Но были и серьезные проблемы. Франция ассоциировалась у американцев со стильными вещами. К сожалению, этот позитивный настрой несколько изменился после Первой мировой войны. В 1923 году Пьер и другие розничные торговцы в Нью-Йорке разработали план.

Французская выставка в Нью-Йорке должна была состояться в апреле 1924 года. Задуманная для того, чтобы возродить чувство гламура и романтики, когда-то связанное с Францией, она соберет многие предметы роскоши: от автомобилей до фарфора, от мехов до платьев, от драгоценностей до духов и обуви. В то время как Парижская выставка 1925 года была посвящена инновациям, французская экспозиция в Нью-Йорке предназначалась для демонстрации стильных французских предметов всех веков. Бóльшая часть экспозиции была обращена в прошлое: фарфор из Севра, гобелены и исторические драгоценности, хранившиеся в Лувре.

Пьер взял на себя высокую роль в составе Главного совета и предложил офис Cartier для его встреч. После нескольких месяцев подготовки мероприятие открыли с большой помпой. Тысячи взволнованных гостей заполнили аудиторию Большого Дворца, оркестр играл американские и французские национальные гимны, посла сопровождал на сцену полицейский. Посол говорил о недавней войне, но заметил, что Франция «усиленно работает теперь… не для того, чтобы выиграть войну, а за ткацкими станками, плугами, колесами и мельницами, и здесь вам выпала честь увидеть множество ее самых полезных и самых красивых изделий».

Пьер выложился по полной, потратив целое состояние на отделанную деревянными панелями копию магазина на Пятой авеню. Он был не один. Глядя на фотографии, можно было бы предположить, что открыт роскошный торговый центр, а не временная экспозиция на две недели. Но Пьер и коллеги прекрасно понимали, что дело не в деньгах. Важнее произвести впечатление на публику и связать ее представления о Франции с вечной красотой. «Это был торжественный вечер открытия, – сообщала на следующий день газета The New York Times, – что бы ни сделала война с Францией, она не лишила ее способности создавать вещи исключительной красоты».

Там было, с ликованием продолжала The New York Times, драгоценностей на сумму более 1 миллиона долларов (около $15 миллионов сегодня), «столь ценных, что специальная полицейская охрана следит за ними день и ночь»: восточный жемчуг, бриллианты, жемчужные диадемы и ожерелье из изумрудных подвесок стоимостью 85 000 долларов. Признавая, что американцы ценят французскую роскошь с налетом истории, Пьер включил в экспозицию серебряный сервиз, которым когда-то владел Наполеон I, стоимостью в 100 000 долларов.

Для Пьера было типично работать над тем, что не только укрепляло авторитет Cartier, но и помогало строить отношения между его приемной и родной странами. В этом отношении, как позже заметил Бернейс, он был первопроходцем, значительно опередившим свое время: Пьер «предвосхитил на многие годы укрепление имиджа компании, утверждая свое лидерство в улучшении отношений между Соединенными Штатами и Францией. Сегодня большинство руководителей корпораций… осознают, что лидерство в одной области переходит в другую. Эта истина не была общепризнанной в начале двадцатых».

В другой жизни, шутили в семье, Пьер был бы дипломатом. Конечно, он наслаждался возможностью устанавливать контакты с важными личностями и улучшать международные отношения любыми доступными ему способами. Вспоминая его список достижений, становится совершенно понятно, почему раздраженная Эльма считала, что Пьер вообще взял на себя слишком много. Он был награжден орденом Почетного легиона за свои усилия по сбору средств во время войны, был президентом французского госпиталя в Нью-Йорке, для которого неустанно собирал средства; основал и возглавил Франко-американский Совет по торговле и промышленности. Он был президентом французской торговой палаты в Нью-Йорке, предоставив ей бесплатно штаб-квартиру в принадлежащем Cartier здании рядом с магазином. И все это – в дополнение к ежедневной работе.

Домашние развлечения давали Пьеру возможность знакомить друг с другом высокопоставленных персон. На одно вечернее мероприятие, на котором должны были присутствовать и французский посол, и французский кардинал, Пьер разослал приглашения нескольким друзьям, многие из которых также оказались весьма хорошими клиентами. В обществе, основанном на знакомствах, визитная карточка влиятельного высокопоставленного лица была очень весомой: «Для меня большая честь ожидание встречи с французским послом и монсиньором Бодрияром», – ответил Гарольд Маккормик на приглашение Пьера 21 апреля 1927 года. Хотя эти вечера и не были задуманы как рабочие мероприятия, они оказывали благотворное влияние на формирование лояльности клиентов. В конце концов, если бы мистер Маккормик взял сигарету из серебряного портсигара Cartier, лежавшего на столе, или миссис Маккормик восхитилась бы новым ожерельем Эльмы за рыбным блюдом, они, вероятно, вспомнили бы о Cartier в следующий раз, когда им захочется пройтись по магазинам.

Дом Пьера и Эльмы стал идеальным местом для стильных ужинов. Красивый пятиэтажный особняк на 96-й улице находился в двух шагах от Центрального парка, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню. Спроектированный модным архитектором для элиты Огденом Кодманом-младшим, он был заказан Люси Уортон Дрексел Дальгрен в 1915 году после того, как она развелась со своим распутным мужем Эриком. Люси Дальгрен была наследницей банкира (ее отец, Джозеф У. Дрексел, был соучредителем Drexel Morgan и старым деловым партнером отца Нелли). Она несколько лет жила в своем особняке на 96-й улице с восемью детьми, прежде чем сдать его Пьеру и Эльме.

Нетрудно понять, почему Картье сначала арендовали этот дом, а затем, когда шесть лет спустя появилась возможность, купили его. Фасад из известняка, замысловатый балкон из кованого железа и крыша из шифера превратили его в кусочек Парижа на Манхэттене. В доме было тридцать комнат, включая одиннадцать спален и ванных комнат. Здесь были резные камины, широкая мраморная лестница, восьмиугольная столовая с двумя причудливыми фонтанами на стенах, чтобы ополаскивать бокалы между блюдами, и орган Estey в гостиной. Во внутреннем дворике Марион могла играть со щенком, которого Нелли подарила ей на день рождения («Ты сделала меня самой счастливой маленькой девочкой в мире!» – писала она тете). Позади дома располагалась стоянка автомобилей Пьера, к которой через двор была проложена асфальтированная дорога. Был даже лифт, чтобы машины можно было хранить в подвале.

Пьер и Эльма с 15-летней дочерью Марион в 1926 году

Дом в Нью-Йорке, Восточная 96-я улица, 15, в 1920-е годы

Званые обеды в уютном доме были обычным делом. Из окна своей спальни Марион могла наблюдать, как подъезжают на своих автомобилях почетные гости. Дамы в шелковых платьях по последней моде из Парижа, если это был теплый летний вечер, или закутанные в лучшие меха Revillon в суровые зимы. Вот только, как выяснил Пьер, в разгар зимы клиентов становилось все меньше и меньше. У людей, имеющих деньги и связи, была общая тайна. Пьера с Эльмой только что посвятили в нее.

Где лето проводит зиму

Некогда малонаселенная часть Лейк-Уорта, Палм-Бич стал курортом на рубеже XX века, главным образом благодаря титаническим усилиям Генри Флэглера, одного из основателей Standard Oil. Следуя своей мечте о новой «американской Ривьере», он построил первые отели и соединил железной дорогой рубежный остров Атлантики с восточным побережьем Флориды. Палм-Бич быстро набирал популярность.

Когда деньги хлынули на землю, где «лето проводит зиму», по региону прокатился строительный бум, и архитекторы получали заказы на все более сказочные резиденции. Главным среди них был Эддисон Мизнер, человек эпохи Возрождения и путешественник по всему миру, который, возможно, внес наибольший вклад в архитектурное богатство «позолоченного века» Палм-Бич. Мизнер «привез свою любовь к средиземноморской архитектуре из Европы в Палм-Бич: арки, глиняные черепичные кровли, замысловатые каменные полы, кипарисовые потолки и импортные массивные камины».

Первые поездки Пьера и Эльмы во Флориду на самом деле не включали Палм-Бич. Брат Эльмы, Ли Рамзи, ушел в отставку еще до войны и регулярно приглашал семью в свой сказочный дом на Белл-Айл, недалеко от побережья Майами. Это было идеальное место для спокойного семейного отдыха, за исключением того, что, как хорошо знала Эльма, ее муж не очень умел отдыхать. Вскоре известие о том, что друзья и клиенты находятся на побережье в Палм-Бич, отвлекло трудоголика Пьера от щедрого гостеприимства его шурина.

Пьеру понравилось то, что он увидел, особенно недавно построенный клуб «Эверглейдс» на Ворт-авеню, первоначально спроектированный Мизнером как госпиталь для раненых солдат. Но как только война закончилась, «Эверглейдс» был превращен в эксклюзивный частный клуб. И Пьер, обладавший хорошими связями, оказался в числе первых членов.

Еще в 1918 году, когда Сингер впервые задумал проект, Ворт-авеню была грунтовой дорогой. Когда же «Эверглейдс» стал престижным клубом во Флориде («если вы спрашиваете, где он находится, значит, вам там не место»), розничным торговцам не потребовалось много времени, чтобы присоединиться. В конце концов, за стенами тайного клуба, где мужчины играли в гольф, глядя на море, а дамы пили чай в Мраморном патио, скопились одни из лучших клиентов в мире. Даже если они находились в отпуске, но, как хорошо знали дома моды, это не означало паузы в светском расписании. А постоянный поток коктейльных вечеринок, костюмированных балов, обедов в саду и послеобеденных чаепитий требовал серьезного гардероба.