– Гм. – Оставалось надеяться, что при лунном свете я буду выглядеть не слишком уродливо. Заняться собой, что ли? Начать бегать по утрам… Нет, на фиг. На такие жертвы я не способен, даже если все лолиты мира морщат носики при виде моего пивного брюшка.
На краю скалы пылал костер – дело рук Дикаря. Иногда я подозревал в нем пиромана. А может, в него вселилась душа какого-нибудь бедняги, выброшенного на необитаемый остров. Во всяком случае, он порой разводил такие костры, что огонь, наверное, был виден с моря за десятки километров.
Внизу на пляже гремела музыка. Старый переносной «шарп» был включен на полную громкость, и Григорий Лепс разрывался в ночи: «Вот и кончилось лето – наше лето, не вернуть его…» Но лето, слава богу, только начиналось. И в стоявшем на берегу ящике не хватало пока только двух бутылок вина. Лунная дорожка уводила к горизонту, словно символ еще не потерянной надежды на еще не потерянный рай…
Давид плескался метрах в тридцати от берега. Информация насчет нудистского пляжа оказалась достоверной. «Крестница», одетая только в браслеты, танцевала на островке. Я посмотрел на нее и поздравил себя и своего старого друга с предусмотрительно осуществленным соитием. Потом я посмотрел на Ирку. Она была старше очередной Давидовой пассии лет на двадцать, но, ей-богу, я знал, кого бы я выбрал, если поставить их рядом. Теперь я мог спокойно веселиться.
Мы зашли в воду и поплыли к Давиду расслабленным брассом. Гостеприимный хозяин приспособил старый буй под плавучий столик и расставил на нем бутылки и стаканы, благо стоял полный штиль. Только не у меня в голове. Стоило на секунду прикрыть глаза, и я начинал видеть сверкание нездешних звезд. Приливы и отливы полузабытых эмоций сменяли друг друга с умопомрачительной быстротой. Мелькнул даже призрак чего-то похожего на счастье, но я никогда не умел жить и брать от жизни все. И внутри зазвучала другая песня, гораздо более старая:
– Ирочка, – начал Давид после того, как мы выпили, – мне иногда кажется, что я знал тебя раньше.
– Вряд ли. – Ирка смотрела на него без улыбки. – Я бы этого ни за что не забыла.
– Да, похоже, единственный случай, когда ленивец Илюшка меня опередил. Не могу себе простить. Я безутешен.
Она потрепала его по щеке:
– Давид, я для тебя слишком стара. Ты же предпочитаешь женщин помоложе. Может, пора позвать к нам твою юную утешительницу?
– Не надо, она и так достаточно выпила.
– Ей хотя бы исполнилось шестнадцать? – У меня был чисто умозрительный интерес. Хотелось понять, чем Давид охмуряет этих дурочек. Не читают же они, в самом деле, наши – пардон,
– Ей девятнадцать, – сказал Давид немного раздраженно. – Просто хорошо выглядит. Ты думаешь, я стал бы рисковать, связываясь с малолеткой?
– Кто вас, писателей, разберет. – Теперь Ирка заговорила игриво и подплыла к Давиду поближе. Мне даже показалось, что она коснулась его плеча обнаженной грудью. – Мало ли на что вы способны… в порыве страсти.
Давид неестественно засмеялся. Внезапно со стороны моря в нас ударил луч мощного прожектора. Одновременно завыла сирена и заглушила музыку. Уголок рая мгновенно превратился в филиал ада. Я отвернулся, чтобы не ослепнуть, и увидел на скале фигуру Дикаря, который дергался на фоне костра в каком-то исступленном танце.
Всем своим погруженным в воду телом я ощутил низкочастотную вибрацию. Под завесой слепящего света на меня надвигалось большое судно, и что-то совсем не верилось в добрые намерения тех, кто находился на борту. Раздался истошный лай. Гигантская тень закрыла луну и поглотила лунную дорожку на взбудораженной воде.
Пугающие метаморфозы продолжались. Сирена уже не выла, а пела хорошо поставленным контральто. Свет прожектора остался только в воспоминаниях, так же, как и шум силовой установки и винтов. Поднялись волны. Я крутился в холодеющей воде, пытаясь понять, куда в одночасье подевались Ирка и Давид. Берег стремительно удалялся от меня, словно в 3D-кошмаре. Страшная боль взорвалась в правой руке. Это крюк едва различимого в темноте багра вонзился в плечо.
– Тащи его! Тащи! – прохрипел чей-то смутно знакомый голос.
Я поднял руку, дернулся и освободился от крюка ценой вырванного куска мяса. Из-за боли я плохо соображал. Кажется, пытался плыть, но обнаружил, что не могу даже принять в воде горизонтального положения, – на мне был спасательный жилет. Снова мелькнула тень багра; на сей раз крюк вонзился в жилет. Неодолимая сила повлекла меня к борту корабля, превратившегося в старый парусник.
Не помню, как я оказался на палубе. Надо мной склонялись темные фигуры. За ними мертвым ровным светом сияли огни Святого Эльма на топах мачт без парусов. Мою щеку облизал длинный шершавый язык; из собачьей пасти несло блевотиной.