Лорд Гобель молча отложил одну рукопись и взял в руки другую. Глен прошептал сидящему рядом Сергею:

— Всё неплохо, только в каких закромах своей фантазии ты отыскал двадцатипятилетнего девственника?

Усмаков наклонился ближе к Глену:

— Я решил сделать упор на юмористический окрас. Лорд и так загружен постоянными мыслями о каких-то философских приблудах нашего бытия, к тому же, в философии я не так силён, как хотелось бы. Отрадно, что ему ещё нравится читать Шекли.

— Да всё нормально. Я бы вёл себя точно так же, как и я в твоём рассказе.

— Изобразил меня полной дурой, — тихо проворчала сидящая рядом с Гленом Рая.

— Переходим к «Откровению». — Гобель принялся без лишних вступлений зачитывать вторую рукопись. — «Моя мать умерла, когда мне было четырнадцать, после этого я понял, что жизнь — дерьмо и не стоит ждать от неё подарков. Я начал писать, потому что не хотел жить в реальном мире. Гораздо проще было существовать в фантастической вселенной вместе с киборгами и алхимиками, магами и инопланетными тварями. У меня не было друзей, как и не было врагов, всё, что у меня было — это пыльная коморка в квартире отца-раздолбая, карандаш и пожелтевшие листы, которые я откопал в огромном количестве под диваном. Когда я написал дебютную книгу о Царстве мёртвых, у меня уже появился первый друг, которого я мог считать настоящим. Он стал первым читателем, а потом и моим своеобразным агентом. Книга вышла в печать, снискала успех, затем вышла вторая, третья, четвёртая… В какой-то момент я понял, что стал относительно известным писателем, хотя не делал для этого ничего и никогда не считал себя литературным гением. Издательство требовало продолжения, но я уже не знал, что писать — я сказал всё, что думал, излил всё, что чувствовал. Я залатал раны на сердце этими книгами, усыпил ими боль подростковых лет, но, в то же время, они стали моими конвоирами в мире взрослой жизни. Доспехами, тянущими на дно. Пятую и шестую книги я написал уже только ради того, чтобы продолжить серию, заработать денег и славы. И я их заработал.

И теперь, когда мне, возможно, остаётся жить всего несколько минут, я потратил это время на написание сего откровения. И не потому, что такой каприз пришёл в голову каннибалу, и он решил позабавиться перед плотным ужином, а потому, что написание этого откровения на самом деле наиболее ценное и важное для меня деяние, которое я могу совершить в последние минуты жизни. Оно скажет куда больше обо мне, чем сотни страниц, написанных до него и тысячи слов, сказанных уже после моей смерти.

P.S. Приятного аппетита!».

Гобель так же молча отложил «Откровение», как и «Рейс» до этого.

— Ну что ж, давайте определять победителя. — Он с довольной физиономией потёр ладони. — Сначала дадим слово вам, сударыня.

— Мне? — Рая едва не вскочила от удивления.

— Именно вам. Затем проголосует ваш будущий соперник, потом Майкл, после него один из моих охранников, ну и в заключении я, разумеется. — Обескураженный вид Раи напугал даже Гобеля. — Ваш голос не станет решающим, уверяю вас. Мне просто интересно ваше мнение и только.

Несмотря на уверения лорда, Рая почувствовала себя гильотиной, которая должна отрубить голову одному из собратьев по несчастью. Хуже было лишь рубить голову самой себе. Она даже не решалась смотреть на Усмакова и Хромова. Сергей напрягся, вслушиваясь в стук отбойного молотка у себя в груди — он-то понимал, что начало проиграно вчистую. Гена продолжал изображать из себя сфинкса, внутри которого, однако, притаился мегаполис самых разных мыслей и чувств — от страха и отчаяния до рассудительности и веры в успех.

— Я не могу определиться, рассказы слишком разные, чтобы их оценивать в одном конкурсе, — попыталась схитрить Рая.

— Придётся тебе представить, что они похожи, если не хочешь получить досрочное приглашение на ужин! — Лорд сказал это таким тоном, что Рая сразу же определилась.

— Рассказ Сергея мне понравился больше!

— Замечательно. Если бы я ещё знал, кто из них Сергей.

Рая кивнула на Усмакова. Она старалась не отводить взгляда от Гобеля. Картина не доставляла ей никакого удовольствия, однако это был единственный для неё ракурс, при котором и Усмаков и Хромов терялись где-то на границах периферийного зрения.

— Если бы ты сказала, что его рассказ, — Гобель указал на Хромова, — тебе понравился больше, я бы не стал задавать никаких дополнительных вопросов. Но сейчас я сгораю от любопытства. Почему?