Наконец власти набрались достаточной храбрости для того, чтобы нанести уничтожающий удар «Новой рейнской газете». По мере того как усиливались признаки нового революционного подъема, все ярче разгоралось пламя революционной страсти на ее столбцах; экстренные выпуски газеты в апреле и мае состояли из воззваний к народу, призывавших готовиться к отпору; тогда газета получила из уст «Крестовой газеты» почетную похвалу «дерзости, превышающей Чимборасо», перед которой бледнеет Moniteur 1793 г. Правительство давно уже собиралось схватить газету за горло, но как было отважиться на это! Два процесса против Маркса закончились новым торжеством для него при тогдашнем настроении рейнских присяжных; когда из Берлина пришел совет вновь ввести в Кёльне осадное положение, трусливая крепостная комендатура на это не решилась, а обратилась к директору полиции с предложением выслать Маркса, как «опасного человека».
Директор полиции, чувствуя себя в затруднительном положении, обратился в свою очередь к кёльнскому окружному управлению, а оно излило свою печаль на груди Мантейфеля, ибо он в качестве министра внутренних дел был его начальником. Управление сообщило 10 марта, что Маркс все еще пребывает в Кёльне, не имея там права жительства, и что редактируемая им газета по-прежнему проводит свои разрушительные идеи, подстрекает к ниспровержению существующей конституции и к созданию социальной республики, издеваясь надо всем, что люди привыкли уважать и считать священным. Газета, как гласило донесение, оказывает тем более вредное влияние, что ее упорство и тон, в котором написаны статьи, все время увеличивают круг ее читателей. Директор полиции, однако, высказывал некоторые сомнения относительно целесообразности предложенной крепостной комендатурой высылки Маркса, причем управление признавало эти сомнения основательными: высылка «без особого внешнего повода», «только ввиду тенденциозности и опасности газеты», могла бы вызвать демонстрацию со стороны демократической партии.
Получив это сообщение, Мантейфель обратился к Эйхману, обер-президенту рейнской провинции, чтобы выслушать и его мнение.
Эйхман ответил 29 марта, что высылка хотя и вполне оправдывается обстоятельствами, но может вызвать недовольство, пока Маркс не провинится еще в чем-либо. Вслед за этим Мантейфель заявил 7 апреля, что он не возражает против высылки, но предоставляет кёльнскому управлению решить, когда она явится своевременной; желательно, чтобы она произошла в связи с какой-либо провинностью со стороны Маркса. Высылка действительно последовала 11 мая, однако не по причине какого-либо особого проступка Маркса, а ввиду опасного направления «Новой рейнской газеты». Другими словами, правительство почувствовало себя 11 мая достаточно сильным нанести удар из засады, на который оно еще не решалось 29 марта и 7 апреля.
Прусский профессор, который извлек эту документальную справку из архивов, хотел, по-видимому, прославить поэтическую прозорливость Фрейлиграта, который под свежим впечатлением высылки Маркса писал:
Еще один предательский удар
Маркс находился вне пределов города, когда последовал приказ о высылке. Хотя газета все время продолжала идти в гору и насчитывала уже около 6000 подписчиков, все же ее финансовые затруднения не были еще устранены; вместе с ростом подписчиков росли наличные расходы, а на доходы можно было рассчитывать только впоследствии. В Гамме Маркс вел переговоры с Ремпелем, одним из тех двух капиталистов, которые соглашались в 1846 г. основать коммунистическое издательство, но Ремпель и теперь оказался человеком с застегнутыми карманами; он лишь направил Маркса к бывшему лейтенанту Генке, который действительно выдал для газеты 300 талеров, под личной ответственностью Маркса за их возвращение. Генке, из которого впоследствии вылупился провокатор, тогда сам подвергался преследованиям полиции и поехал с Марксом в Кёльн, где Маркс и застал «полицейскую бумажонку».
Этим была подписана участь газеты. Несколько других сотрудников также были высланы, как «иностранцы», остальные находились под судебным следствием. 19 мая появился последний красный номер газеты с знаменитой прощальной песней Фрейлиграта и с резким прощальным словом Маркса, в котором он сыпал градом удары на спину правительства: «К чему ваша вздорная ложь, ваши официальные фразы? Мы вас не щадим и не требуем никакой пощады от вас. Когда придет наша очередь, мы не станем стыдиться террора. Но роялистические террористы, террористы божьей милостью и во имя права, на деле грубы, презренны, пошлы, а в теории — трусливы, скрытны, двуязычны и в обоих отношениях бесчестны». Газета предостерегала кёльнских рабочих от всяких выступлений — совершенно безнадежных ввиду военного положения Кёльна. Сотрудники благодарили рабочих за участие и говорили, что «их последним словом всегда и всюду будет: эмансипация рабочего класса».
Наряду с этим Маркс выполнил обязанности, которые лежали на нем, как на капитане тонущего корабля. 300 талеров, данных ему Генке, 1500 талеров, полученных с почты денег от подписчиков, принадлежавшие ему скоропечатные машины и прочий инвентарь Маркс обратил целиком на покрытие долгов газеты наборщикам, печатникам, бумаготорговцам, конторщикам, корреспондентам, персоналу редакции и т. д. Себе лично он оставил только серебро жены и отправил его во франкфуртский ломбард. Пара сотен гульденов, вырученных за серебро, были единственным средством пропитания его семьи, когда ей пришлось снова, как говорили наши предки, «скитаться в нужде».
Из Франкфурта Маркс вместе с Энгельсом отправились на поле сражения баденско-пфальцского восстания. Они поехали сначала в Карлсруэ, затем в Кайзерлаутерн, где встретили д’Эстера, который был душою временного правительства. От него Маркс получил мандат демократического центрального комитета, направившего его представителем немецкой революционной партии в Париж, к монтаньярам Национального собрания; это была тогдашняя социал-демократия, составившаяся из смеси мелкобуржуазных и пролетарских элементов, и она подготовляла серьезный удар против партий порядка и их представителя, лже-Бонапарта. На обратном пути Маркс и Энгельс были арестованы гессенскими войсками по подозрению в участии в восстании; их отправили в Дармштадт и оттуда во Франкфурт, где отпустили на свободу. Тогда Маркс прямо направился в Париж, Энгельс же вернулся в Кайзерлаутерн и зачислился адъютантом в добровольческий отряд, составленный бывшим прусским лейтенантом Виллихом.
7 июня Маркс писал из Парижа, что там господствует роялистическая реакция, еще более ужасная, чем при Гизо, но что вместе с тем никогда еще не было так близко сильнейшее извержение революционного вулкана. Это ожидание, однако, обмануло его: удар, замышленный монтаньярами, потерпел полную и довольно жалкую неудачу. Самого Маркса месть победителей настигла месяц спустя: 19 июля министр внутренних дел предписал ему через префекта полиции поселиться в департаменте Морбиган. Это был предательский удар, «величайшая гнусность», как писал Фрейлиграт Марксу, узнав о предписании. «Даниельс считает Морбиган одной из самых нездоровых местностей Франции, болотистой, изобилующей лихорадками; это — понтийские болота Бретани». Маркс не поддался на «замаскированную попытку убийства»; ему удалось прежде всего отсрочить исполнение приказа, обратившись с жалобой к министру внутренних дел.
Маркс очутился в горькой нужде, так как его скудные средства окончательно иссякли, и обратился к Фрейлиграту и Лассалю за помощью. Оба сделали все, что могли, чтобы помочь ему, но Фрейлиграт жаловался на неделикатность Лассаля, обсуждавшего положение Маркса во всех пивных. Маркс был болезненно задет этим и писал 30 июля в ответ Фрейлиграту: «Величайшая нужда мне милее, чем публичное попрошайничество. Я написал об этом Лассалю. Вся эта история до чрезвычайности огорчает меня». Лассалю удалось рассеять огорчение Маркса письмом, которое было преисполнено добрых намерений, хотя уверения автора в том, что он постарается повести дело «с крайней деликатностью», оставляли некоторые сомнения.
23 августа Маркс сообщил Энгельсу, что покидает Францию, а 5 сентября писал Фрейлиграту, что его жена последует за ним 15 сентября и он не знает, откуда добыть необходимые средства для ее поездки и поселения на новом месте. Маркса сопровождала в его третьем изгнании черная забота и оставалась там его слишком постоянной спутницей.
Глава 7. Лондонское изгнание
«Новое рейнское обозрение»
В последнем письме, которое Маркс отправил из Парижа Энгельсу, он сообщал, что имеет в виду основать в Лондоне немецкий журнал и что часть денег уже обеспечена. Он приглашал Энгельса, который после краха баденско-пфальцского восстания жил эмигрантом в Швейцарии, немедленно же приехать в Лондон. Энгельс откликнулся на призыв и совершил путешествие из Генуи на парусном судне.
Откуда притекали средства для задуманного предприятия, осталось невыясненным. Их, во всяком случае, было не очень много, и, по-видимому, они не были рассчитаны на долгое существование журнала; Маркс надеялся, что через три-четыре месяца разгорится мировой пожар. «Приглашение к подписке на акции „Новой рейнской газеты“, политико-экономического журнала, редактируемого Марксом», помечено 1 января 1850 г. в Лондоне и подписано Конрадом Шраммом, как заведующим делами предприятия. В приглашении указывалось, что сотрудники «Новой рейнской газеты» принимали участие в революционных движениях минувшего лета в Южной Германии и Париже, а потом снова собрались в Лондоне и постановили продолжать издание газеты. Она будет пока выходить в свет лишь в виде журнала, ежемесячными выпусками, приблизительно в пять листов каждый; но, когда позволят средства, газета сделается двухнедельной и даже, может быть, большой еженедельной, типа американских и английских еженедельников, а затем снова превратится в ежедневную газету, как только обстоятельства позволят возвратиться в Германию. За этим следовало приглашение подписываться на акции, по 50 франков каждая.
Однако удалось разместить лишь небольшое количество акций. Газета печаталась в Гамбурге, где одна книгопродавческая фирма взяла на себя комиссионное издательство журнала; она потребовала за это 50 % из 25 зильбергрошей (около 1 р. 25 к.), составлявших подписную плату за четверть года. Особенных трудов фирма не затратила на это дело, тем более что ей мешала прусская оккупация в Гамбурге. Впрочем, дело едва ли пошло бы лучше, если бы она прилагала и большее усердие. Лассаль не набрал в Дюссельдорфе и 50 подписчиков, а Вейдемейер, который выписал 100 экземпляров для распространения во Франкфурте, получил за полгода лишь 51 гульден, «хотя я в достаточной степени надоедаю людям, все же, несмотря на все напоминания, никто не торопится платить». С справедливым огорчением писала ему жена Маркса, что дело загублено небрежностью, и неизвестно, что более всего повредило ему, неаккуратность ли книгоиздательской фирмы, знакомые ли и управляющие делами в Кёльне или поведение демократии.
Часть вины заключалась также в недостаточной редакционной подготовке, которая, в сущности, покоилась только на Марксе и Энгельсе. Рукописи для январской книжки получены были в Гамбурге лишь 6 февраля. Однако потомки должны быть благодарны и за то, что этот план был вообще приведен в исполнение: если бы он задержался хотя на несколько месяцев, то быстрый упадок революционного настроения сделал бы выполнение его вообще невозможным. В шести книжках «Обозрения» сохранились драгоценные свидетельства того, как Маркс, по словам его жены, умел возвышаться над всеми мелочными заботами жизни «благодаря своей энергии, благодаря спокойному, ясному и невозмутимому самосознанию своего существа». А эти мелочи жизни ежедневно и ежечасно поступали к нему «самым возмутительным образом».
Маркс и Энгельс — последний еще более, чем первый, — отличались в молодости тем, что, предвидя грядущее, слишком приближали его к настоящему; они часто надеялись, что скоро сорвут плод, в то время, когда едва лишь начали распускаться цветочки; как часто бранили их за это как лжепророков! А быть лжепророком весьма нелестно для политика. Однако следует различать, вытекают ли ложные пророчества из смелой уверенности ясного и острого мышления или же из тщеславного самообмана собственных благих пожеланий. Во втором случае обман действует подавляющим образом и мечта рассеивается бесследно, тогда как в первом уверенность усиливается, ибо мыслящий дух исследует причины своей ошибки и тем самым приобретает новое понимание.