Этим была подписана участь венской революции. Преданные буржуазией и крестьянами у себя дома, находя поддержку только у студентов и части мелкой буржуазии, венские рабочие оказывали геройское сопротивление. Но вечером 31 октября штурм осаждавших войск увенчался успехом, и 1 ноября над башней Святого Стефана развевалось огромное черно-желтое знамя.
Следом за потрясающей трагедией в Вене разыгралась юмористическая трагикомедия в Берлине. Министерство Пфуеля было распущено и сменилось министерством Бранденбурга; оно приказало Собранию удалиться в провинциальный город Бранденбург, а Врангель вступил со своими гвардейскими полками в Берлин, чтобы настоять на выполнении этого приказа силой оружия. Бранденбург, незаконный Гогенцоллерн, сравнивал самого себя довольно лестно со слоном, который растопчет революцию; «Новая рейнская газета» правильнее называла Бранденбурга и его соучастника Врангеля «двумя людьми без головы и без сердца, без образа мыслей и только с усами»; в качестве таковых они были, однако, достаточным противовесом почтенному Собранию соглашателей.
Действительно, достаточно было «одних усов», чтобы устрашить это Собрание. Оно, правда, отказывалось покинуть назначенное ему конституцией местопребывание в Берлине, а когда удар стал следовать за ударом, когда распущена была милиция и было введено осадное положение, Собрание объявило министров изменниками и сделало на них донос прокурору. Но оно отклонило предложение берлинского пролетариата выступить с оружием в руках за восстановление попранного права страны и возвестило о своем «пассивном сопротивлении», иными словами, о благородном намерении подставить спину под удары противника. Оно не сопротивлялось, когда войска Врангеля гнали его из одного зала в другой, и, наконец, только заявило, вспылив при виде вторгнувшихся на заседание его штыков, что лишает министерство Бранденбурга права распоряжаться государственными финансами и собирать налоги до тех пор, пока Собрание не сможет свободно заседать в Берлине. Но как только разогнали Собрание, председатель его фон Унру, в страхе за его дорогой труп, созвал бюро, чтобы занести в протокол, что постановление об отказе в праве собирания налогов не может вступить в силу вследствие некоторых допущенных формальных погрешностей.
Достойное сопротивление насилию правительства оказала только «Новая рейнская газета». Она считала, что наступил тот решительный момент, когда контрреволюцию должна победить новая революция. Газета изо дня в день убеждала массы ответить на насилие всяческими насильственными же способами. Пассивное сопротивление должно иметь своим основанием сопротивление активное, иначе оно будет напоминать барахтанье теленка в руках мясников. Без всяких колебаний отвергались всякие хитроумные юридические выдумки теории соглашения, за которыми скрывалась трусость буржуазии: «Прусская корона действует по своему праву, выступая в качестве неограниченной власти против Собрания. Но Собрание не право, не выступая против короны в качестве полновластного Собрания… Старая бюрократия не желает стать служанкой буржуазии, после того как была ее деспотической учительницей. Феодальная партия не желает сжечь свои отличия и свои интересы на алтаре буржуазии. И корона, в конце концов, видит в элементах старого феодального общества, высшим порождением которого она является, свою подлинную, родную общественную почву; на буржуазию же она смотрит как на чуждую наносную землю, которая поддерживает ее под условием чахлого прозябания. Опьяняющее „Божьей милостью“ буржуазия превращает в сухой юридический титул, господство благородной крови — в господство бумаги, королевское солнце — в буржуазную астральную лампу. Король поэтому не поддался на уговоры буржуазии. Он ответил на ее полуреволюцию полной контрреволюцией. Он отбросил буржуазию обратно в объятия революции, в объятия народа, крикнув ей: „Бранденбург — в Собрании и Собрание — в Бранденбурге!“» «Новая рейнская газета» превосходно перевела этот лозунг контрреволюции словами: «Военная казарма в Собрании и Собрание — в военной казарме». Она надеялась, что народ победит этим паролем; она считала этот пароль могильной надписью бранденбургского дома.
Когда берлинское Собрание приняло постановление об отказе в уплате налогов, демократический окружной комитет потребовал в воззвании от 18 ноября, подписанном Марксом, Шаппером и Шнейдером, чтобы демократические союзы рейнской провинции приняли следующие меры к осуществлению этого постановления: попыткам насильственного взимания налогов должно быть оказано повсюду решительное сопротивление всеми способами; всюду должно быть организовано ополчение для защиты от врага; для неимущих оружие должно быть приобретено на общинные средства или за счет добровольных взносов; если власти откажутся признавать постановление Собрания и выполнять его, то должны быть учреждены комитеты безопасности, по возможности в согласии с общинными советами; общинные советы, сопротивляющиеся постановлениям Законодательного собрания, должны быть обновлены путем новых выборов. Демократический комитет союзов принимал таким образом меры, которые должно было принять берлинское Собрание, если бы оно серьезно отнеслось к своему постановлению об отказе в праве взимания налогов. Но эти герои сейчас же устрашились своего геройского мужества; они поспешили в свои избирательные округа, чтобы помешать там выполнению постановлений, и затем покатили в Бранденбург продолжать свои совещания. Этим Собрание настолько унизило себя, что правительство свободно разогнало его 5 декабря, когда ввело в действие новую конституцию и новый избирательный закон.
Благодаря этому и рейнский окружной совет оказался бессильным в своей провинции, запруженной войсками. 22 ноября был арестован в Дюссельдорфе Лассаль, воодушевленно следовавший призывам воззвания; в Кёльне против подписавших воззвание выступил государственный прокурор, но не осмеливался арестовать их. 8 февраля они предстали пред кёльнскими присяжными по обвинению в призыве к вооруженному сопротивлению против военной и гражданской власти.
Маркс разбил в сильной речи попытку прокурора вывести из законов 6 и 8 апреля, из тех именно законов, которые правительство разорвало своим произволом, неправоту Собрания и в еще большей степени виновность подсудимых. Тот, кто успешно производит революцию, может вешать своих противников, но не должен осуждать их; пусть он устраняет их со своего пути как побежденных врагов, но не казнит как преступников. Только трусливо-лицемерная законность применяет ниспровергнутые совершившейся революцией или контрреволюцией законы против защитников этих законов. Вопрос о том, кто был прав, корона или Собрание, — исторический вопрос, и дело истории, а не суда присяжных решать его.
Но Маркс шел дальше и отказывался вообще признавать законы от 6 и 8 апреля. Он говорил, что они произвольное изделие соединенного ландтага, который хотел избавить корону от признания ее поражения в мартовской борьбе. Нельзя судить по законам феодальной корпорации Собрание, которое является представителем современного буржуазного общества. Утверждение, что общество должно покоиться на законе, лишь юридическая выдумка. Скорее закон опирается на общество. «У меня в руках кодекс Наполеона; не он создал современное буржуазное общество. В его законах, напротив того, отразилось возникшее в XVIII в. и получившее в XIX дальнейшее развитие буржуазное общество. Когда этот кодекс перестанет соответствовать общественным отношениям, он превратится в груду бумаги. Нельзя класть старые законы в основу нового общества, точно так же, как эти старые законы не создали старых отношений». Берлинское Собрание не поняло своего исторического положения, каким оно явилось после мартовской революции. Упрек прокурора в том, что оно не пожелало брать на себя никакого посредничества, совершенно не попадает в цель: его несчастьем и ошибкой явилось именно то, что оно низвело себя от положения революционного конвента до сомнительной роли соглашателей. «Налицо здесь было не политическое столкновение между двумя фракциями одного и того же общества, а конфликт двух обществ, социальный конфликт, принявший политический облик; то была борьба старого феодально-бюрократического общества с современным буржуазным, борьба между обществом свободной конкуренции и обществом цехов, между обществом землевладения и обществом промышленности, между обществом веры и обществом знания». Между этими обществами не может быть мира, а возможна только борьба на жизнь и на смерть. Отказ в уплате налогов не потрясает основы общества, как то шутливо утверждал прокурор, а является только мерой самообороны общества против правительства, которое угрожает самым основам общества.
Отказав в праве взимания налогов, Собрание не нарушило закона, но оно действовало противозаконно, провозгласив пассивное сопротивление. «Если взимание податей объявлено незаконным, то разве я не должен силой мешать насильственному осуществлению незаконных действий?» Если господа, отказавшие в праве взимания налогов, не решились идти революционным путем, чтобы не рисковать своими головами, то народу пришлось самому стать на революционную почву для осуществления запрета взимать налоги. Поведение Собрания не является образцом для народа. «Собрание само по себе не имеет никаких прав; народ лишь перенес на него утверждение своих собственных прав. Если оно не выполняет своего мандата, то мандат теряет силу. Тогда народ выступает сам на сцену и действует по собственному полномочию. Если правительство производит контрреволюцию, то народ по праву отвечает на нее революцией». Маркс закончил свою речь указанием, что теперь окончен первый акт драмы. Продолжением будет или полная победа контрреволюции, или новая победоносная революция. Быть может, победа революции возможна только по окончании контрреволюции.
После этих слов, преисполненных революционной гордости, присяжные оправдали подсудимых и старшина присяжных поблагодарил оратора за его поучительную речь.
Удар из засады
С победой контрреволюции в Вене и Берлине участь Германии была решена. От революционных завоеваний оставалось только франкфуртское Собрание; оно же давно потеряло всякий политический кредит и занималось бесконечными словоизлияниями, вырабатывая бумажную конституцию, относительно которой все еще оставалось сомнительным, какой шпагой ее проткнут, австрийской или прусской.
В декабре «Новая рейнская газета» снова изложила в ряде блестящих статей историю прусской революции и контрреволюции, а в начале 1849 г. она направила свой взор с надеждою на движение во французском рабочем классе, ожидая, что оно приведет к мировой войне. «Страна, которая превращает целые народы в своих пролетариев, которая своими гигантскими объятиями охватывает весь мир и уже раз покрыла своими деньгами расходы европейской реставрации, страна, внутри которой классовые противоречия достигли самой развитой, самой бесстыдной формы, — Англия и есть та скала, о которую разбиваются революционные волны, которая морит голодом новое общество еще в лоне матери. Англия властвует над мировым рынком. Переворот национально-экономических отношений во всякой стране европейского континента или даже на всем европейском континенте, кроме Англии, явился бы бурей в стакане воды. Промышленные и торговые отношения внутри каждой нации находятся под властью ее торговых сношений с другими народами, определяются ее отношением к мировому рынку. Англия же властвует над мировым рынком, а в Англии властвует буржуазия». Поэтому всякий французский социальный переворот разобьется об английскую буржуазию, о промышленное и коммерческое мировое господство Великобритании. Всякая частичная социальная реформа во Франции и вообще на европейском континенте, поскольку она предполагается окончательной, лишь пустое доброе пожелание. А старую Англию свергнет только мировая война. Только война создаст для чартистов, для английской организованной рабочей партии, условия успешной борьбы против их исполинских угнетателей. Только в тот момент, когда чартисты окажутся во главе английского правительства, социальная революция выйдет из царства утопии и вступит в царство действительности.
Предпосылка этих надежд на будущее не осуществлялась; со времени июньских дней французский рабочий класс истекал кровью от тысячи ран и был неспособен на новый подъем. Свершив свой оборот, начиная от парижских июньских дней, через Франкфурт, Вену и Берлин, европейская контрреволюция закончила свое движение 10 декабря избранием лже-Бонапарта в президенты Французской республики. Революция же длилась еще только в Венгрии, и в лице Энгельса, который тем временем вернулся в Кёльн, у нее был красноречивейший и опытнейший защитник. В остальном «Новой рейнской газете» приходилось ограничиваться мелкой войной с надвигавшейся контрреволюцией, и она боролась в этой войне столь же смело и упорно, как и в великих сражениях предшествовавшего года. Ряд процессов печати, которые министерство возбудило против нее, как против худшей газеты среди плохой печати, она приветствовала насмешливым замечанием, что имперская власть самая смешная из всех смешных властей. На хвастовство «пруссачеством», обычное у восточноэльбских юнкеров после берлинского государственного переворота, она отвечала заслуженной насмешкой: «Мы, жители рейнской области, имели счастье выиграть на большом человеческом рынке в Вене великого герцога Нижнего Рейна, а он не выполнил тех условий, на которых стал „великим герцогом“. Прусский король существует для нас только благодаря берлинскому Собранию, а так как у нашего „нижнерейнского великого герцога“ нет никакого Собрания, то для нас не существует прусского короля. Нижнерейнскому великому герцогу мы достались благодаря торгу народами. Когда мы дойдем до того, что не будем признавать торговли душами, то спросим, на основании какого „права на владение“ он владеет нами». И это писалось среди самых диких оргий контрреволюции.
Одного, однако, нет на полосах «Новой рейнской газеты», что, казалось бы, должно было стоять на первом месте: подробного отчета о рабочем движении того времени в Германии. Оно растянулось до восточноэльбских полей и было в общем далеко не ничтожным, имело свои съезды, свои организации, свои газеты. Его талантливый вождь, Стефан Борн, был дружен еще с Брюсселя и Парижа с Марксом и Энгельсом; он писал и потом из Берлина и Лейпцига в «Новой рейнской газете». Борн очень хорошо понимал Коммунистический манифест, хотя и не умел приспособить его к совершенно неразвитому в большей части Германии сознанию пролетариата; Энгельс лишь впоследствии высказывался с несправедливой резкостью о тогдашней деятельности Борна. Борн говорит в «Воспоминаниях» — и это вполне правдоподобно, — что Маркс и Энгельс никогда ни одним словом не выражали недовольства его тогдашней деятельностью в революционные годы. Возможно, однако, что в отдельных частностях они были ею недовольны. Во всяком случае, они сами сблизились весною 1849 г. с рабочим движением, которое возникло независимо от их влияния.
Недостаточное внимание «Новой рейнской газеты» к этому движению объяснялось отчасти тем, что в Кёльне стал выходить тогда два раза в неделю особый орган кёльнского рабочего союза под редакцией Молля и Шаппера. Кроме того, газета считала себя прежде всего «органом демократии», то есть отстаивала общие интересы буржуазии и пролетариата, противопоставленные абсолютизму и феодализму. Это действительно было самым необходимым, ибо создавало почву, на которой пролетариат мог начать схватку с буржуазией. Однако буржуазная часть этой демократии все более расшатывалась; при каждом более или менее серьезном испытании она распадалась. В пятичленном центральном комитете, который был избран первым демократическим конгрессом в июне 1848 г., участвовали такие люди, как Мейен и вернувшийся из Америки Криге; при таких руководителях организация быстро пришла в упадок, что проявилось с ужасающей ясностью, когда она собралась во второй раз в Берлине накануне прусского государственного переворота. Если тогда и был избран новый центральный комитет, в состав которого вошел также д’Эстер, человек лично и политически близкий к Марксу, то этим был лишь выдан вексель на будущее время. Парламентская левая берлинского Собрания оказалась неспособной к действию и во время ноябрьских кризисов, а франкфуртская левая еще больше погрузилась в болото жалких компромиссов.
При таком положении вещей Маркс, Вильгельм Вольф, Шаппер и Герман Беккер заявили 15 апреля о своем выходе из состава окружного комитета. Они мотивировали свое решение следующим образом: «Мы считаем, что теперешняя организация демократических союзов включает слишком разнородные элементы и это препятствует успешной работе для целей дела. Мы склонны думать, что следует предпочесть тесную, сплоченную организацию рабочих союзов из однородных элементов». Одновременно с этим кёльнский рабочий союз выступил из организации рейнских демократических союзов и обратился затем ко всем рабочим и другим союзам, примыкающим к принципам социальной демократии, созывая их на провинциальный съезд 6 мая. Этому съезду предстояло высказаться об организации рейнско-вестфальских рабочих союзов, а также о том, следует ли принять участие в конгрессе всех германских рабочих союзов, созываемом лейпцигским рабочим братством. Во главе братства стоял Борн, и конгресс был назначен на июнь в Лейпциге.
Еще до этих заявлений «Новая рейнская газета» выступила уже 20 марта с пламенными статьями Вильгельма Вольфа о силезских миллиардах, статьями, подстрекавшими к восстанию местный пролетариат, а 5 марта выступил и сам Маркс. Он напечатал доклады, которые читал в брюссельском рабочем союзе, о заработной плате и капитале. Сначала газета доказывала на примере грандиозной массовой борьбы 1848 г., что всякое революционное движение, как бы далеко ни отстояла его цель от классовой борьбы, должно претерпеть неудачу, пока не победит революционный рабочий класс. После того она намеревалась перейти к разбору экономических отношений, на которых зиждется существование буржуазии и рабство рабочих.
Этот многообещающий план был, однако, нарушен борьбой за бумажную имперскую конституцию, которая наконец была сфабрикована франкфуртским Собранием. Сама по себе она не стоила и того, чтобы пролить за нее хоть каплю крови; наследственная императорская корона, которую она хотела нахлобучить на голову прусского короля, походила скорее на дурацкий колпак. Король не принимал ее, но вместе с тем и не отказывался от нее; он хотел сговориться о конституции с немецкими князьями в тайной надежде, что они признают за ним прусскую гегемонию, если он сокрушит прусским мечом последние остатки революционной силы в немецких средних и малых государствах.
Это было ограблением трупа революции и вызвало новую вспышку революционного пламени. Произошел ряд восстаний, которым имперская конституция дала название, если не содержание. Конституция все же воплощала собой суверенитет народа, и его коварно убивали, чтобы восстановить суверенитет князей. В королевстве Саксония, в великом герцогстве Баденском, в баварском Пфальце поднялась вооруженная борьба за имперскую конституцию, и повсюду прусский король играл роль палача, причем, однако, его надували властители, которых он спасал, и отказывали ему в плате за службу палача. И в рейнской провинции произошли отдельные восстания, но они были в самом зародыше подавлены массами войск, которыми правительство наводнило внушавшую ему страх провинцию.