционист мог установить, будут ли ставки на отдельные части больше, чем на ожерелье в целом. Самая длинная нить, содержащая пятьдесят пять жемчужин, достигла 5 миллионов франков, средняя – 3,2 миллиона франков, а самая короткая – сорок одна жемчужина – 2,7 миллиона франков. За них бились отдельные ювелиры и торговцы жемчугом, но не Cartier. Застежка также продавалась отдельно, и выигрышная ставка досталась одному из торговцев драгоценными камнями Cartier, мистеру Эсмеряну. Наконец, ожерелье было выставлено на аукцион, на этот раз – как единое целое.

Сумма частей была около 11 миллионов франков; чтобы аннулировать предыдущие ставки, цена всего ожерелья должна была превысить эту сумму. Так оно и случилось. Война, выигранная агентом таинственного заочного участника торгов, дала сумму 11,3 миллиона франков (более $7 миллионов сегодня).

Ходили слухи, что аукцион выиграл американец. Через два дня пресса сообщила, что покупателем стал Cartier New York. Гленцер был в Париже на аукционе, но предпочел сделать ставку издалека, чтобы не вызвать ненужного интереса. Если бы участники аукциона знали, что ювелирная фирма Cartier заинтересована в покупке, то предложили бы более высокую цену.

В следующем месяце знаменитое ожерелье начало зарабатывать себе на жизнь, привлекая «постоянный поток посетителей» на Рю де ла Пэ, 13, где его выставили на обозрение. «Был оборудован специальный салон, как святилище для драгоценных жемчужин, и публика проходила мимо в почти мертвом молчании». В одном из интервью Гленцер хвастался, что принц Уэльский, королева Испании и королева Румынии осмотрели три нити идеально подобранного жемчуга. Когда пресса спросила, не являются ли они потенциальными покупателями, Гленцер довольно хмуро повторил комментарии короля Альфонсо в Сан-Себастьяне несколькими годами ранее. «Нет, они слишком бедны, – объяснил он. – Правительства могут покупать их как королевские драгоценности, но монархи уже не так богаты, как раньше».

В январе следующего года ожерелье прибыло на Пятую авеню. Как и в Париже, идея заключалась в том, чтобы выставить его в салоне Cartier. Клиенты магазина получили элегантное квадратное приглашение с изящной тисненой каймой, объявляющее о «жемчужной выставке, включающей знаменитое ожерелье Тьера из музея Лувра». В январе 1925 года пресса распространила слух о том, что знаменитое ожерелье наконец-то прибыло на нью-йоркскую землю, что оно «прошло таможню и теперь находится на хранении в галерее Cartier», где «будет выставлено на следующей неделе». Выставка продлится пять дней, с 10.00 до 17.00 каждый день, и вход будет стоить один доллар. Но все это ради благого дела, вернее, ради двух благих дел: организации «больших сестер», возглавляемой миссис Уильям К. Вандербильт II, и французской больницы, возглавляемой Пьером Картье.

Открытое для всех, мероприятие было способом вызвать волнение среди американской общественности. В большинстве случаев Cartier незаметно покупал и продавал исторические драгоценности, но здесь простым людям давали возможность раз в жизни увидеть вблизи действительно впечатляющую вещь с замечательным происхождением. Они заглотили наживку, тысячами заполняя Cartier: «Нью-Йоркское общество, богатство Америки, мировые искатели драгоценных камней и тысячи других людей посещают эту маленькую комнату в Cartier и рассматривают не только ожерелье мадам Тьер, но и другие жемчужные ожерелья стоимостью 7 или 8 миллионов долларов».