– В общем-то, да…

– Вот видишь, у нас без обмана.

– Знать бы еще, у кого это – у вас.

– Узнаешь, Илайя, всему свое время. Давай, что ли, заморим червячка.

«Червячок» оказался стойким. Чтобы его заморить, понадобилось несколько банок говяжьей тушенки и рыбных консервов, штук двадцать картофелин, испеченных тут же, в углях, полкило сыра и гора сухарей. Даже с учетом разыгравшегося аппетита во мне едва ли поместилась пятая часть всего этого. Сначала я выставил две бутылки местного вина, затем пришлось спускаться в погреб за третьей. Правда, что касается возлияния, тут я проявил сдержанность – во-первых, пытался, насколько возможно, сохранить трезвый рассудок, а во-вторых, оставлял место для рома бакарди, ведь ночь была не за горами.

Доктор Хендрик смотрел на вещи проще, ел и пил без самоограничений, и количество потребляемого им продукта – как сухого, так и жидкого – поражало воображение. Правда, внешне это мало на нем отражалось, разве что он становился еще благодушнее. А вот цвет его лица не улучшался.

После первого же тоста («За прибытие!»), почмокав с видом знатока, Хендрик завел разговор о тонкостях выращивания винограда и изготовления вина, в чем я ни бельмеса не соображал. Пришлось слушать его разглагольствования. Из вежливости я время от времени поддакивал, а сам сидел как на иголках, дожидаясь удобного момента, чтобы свернуть с этой темы на ту, что интересовала меня гораздо больше.

Складывалось впечатление, что Хендрик специально тянет резину. Он начинал действовать мне на нервы – как, впрочем, и все, с кем я общался дольше часа. Наконец, после его длиннейшей и маловразумительной тирады, посвященной «истинному хозяину лозы», мне удалось вставить пару целых фраз:

– Кстати, о хозяине этого места. Ты будешь смеяться, но он тоже пропал.

– Да что ж такое, Илайя! Все у тебя пропадают. Похоже, ты неправильно выбираешь время встречи.

– Если ты насчет зимнего солнцестояния, то до этого я действительно не додумался. Понимаешь ли, о времени встречи мы не договаривались. Этот человек писал здесь книгу и, насколько мне известно, никуда не собирался.

– О, книгу? Значит, еще один сказочник?

Я едва не огрел его бутылкой, как Штирлиц Холтоффа (причем под рукой был именно бакарди), но вовремя вспомнил, от кого зависит состояние неблагонадежных сосудиков в моей башке и от чего – мои полноценные сны.

– Что тебе сделали сказочники, что ты их так не любишь?

– Ты не понял, приятель. Я и сам сказочник. Поэтому слушать других мне неинтересно.

– А вот я бы тебя послушал. – Это было не слишком искреннее заявление, учитывая, что Хендрик изрядно утомлял меня своей болтовней.

– Может, еще услышишь… когда заснешь.

– Понимаю, специализация. Такой себе Оле-Лукойе… Ну что, не подскажешь, где он может быть?

– Наш брат-сказочник? Если его позвали сирены, то он уже далеко.

– Какие еще сирены?