Я нагнулся и поднял камень размером с кирпич. Размозжить череп этой дохлятине представлялось мне вершиной гуманизма. Сама дохлятина, по-видимому, считала иначе. Я швырнул в нее камень – не в последнюю очередь для того, чтобы предотвратить встречу Зака с выбравшейся на берег собачьей смертью. Пес без труда увернулся. Оскалившись и глухо рыча, он обогнул меня и начал взбираться по тропе, ведущей к «домику смотрителя».
Понятно, что желание окунуться у меня разом пропало. Противно было даже думать о том, чтобы зайти в оскверненную падалью воду, хотя прежде я не замечал за собой чрезмерного чистоплюйства. Я поспешно натянул носки и кроссовки и полез на скалу вслед за псом, который имел метров десять форы, причем это расстояние быстро увеличивалось.
На середине пути я был вынужден остановиться из-за тяжелейшей одышки. Когда стоишь, привалившись к неровной стене на высоте четвертого этажа, и сердце с трудом помещается в груди, грозя каждым новым толчком отправить тебя вниз, на камни, становишься очень религиозным, всерьез рассчитываешь на то, что тебя слышит кто-то с миллиардом ушей и достаточным чувством юмора, чтобы сыграть с тобой в «руку провидения», и тут же придумываешь молитвы, главная среди которых: «Пожалуйста, не сейчас!». Конечно, не сейчас. В твоей просьбе нет ничего от примитивного самосохранения. Ты просто очень хочешь увидеть, чем все закончится. И, может быть, даже запечатлеть. Поэтому – не сейчас. Как будто однажды наступит момент, когда ты скажешь: «Ну вот,
Но по мере того как возвращается способность нормально дышать и балансировать на уступе, ты постепенно утрачиваешь инфантильное желание вверить свою жизнь чужим рукам, а единственные господа, с которыми ты согласен считаться и чью безраздельную власть готов признать, это Хаос и Случай. Сладкая парочка. Хаос приговаривает, Случай казнит.
Кстати, о случае. Я сказал себе: «Если что-то могло случиться, это уже случилось. Побереги миокард». После чего продолжал подъем – медленно. Наконец, взобрался на скалу и, пока шел к дому, успел представить себе издыхающего Зака во всех подробностях, с разорванной глоткой и выпущенными кишками. Но Зака нигде не было видно. Зато я увидел нечто такое, после чего вряд ли смогу когда-нибудь снова разделить трапезу с Хендриком.
Доктор уже проснулся. Он сидел, каким-то образом разместив свой необъятный зад на подножке «брабуса», и кормил черного пса. Я застал их как раз в тот момент, когда Хендрик, сунув два пальца себе в рот, с характерным звуком изверг на землю часть полупереваренного обеда. Пес тотчас принялся жадно слизывать его блевотину.
Я остановился. Меня самого едва не вывернуло. Но Хендрик, по-видимому, не находил в таком способе кормления ничего странного. Разогнувшись, он вытер ладонью оставшуюся на губах тошнотворную слизь. Мое присутствие его нисколько не смутило.
– Илайя! – воскликнул он с ухмылкой, выражавшей нечаянную радость. – Представляешь, Хергест вернулся!
Что на это скажешь? Вот и у меня не нашлось слов поздравления по поводу возвращения Хера-как-там-его-дальше. Слегка кружилась голова. Очень хотелось выпить, чтобы смыть появившийся во рту мерзкий привкус.
Некоторое время Хендрик откровенно любовался псом, вернувшимся не иначе как с того света. А потом снова сунул два пальца себе в рот.
Я бросился в беседку, схватил со стола початую бутылку рома и сделал несколько глотков «из горла». Постоял, глядя на темнеющий сад и отчетливо понимая, что надо немедленно сматываться отсюда. И так же отчетливо – что уже поздно.
– Илайя, – вкрадчиво позвал Хендрик. – Что-то не так?
Я обернулся. Он поглаживал своего говноеда, но смотрел на меня. От его взгляда поверх пенсне мороз продирал по спине.
– Это обязательно? – выдавил я из себя.
– Что – это? И что – обязательно?
– Кормить его… так.
– Ничего не поделаешь, у него особенные вкусы, а здесь не нашлось падали. Если только ты не будешь настаивать…
Я предпочел не выяснять, что он имел в виду.
– Где мой пес?
– Наверное, там, откуда вернулся Хергест. Я же сказал тебе, Илайя: чтобы получить второй шанс, можно договориться.