Музыканты забили в барабаны и затрясли маракасами. Раздался звонкий детский хор и тысячи голосов. Гости толпились на многоуровневых скамейках от пола до потолка – горожане из каждого региона каждого королевства в Аритсаре.

Совет Олугбаде ждал нас на большой платформе из эхо-камня. Сегодня был последний день, когда им разрешалось находиться во дворце, и они заняли древние резные троны. Раньше их сиденья окружали только одно кресло, где на высокой спинке, украшенной слоновой костью, значилось староаритское слово «оба». Но теперь рядом с ним стоял второй трон, и, хотя я не могла видеть надпись издалека, я знала, что написано на его спинке: «обабирин».

Ноги чуть не подвели меня. Я уже проводила суд как императрица, но тогда трон был меньше. Вплоть до этого момента в глубине души мне все еще казалось, что я притворяюсь. Что я проснусь и обнаружу себя в Крепости Йоруа, разглядывая свои судебные дела со стертой памятью и спящим в груди Лучом, и последние два года исчезнут, как горячечный бред.

Но вот он: трон, созданный специально для меня. И море голосов, толкающих меня вперед, заполняющих каждый уголок моего сознания единственным словом: обабирин, обабирин.

Я, я, я.

Сердце грохотало в груди, упиваясь этим звуком. Луч потрескивал под ребрами, как угли в жаровне. Спустя мгновение я вдруг поняла, что смеюсь или задыхаюсь, сложно было сказать наверняка. Неужели вот так и чувствовали себя боги? Когда тысячи голосов почитают твое имя, как будто только оно стоит между ними и смертью? Мысль казалась странной, но…

Мне это нравилось.

Мне действительно это нравилось. И в голове вдруг промелькнуло: «Почему бы и не поверить им?»

Именно это, должно быть, и случилось с Олугбаде в свое время. Только человек, который чувствовал себя равным богам, мог хладнокровно приказать убить собственную сестру.

Но ведь я на него не похожа. Я могу купаться в этой головокружительной, дурманящей похвале и стану только лучше. Сильнее…

Затем возле меня раздался другой голос, тихий и ясный, слышный только мне посреди всего этого хаоса:

Я взглянула на Адуке: моя гордыня тут же увяла. Я словно вновь стала маленькой. Не сверкающей статуей. Не могучей богиней. Танцоры кружились передо мной, бросая мне под ноги горсти лепестков. Мгновение назад я даже не видела их лиц, они казались лишь украшением моего праздника. Но теперь я видела каждого из них: это были жизни, за которые я несу ответственность. Истории, доверенные мне.

Одиночество детства обрушилось на меня, как поток холодной воды. Когда-то я была человеком. Теперь во мне уже меньше уязвимости, с каждой побежденной смертью, но я собиралась помнить. Помнить то чувство слабости и беспомощности. Как я кричала, пытаясь отодрать доски, которыми были заколочены мои окна.

Не всем повезло родиться Кунлео с привилегированной кровью. Не всех ждали дворцы и помазанничество. Мой Луч даровал мне силу, но я не могла позволить ему стереть прошлое. Жар в груди перекинулся на плечи: и мантия, и бремя одновременно.

«Спасибо», – беззвучно обратилась я к Адуке одними губами.

Просияв, она продолжила петь. Я подняла голову на этот раз не с гордостью, но чтобы смотреть в океан почитающих меня незнакомцев и заключить с ними безмолвный пакт.

Я не забуду.

Адуке перестала петь, лишь когда мы дошли до платформы. Прежний Совет Одиннадцати встал с тронов, и Мбали, великолепная в своих жреческих одеяниях, окаймленных золотом, подняла руки. Огромный зал тут же затих.

В горле у меня встал ком. Я не видела Мбали с тех самых пор, как провалился наш план с побегом Таддаса. Мбали знала, что не я его убила, но я все еще сомневалась, что она простила меня за его смерть. И все же, когда она взглянула на меня с платформы, в глазах ее читалась смесь скорби и симпатии.

Мы с Дайо поднялись к тронам. Сначала мы преклонили колени перед прежним Советом, и один за другим они спросили, готовы ли мы защищать Аритсар и сохранять наследие Энобы Совершенного. Одиннадцать раз мы ответили «да», хотя мысленно я заменяла «Энобу» на «Айеторо». Дайо также поклялся защищать Олуон, поскольку становился не только императором, но и королем.