В общей сложности аукцион выручил 3,47 миллиона швейцарских франков (более $6 миллионов сегодня), это стимулировало спрос на исторические вещи, который продлился в течение следующего десятилетия. «Я предвижу большой рост цен на драгоценные камни в ближайшее время, – говорил Луи американскому репортеру. – Жемчуг, изумруды, очень крупные рубины, сапфиры и бриллианты… будут, как и последние годы, доминировать в ювелирной моде».

Картье сыграют важную роль в бурно развивающемся рынке. Письма Пьера и Жака показывают их отчаянные попытки приобрести как можно больше русских драгоценностей, опередив конкурентов. Понимая, что продажа семейных состояний – деликатная тема, они не выставят предметы на аукцион, но будут осторожно напоминать о себе, надеясь, что именно к ним обратятся за помощью. Так и случилось. Даже когда Россия закрылась от мира, контакты с Cartier продолжились. Романовы, которые когда-то купали Cartier в своей отраженной славе, теперь вынуждены были снабдить свои драгоценности «престижным происхождением». Иностранные клиенты, особенно американцы, были счастливы платить за то, чтобы носить диадему великой княгини.

Новая структура Cartier, когда братья имели финансовую долю в каждом Доме, оправдала себя. У Луи появился стимул делать то, что он хорошо умел – создавать; братья искали покупателей на своих более процветающих рынках. Но это не означало, что не было споров: деньги и власть всегда влияют на отношения.

Здание на Пятой авеню принадлежало Луи и Пьеру. Через шесть лет после того, как оно было приобретено в обмен на жемчужное колье, обсуждалось, что делать дальше. Пьер чувствовал, что ему имеет смысл владеть им полностью, поскольку он был президентом нью-йоркского филиала. За свою долю он предложил Луи полмиллиона долларов, отметив, что это была бы отличная сделка: «Обменный курс [во франках] утроит капитал, который ты вложил». Опасаясь упустить возможность всплеска стоимости недвижимости, Луи колебался. Он также считал, что при расчете текущей стоимости должны учитываться расходы на ремонт в размере 900 000 долларов. Луи заявил, что готов продать Пьеру, «брату и компаньону», свою половину здания за полмиллиона долларов только в том случае, если брат согласится разделить с ним будущую прибыль: одну треть – Луи, две трети – Пьеру.

Пьер отступил, заявив, что не заинтересован в покупке бизнеса, несмотря на то, что изначально это была его идея. Возможно, он не ожидал, что не деловой брат будет столь резок: «Я предлагал купить твою долю, чтобы сделать одолжение, но ничто не было бы более приемлемым для меня, чем сохранить статус-кво». Он признал, что в то время как стоимость дома 653 по Пятой авеню могла бы увеличиться в краткосрочной перспективе, с течением времени стоимость недвижимости могла измениться, вплоть до возмутительных заявлений, что «срок службы здания в Нью-Йорке составляет всего около тридцати лет. Ему осталось жить около пятнадцати лет».

Решение так и не было найдено. Пьер не соглашался ни с цифрами Луи, ни с его утверждением, что расходы на ремонт увеличили стоимость недвижимости, считая, что «эти расходы были абсолютно необходимы для адаптации частного дома к нашему типу бизнеса». Он утверждал, что им движет в первую очередь забота о репутации американского бизнеса Cartier Inc., в котором каждый из них имел по 50 процентов акций: «Я больше думаю о Cartier Inc., в котором имею только половину [доли], чем о моих собственных личных интересах». Луи не до конца поверил ему и не согласился с утверждениями Пьера о том, что ремонт не повлиял на стоимость здания, как и с утверждением, что собственность скоро начнет снижаться в цене.

Решительные люди, привыкшие добиваться своего, Луи и Пьер зашли в тупик. Они могли рассуждать сколько угодно, но их объединяла одна и та же упрямая вера в себя и страх быть использованными в чужих интересах. Объединенные, они были мощной силой, но противопоставленные друг другу, препятствовали прогрессу. Пьер предположил, что они могут попросить отца вмешаться. Семидесятидвухлетний Альфред по-прежнему активно участвовал в бизнесе; его мнение было уважаемо как голос разума и опыта. Но пока дело было отложено. Пьеру пришлось уехать по работе в Канаду, а Луи отправился в Будапешт. Недавно он познакомился там с прекрасной графиней.

Зимой 1921 года Луи сделал небольшой перерыв в работе, отправившись в приморский город Довиль в Нормандии. Известный как Парижская Ривьера, в двухстах километрах к западу от столицы, Довиль был фешенебельным курортом для французского высшего общества. В течение всего года состоятельные леди и джентльмены покидали город и стекались в виллы или отели, чтобы полюбоваться видом на Атлантику и насладиться пейзажем. Предстояли матчи в поло-клубе герцога де Грамона, коктейли в Le Bar du Soleil, блэкджек в Grand Casino и званые обеды в великолепных частных особняках.

Во время одного из таких обедов сорокашестилетний Луи сидел рядом с Жаклин Алмаши-Биссинген. На двадцать лет моложе его, она была, как писала пресса, настоящей красавицей: «молодая, стройная, с кожей молочно-белой, как редкая восточная жемчужина, с глазами, сверкающими, как два сапфира, и волосами, как золотой ореол». А еще она была, что немаловажно, аристократкой: дочерью графа Георга Алмаши и графини Зинаиды Зичи, родившаяся на юго-востоке Венгрии. Алмаши, как и другие аристократы, видели, как уменьшается с годами их богатство. В то время как поколение бабушек и дедушек Жаклин считало совершенно нормальным раз в неделю отправлять белье в стирку из Будапешта в Париж или заказывать свежие круассаны из Франции на завтрак, к 1920-м годам их некогда теплые, хорошо обставленные, наполненные слугами дворцы превратились в продуваемые сквозняками полупустые здания.

Подрастая, Жаклин и ее кузины проводили унылые летние каникулы в мрачном замке своей слепой бабушки. Графиня Жаклин Зичи была грозной женщиной, которая не видела причин для привязанностей или домашнего уюта. В жилах ее внуков, возможно, и текла голубая кровь, но в ее доме не подавали чай с серебряными ложечками, и в ее поместье каждый был предоставлен сам себе. Одним из немногих правил было то, что им запрещалось учить местный словацкий язык из страха, что они будут общаться с деревенскими детьми. Это не сработало; дети нашли другие способы взаимодействия, и Жаклин доказала, что она не была скромным цветочком: «Мы продолжали безжалостную вражду с ними, с палками и камнями в качестве оружия, крича во все горло, когда обнаруживали, что один из них собирает сухие ветки или грецкие орехи на участке».

Это было нетрадиционное детство, но из него вышли интересные взрослые. Одна из кузин вышла замуж за человека, которому предстояло стать президентом первой Венгерской Республики (к большому неудовольствию Жаклин, убежденной монархистки); другая стала автомобилисткой, авиатором и исследователем пустынь. Позже она станет прототипом главной героини книги «Английский пациент». Жаклин выросла самостоятельной женщиной с определенными политическими взглядами. В 1917 году она вышла замуж за венгерского аристократа, графа Карла Биссингена-Ниппенбурга, но всего через год, в возрасте двадцати трех лет, овдовела.

Сидя рядом с ней на обеде в Довиле, Луи был очарован. Жаклин была молода, красива и имела титул, но привлекательность основывалась не только на этом. Она была полной противоположностью его первой жены. Там, где Андре-Каролина была равнодушна и незаинтересована, Жаклин была красноречива и уверена в своем уме. Луи решил продлить свое пребывание в Довиле. Каждое утро, сообщала пресса, ювелир посылал графине цветы. Каждый вечер он приглашал ее на ужин в дорогой ночной клуб. Он откровенно ухаживал за ней. Хотя какая-то часть его души по-прежнему будет любить Жанну Туссен, он уже давно решил, что никогда не женится на ней. Насколько было известно всему внешнему миру, в том числе и графине, он развелся со своей первой женой тринадцать лет назад и до сих пор не влюбился снова. И как красивый, обаятельный миллионер, который прославился тем, что создал несколько самых эффектных драгоценностей в мире, он был особенно подходящим холостяком для благородной леди, вероятно, живущей не по средствам.

В Довиле Луи и Жаклин вместе пили шампанское, ели устриц и танцевали. Она мило улыбалась, без сомнения, смеялась над его шутками, но дальше этого дело не зашло. Графиня не станет его любовницей. Зрелая для своих двадцати семи лет, она знала себе цену. «Я верю в брак, – передавали газеты ее слова во время их романтического расставания, когда ее поезд отходил от станции Довиль в Венгрию, – и только в брак». Луи очень скоро последовал за ней. Остановившись в Будапеште у общего друга, принца Людвига фон Виндишграца, он продолжал ухаживать за ней и там. К весне 1922 года венгерские газеты уже сообщали об их помолвке.

Семья Луи была в восторге, узнав о предстоящей свадьбе, особенно отец, который много лет боялся, что его старший сын опозорит свою фамилию, женившись на Жанне с ее пестрым прошлым. Теперь, когда положение Картье было обеспечено, отпала необходимость жениться на деньгах, но прибавление аристократического титула к семье наполняло Альфреда гордостью. Другие менее лестно отзывались о помолвке: фраза c’est lui qui a les bijoux et elle les quartiers («у него драгоценности, у нее герб») – прижилась в высших слоях общества. Несмотря на повсеместные изменения в обществе после Первой мировой войны, в аристократических кругах сохранился врожденный снобизм. Луи, хотя и не собирался отказываться от своего предложения, был раздражен негативными отзывами и решил доказать, что его обвинители не правы. Он нанял специалиста по генеалогии, чтобы доказать свое благородное происхождение, которое, увы, доказано не было. Он даже изменил имя, чтобы подтвердить несуществующую родословную. В августе 1923 года Луи Картье официально стал «Луи Картье Де Ла Бутиер, барон де Сен-Рене».

Свадьба состоялась в Венгрии в январе 1924 года. Мать Жаклин была тяжело больна, поэтому супруги Алмаши решили, что это будет небольшое и скромное мероприятие, и Луи, который уже пережил спектакль в роли жениха на одной большой публичной свадьбе, был более чем счастлив согласиться. Только через несколько месяцев французские газеты узнали об этом, запоздало сообщив летом, что графиня Алмаши вышла замуж за «мсье Л-Ж Картье, кавалера ордена Почетного легиона». Интересно, что в статье не был использован его новый титул «барон де Сен-Рене». Это еще больше укрепило его репутацию, подчеркнув престижную награду «Почетный легион», которую он получил в 1923 году за вклад в ювелирную индустрию. Брак, как сообщалось в статье, держался в строжайшей тайне из-за недавней семейной утраты (мать Жаклин умерла в мае того же года).

Луи Картье в 1920-е годы (внизу) и его вторая жена, венгерская графиня Жаклин Алмаши (вверху)

Первые годы супружеской жизни были счастливыми. В романтическом порыве Луи купил для своей невесты дворец в Будапеште, расположенный на улице Тарнок, 5, который он восстановил и наполнил ценной мебелью и прекрасными произведениями искусства. Он поручил известному художнику Халиму написать портрет Жаки, как любовно ее называл, и с удовольствием рассказал Пьеру о прекрасной картине. Луи обещал, что супруги по нескольку месяцев в году будут жить в Будапеште. Но пока Париж оставался центром жизни, и Жаки была счастлива наслаждаться волшебством французской столицы. «Жизнь Картье в Париже была самой гламурной, – писала пресса. – Обеды, балы, приемы – и в постоянном веселье прекрасная графиня держалась со всем величием восточноевропейской аристократки». Но были не только шампанское и танцы. 1924 год стал одним из самых напряженных в трудовой жизни Луи. Нужно было подготовить выставку, воплотив в жизнь миллион идей.

Румяна и сигареты

В феврале 1924 года, через месяц после свадьбы, Луи решил выйти из совета директоров Cartier S.A. Он по-прежнему был инновационной силой, стоящей за фирмой, и оставался главным акционером наряду с Пьером, но ему не нравилось быть связанным административными функциями. Он предложил, чтобы его место в совете директоров занял его зять Рене Ревийон, который принял его предложение вступить в фирму. В возрасте тридцати шести лет Рене был назначен управляющим директором – для «найма и увольнения работников, установления заработной платы и управления всеми текущими операциями компании». До этого Альфред заботился о сотрудниках, но когда ему исполнилось восемьдесят два, решил, что нужен кто-то на его место.

Братья Луи были обеспокоены тем, что наделение Рене такой властью в столь юном возрасте может расстроить некоторых старших сотрудников фирмы, но Луи был настойчив: теперь Рене – член семьи. Его брак с Анной-Марией уже привел к рождению внука Луи. Он считал, что будет правильно, если Рене продвинется в сердце семейной империи Картье.

Перестановки в совете директоров позволили Луи сосредоточиться на более творческих проектах. В последнее время его вдохновляли некоторые азиатские антикварные вещи, которые он видел в магазинах Парижа, к примеру, принадлежащие китайскому дилеру С.Т. Лу. Позже он построил пятиэтажный магазин в виде красной античной пагоды в престижном районе парка Монсо и продавал антиквариат музеям и важным коллекционерам по всей Европе и Америке. Но не пользовался популярностью в Китае: соотечественники считали, что он грабит родную страну (позже он утверждал, что если бы не вывез драгоценные исторические объекты, они были бы уничтожены революцией). Луи, когда-то воодушевленный «Русскими балетами» на создание предметов в персидском стиле, теперь обратился за поиском идей к Азии. Например, в 1922 году был создан Tank Chinoise, вариация классических часов, вдохновленная портиками китайского храма.