– Ну? – потребовали абику. – Принимаешь ли ты наши условия, Императрица-Искупительница?

Я закрыла глаза, чувствуя, как пахнущий серой ветер Подземного мира треплет мои волосы. Затем я коснулась лилии Е Юн у себя за ухом и мысленно попрощалась со всем, что я когда-либо знала и любила: с цветом жизни, с весом живой души.

Я сказала Иранти вслух, чтобы абику слышали:

– Отведи меня к святилищу Полководца.

– Нет! – прошептала Е Юн. Ее сдержанное обычно лицо было залито слезами. – Должен быть другой выход!

Улыбнувшись, я наклонилась и поцеловала ее в лоб. Затем вынула лилию из своих волос и заправила ей за ухо.

– Не бойся, – сказала я ей. – Каким бы ужасным ни стал этот мир, в нем всегда найдется уголок, где будут расти цветы.

Иранти преклонила колени, позволив мне взобраться на свою широкую спину, и перенесла меня через аметистовое озеро. Когда она поставила меня на маленький остров святилища, абику злобно рассмеялись в предвкушении, посылая в небо лучи бледно-зеленого света.

На меня смотрело красивое и беспощадное лицо Полководца Пламя. Металлический запах Безымянных смертей ударил в ноздри, отчего живот скрутило, а к горлу подступила тошнота. Мой взгляд упал на выставленное вперед копье с белоснежным наконечником.

– За мир, стоящий того, чтобы выжить в нем, – прошептала я.

Я кивнула Иранти. Она тут же прижалась рогом к моему лбу точно между глаз, а я коснулась копья Полководца Пламя.

И закричала. Перед глазами полыхнуло алым.

Меня охватила жгучая, ослепительная боль. Распространившись по руке, она объяла мою кожу, как волна потрескивающей кислоты. Я умирала. Святилище убивало меня, стремясь отнять все, чем я была. Отнять каждое воспоминание, каждый день и час, забрать все кусочки моей души, которые делали меня Тарисай. Еще совсем немного, и оно поглотит меня. Все закончится. Я забудусь глубоким сном без сновидений, а моя душа станет чистым листом. Мое тело превратится в марионетку, готовую служить абику, в их инструмент, несущий новую эру ужаса. Возможно, все будет не так уж и страшно. Возможно, человечество сможет дать отпор. От меня требовалось только позволить абику завладеть мной, потерпеть еще мгновение, и тогда боль исчезнет.

Я сжала кулаки. Не всякая боль бесполезна.

Иногда боль помогает написать историю.

– Сейчас! – крикнула я Иранти.

Она тут же усилила мой Дар, и я бросила его в статую, изменив направление потока силы. Я забрала воспоминания святилища, прежде чем оно успело забрать мои.

Каждая клетка моего тела умоляла остановиться, прекратить эту пытку.

Но я продолжала. Я целиком поглотила память одного Искупителя от рождения до смерти. Потом – десяти Искупителей. Потом – сотни. Кожа вскипела в том месте, где я касалась копья: мой указательный палец бледнел все сильнее, пока святилище вытягивало из него жизнь – из темно-коричневого он стал бронзовым, а из бронзового – грязно-белым. Я больше его не чувствовала. Какая-то часть меня знала, что я никогда больше не почувствую этот палец. Но я все еще стояла, всхлипывая в агонии и триумфе, пока мое тело горело историями.

Я была маленькой Искупительницей из Дирмы, дочерью нищих, и меня столкнули в Разлом, когда мне не исполнилось и пяти. Я была сыном джибантийских охотников, которые пытались скрыть мои отметки Искупителя грязью и глиной, пока монстры не напали на деревню, и из чувства вины я ушел в Подземный мир. Я была тысячами и тысячами сонгландских детей, растущих в тени империи, которая ценила их лишь тогда, когда они умирали. Я была целым поколением. Тремя тысячами жизней. Четырьмя тысячами. Шестью. Семью.