Единственная короткая полоска индикатора сигнала продержалась на дисплее еще несколько секунд, после чего исчезла. В результате только добавилось вопросов, которые загоняли меня в тупик. При этом вопросы, кто, каким образом и зачем устроил для меня специальный сеанс связи, казались мне далеко не главными. Я был уверен, что Давид и господин издатель имели в виду
Пустая комната оказалась совсем не пустой, хотя и обставленной я бы ее не назвал. С тех пор как я видел эти голые стены, пол, потолок и незавешенное окно, здесь кое-что изменилось: появился телескоп на треноге, направленный в сторону моря, кресло, обращенное ко мне спинкой, и человек, сидящий в кресле.
Если кресло я еще с трудом припоминал (кажется, оно когда-то все-таки присутствовало в кабинете), то телескопа среди Давидовых игрушек раньше точно не водилось. Застыв на пороге, я несколько секунд думал о разной всячине, оттягивая момент, когда придется вплотную заняться мертвецом. Как ни странно, насчет того, что человек мертв, сомнений у меня не возникло. Не то чтобы я чуял смерть, как собака, да и видел только темя и левую руку сидящего, – но его полная неподвижность, сигаретный фильтр, зажатый между мраморно-белыми пальцами, и горка пепла на полу были вполне красноречивы.
Бирнбаум не курил. Дикарь, прокоптившийся на солнце и с черными волосами до лопаток, смахивал на индейца. В общем, не мешало бы взглянуть на лицо мертвеца, однако мои подошвы приросли к полу. Я знавал за собой разные проявления страха, среди них и временный паралич. Сейчас моя реакция была такой, словно я с головой окунулся в клейкую вязкость кошмара. Я дергался, сокращался, сжимался внутри своего одеревеневшего тела – и ничего, ни одно движение не выходило наружу, безнадежно отставая от желания убежать, спрятаться, сделаться исчезающе маленьким, провалиться в щель между досками пола. Мысль была одна, резиновая и простая, независимо от вариаций: «Ну что, Илюша, с тебя еще не достаточно? Скажи «хватит» и вали отсюда».
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я взял себя в руки. Конечно, меня так и подмывало сделать то, что советовал внутренний голос, который до сих пор неплохо обо мне заботился. Однако я понимал, что, если сбегу сейчас, ничего толком не выяснив, то до конца жизни буду терзаться сомнениями, сожалениями и прочими проклятиями своей сложносочиненной натуры. К тому же я изрядно наследил, а значит, рано или поздно мне придется иметь дело со сторожевыми собаками долбаного государства. И я предпочел пока остаться с проблемой один на один. Зак был не в счет, а на чьей стороне слепой, покажет время.
Несколько шагов от порога до кресла дались мне нелегко. Отчего-то дико раздражали жгучие солнечные блики на латунных частях телескопа, которому на вид было лет сто. Почему телескоп, спрашивал я себя, а не морской бинокль или подзорная труба? Возможно, потому, что не всегда есть из чего выбирать. Вдобавок с какой-то дальней полки моей профессиональной памяти некстати слез еще один покойник, Билли Бонс, и захрипел в ухо голосом старого пропойцы: «Ром, свиная грудинка, яичница – вот и все, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю…»
Сначала я увидел мертвеца в профиль и понял, что я его не знаю. О причине смерти можно было только догадываться. Он сидел с закрытыми глазами и, если бы не бледность с синеватым оттенком, выглядел бы так, будто пару минут назад откинулся на спинку кресла, утомленный долгим наблюдением… за чем? Этот вопрос вдруг приобрел важность, несмотря на охватившую меня липкую полуобморочность, в которой я с трудом передвигался и едва соображал.
Даже не рассмотрев мертвеца как следует, я начал наклоняться, чтобы заглянуть в окуляр телескопа. В определенный момент у меня смерзлись яйца от почти физического предощущения неминуемого прикосновения: я был в полной уверенности, что руки трупа пришли в движение и через секунду его холодные ладони лягут мне на шею. И тем не менее я не обернулся. Мне даже стало ясно, почему иногда не оборачиваются и те, кому грозит гораздо более реальная угроза. Манящая темнота внутри нас – возможно, тот самый танатос – заставляет поддаться азартной игре, а рассудок в это казино не пускают.
Я приблизил правый глаз вплотную к окуляру. Поле зрения, естественно, было очень небольшим. Я увидел перевернутое море и опрокинутое небо, ничего другого. Мгновение спустя мое любопытство уже казалось мне идиотским. И я повернул голову.
Передо мной сидел мужчина лет сорока, с одутловатым лицом, на котором смерть уже местами сделала подтяжку. Прямые светлые волосы свалялись и напоминали мокрые хвостики белых мышей. Мертвец был одет не по сезону – в повседневный морской военный костюм и расстегнутый бушлат. В разрезе рубахи виднелась тельняшка с бурым пятном над левой ключицей. На тыльной стороне левой ладони была старая нечеткая татуировка – что-то вроде розы ветров.
Я потянул носом воздух. В этой странной, словно на годы законсервированной комнате вообще ничем не пахло. И все же я ощутил настоятельную потребность срочно оказаться снаружи и немного проветриться. А заодно обдумать, что делать с телом.
Обратный путь занял считанные секунды. Кабинет, коридор, лестница, еще один коридор, «кают-компания» – и я вывалился на веранду примерно с такими же ожиданиями, с какими человек, страдающий от похмелья, сует голову под струю холодной воды. Если мне и стало легче, то лишь самую малость и ненадолго. Уже не действовало на нервы замкнутое пространство, зато настораживало другое: пока я обследовал «домик смотрителя», куда-то подевался мальчишка, да и Зака что-то было не видать.
Сумка не пропала – и на том спасибо. Я допил оставшуюся в пластиковой бутылке воду и проглотил таблетку эналаприла. К тому моменту привычная головная боль уже возвестила о себе постукиванием в висок – так формально стучат в дверь, когда разрешения войти на самом деле не требуется. Дома я бы сразу упал на диван, но здесь пришлось держаться – по крайней мере, до тех пор, пока не станет настолько хреново, чтобы плюнуть на все и улечься в «кают-компании» в нескольких метрах под мертвецом.
Проклиная возраст, все когда-либо съеденные бифштексы и выкуренные до недавнего времени сигареты, я потащился за угол, чтобы определиться с генератором. Гипертония разыгралась не на шутку. Под черепом задергался отбойный молоток. Солнце нещадно хлестало по глазам, стоило высунуться из спасительной тени. Я открыл дверь пристройки и погрузился было в прохладу полуподвала, когда издалека послышался лай Зака. Несмотря на расстояние, команда «Хозяин, ко мне!» звучала вполне отчетливо.
Нашел время, сволочь. Тут бы разобраться с агрегатом. Раньше мне, понятное дело, и в голову не приходило выяснять, как запускается эта штука (которая, кстати, называлась «lambordini»!), – хватало того, что Давид и Дикарь были в курсе. Давным-давно один ушлый грек сказал: «Необходимость – мать изобретения». С тех пор кое-что изменилось; во всяком случае, генератор изобрели до меня. Я мог бы назвать еще несколько кандидатур на роль «матери изобретения» – например, лень, страх и скуку. Это не очень мне помогло, как и древняя мудрость, а вот знакомство с одним вечно пьяным трактористом оказалось полезным.
Догадываюсь, что думают о писателях технократы, но вот им «fuck» – у меня получилось. Агрегат затарахтел, терзая мой слух и услаждая тщеславие; голая лампочка под потолком пару раз мигнула, потом устойчиво засияла. Я надеялся дожить до наступления темноты, а если повезет, то и до следующего утра, поэтому решил поберечь топливо. Отключил генератор и выбрался на свет божий.
Пес лаял не переставая, с подвыванием; это уже смахивало на истерику. Я отчего-то представил себе Зака лежащим на дне какой-нибудь расщелины с перебитыми лапами и двинулся через растерзанный ветром сад в сторону мыса. Минут пять я проблуждал между деревьями, прокладывая себе путь среди поломанных веток, потом наконец выбрался на тропу, что тянулась вдоль склона, на котором был разбит виноградник.
Полуденное солнце приняло меня в свои неласковые объятия. Кепи и темные очки я оставил в машине, что, в общем-то, для меня характерно. Глаза вылезали из орбит; когда я пытался зажмуриться, начинали судорожно подергиваться веки. В таком состоянии я был не в силах не то что любоваться пейзажем, но даже чуть не забыл, куда, собственно, иду, и только приближающийся лай служил чем-то вроде звукового целеуказателя. Остаток сознания я сосредоточил на том, чтобы не свалиться с тропы, которая уже извивалась по скалистому гребню мыса.
Раньше я редко сюда забредал – не в последнюю очередь потому, что на мысе со стороны бухты находилась оборудованная Дикарем лодочная пристань. Зная кое-что о его прошлом (и кое о чем догадываясь), я предпочитал держаться подальше от этого парня. Но не сегодня. Сегодня гнилая интеллигенция пошла ва-банк.
Я позвал Зака, и тот выскочил мне навстречу из-за нагромождения валунов. Я убедился, что пес в порядке. Своим истошным лаем он пытался привлечь мое внимание, и ему это удалось. Испытывая легкое отвращение, я догадывался, что Зак надрывает глотку ради мальчишки – эти двое снюхались еще в машине, когда один лечил другого наложением рук. Зато я не ждал от слепого ничего, кроме лишних проблем: либо упрямец разбился по пути к несуществующей башне маяка, либо заснул, как давеча в канаве, и видит сны. Вещие. А что ему – ведь Йоост потом позаботится обо всем. И обо всех.