12

Ночью Андреас очнулся, посмотрел на Флаха, Марту и Иоганна Якоба осмысленным взглядом, закрыл глаза и впал в беспамятство на неделю. Эта неделя была самая простая: все ждали смерти Андреаса; ни врачи, ни природа надежды не давали. Марта проводила с больным день и ночь, спала урывками, сидя и положив голову на тюфяк там, где должна была быть вторая нога. Когда Иоганн Якоб приходил с фабрики, он на несколько часов сменял Марту. Два раза в день, утром и вечером они приподнимали парню голову и вливали ему в рот воду, лекарственный отвар или крепкий мясной бульон. Лихорадка спала на четвертый день, но Андреас продолжал бредить – и постоянно с кем-то пререкался. Часто Иоганн Якоб был свидетелем диалога на поле битвы. Андреас уговаривал какого-то Вилли не отставать, держаться рядом. Вилли, очевидно, не слушался – Андреас нервничал и грозил ему кулаком. Потом кричал что-то о ташках и о том, чтобы Вилли бросил «это дело», так как их могут заметить, и что надо уходить в лес, а то тут опасно и ядра уже рвутся все ближе. Андреас вдруг прерывался на полуслове, начинал метаться на постели, хватался за то место, где недавно еще была нога, и проваливался в беспамятство. Или: Андреас был маленьким мальчиком, который возбужденно расспрашивал кого-то о своих родителях. Тот – или та – не хотели отвечать. Мальчик злился и размахивал руками. Потом вдруг утихал и говорил: «Правда? Что же мне делать? Ведь меня к нему близко не подпустят». Разговоры с невидимыми собеседниками всегда заканчивались слезами.

Вначале случались кровотечения. Марта несколько раз спасала больного от верной смерти, давя на ногу компрессами; один раз это довелось делать и мастеру. Андреасу не становилось ни хуже, ни лучше. Всю первую неделю доктор Флах и капитан Шиллер приходили, качали головами, удивляясь, что больной не умер, и давали ему еще день-два жизни. А через день-два все повторялось.

Рана перестала кровить на четвертый день, с концом лихорадки, а на шестой из нее пошел гной. Иоганн Якоб и Марта испугались, а врачи повеселели. Они перестали качать головами и ждать смерти Андреаса. А еще через несколько дней капитан Шиллер снял воловьи жилы с закрывшихся артерии и вены, вынул из раны лук и обмотал ее со всех сторон тряпками, позволяя затянуться.

Тогда же врачи отменили отвар. Андреас перестал бредить и открыл глаза. Он посмотрел на одеяло, переведя глаза с той стороны, где под ним что-то было, на ту, где не было ничего, скривился, как от боли, и сказал:

– Так жить не буду.

Эти слова, от которых Марта зарыдала и рухнула на пол, как ни странно, вселили надежду в Иоганна Якоба.

С этого дня Андреас больше не впадал в беспамятство. Он часами молча лежал и смотрел в потолок; чувства, казалось, покинули его. Он ел, оставаясь безразличным к еде. Марта лезла из кожи вон, готовя необыкновенные блюда, но те не шли Андреасу на пользу: парень не поправлялся.

– Физически с ним все в порядке, но больной потерял волю к жизни. У современной медицины нет от этого лечения, – сказал капитан Шиллер, в очередной раз осмотрев Андреаса. – Надо вернуть ему желание жить.

Легко сказать! Иоганн Якоб купил Андреасу круглополую шляпу – такие теперь носили в Людвигсбурге – с золоченой тесьмой и крашеным пером. Парень даже не взглянул на нее. Марта – мастер несколько раз замечал это через неплотно прикрытую дверь – ложилась к парню, пытаясь увлечь его жаркой лаской. Андреас отворачивался от нее.

Иоганн Якоб не помнил, когда он решил развлекать Андреаса историями, – это произошло как-то само собой. После ужина мастер приходил на кухню, садился на кровать и начинал рассказывать. Сначала это были сказки, которые он помнил с детства. Парень лежал навзничь на кровати, ни одна жилка на его лице не шевелилась. В один прекрасный день сказкам, которые знал мастер, пришел конец, и отчаявшийся Иоганн Якоб стал рассказывать Андреасу свою жизнь. Он начал с двух лет, хотя и не помнил себя в этом возрасте. Чтобы воспоминаний хватило на дольше, мастер расширял их за счет воображения. Честно говоря, происшествиями, не говоря уже о приключениях, жизнь почтенного обербоссиерера не изобиловала, но ради благородной цели мастер приукрашивал и фантазировал. Но сколько ни рассказывал Иоганн Якоб, сколько ни придумывал, ни привирал, как ни старался сделать свои истории интереснее, смешнее или страшнее – ничего не помогало: парень неподвижно лежал, уперев взгляд в потолок.

Два раза в день Андреас принимал еду из рук Марты, она же помогала ему ходить по нужде. Каждый вечер перед сном упрямая женщина протирала голое тело Андреаса тряпками, смоченными в теплой воде, хотя Иоганн Якоб и твердил ей, что это вредно. Приходили и уходили дни и недели; приходили и уходили врачи, довольные тем, как заживает рана, начались разговоры о протезе, а Андреас все лежал и молчал.

Мастер, однако, не унывал: про себя он решил, что будет сидеть и рассказывать, пока не переупрямит Андреаса или пока не закончит историю своей жизни. А поскольку он дошел только до ученического периода на венской фабрике, Иоганну Якобу было еще что вспоминать. Мастер оттачивал искусство Шахерезады: отвлекаясь от себя на знакомых, знакомых своих знакомых, на города, откуда приехали эти люди, на властителей этих городов и на войны, которые эти властители вели. Каждый вечер в постели он составлял мысленный план – скелет рассказа, и на следующий день сам удивлялся, как при повествовании скелет обрастает мясом: цветистыми деталями, неожиданными поворотами сюжета, внезапно появляющимися людьми, которых он давно забыл или вовсе никогда не знал. Иоганн Якоб даже погоду заставлял служить себе, сопровождая драматические моменты грозой, а лирические – ласковым ветерком. Обычно сухой и ироничный, Иоганн Якоб в своих рассказах Андреасу был витиеват и часто использовал слова и выражения входящего в моду чувственного стиля.