13

Февраль стоял необычно теплый – уже к концу месяца росло и цвело то, что обычно спит до апреля, – а потому Великий пост обещал быть таким же, как в любимой герцогом Венеции. Во всяком случае, по погоде.

Иоганн Якоб встал, как всегда, рано и увидел, что Андреас и Андреас Иоганн, одетые в чистое и аккуратно причесанные, были уже на ногах. Марта тоже празднично выглядела, приоделась и вплела в косы яркие ленты. Все ждали мастера: как только он появился на кухне, позавтракали хлебом и молоком и вышли из дома. Всюду было движение: хлопали ставни и двери, а из дальнего углового дома вышла разряженная семья торговца вином.

– На ярмарку, господин обербоссиерер? – поздоровался сосед с Иоганном Якобом, при этом сверля глазами Андреаса.

Мастер знал, что на его улице все судачили о парне, но не придавал этому значения: бюргеры любили посплетничать.

– Да, господин Хенке, решили сводить брата Марты: он ведь еще венецианский Фастнах не видел.

Бюргер недоверчиво ухмыльнулся, но не стал портить отношения с потенциальными покупателями. Радушно развел руками:

– Приходите к моему столу – угощу стаканом глинтвейна. Не пожалеете: я воду в вино не добавляю!

Вслед за семьей виноторговца они свернули налево на улочку Битигаймер и по короткому пути – через дровяной рынок – направились на Марктплац.

Город с самого утра был запружен людьми. Чтобы попасть на ярмарку, не надо было идти на рыночную площадь. Все улицы были заполнены наскоро сооруженными лавочками, павильонами и просто лотками, где торговали всем, что только могло прийти на ум европейцу второй половины XVIII века. С обеих сторон Битигаймер и других улиц Людвигсбурга городских жителей и гостей столицы герцогства на разные голоса и на всех языках зазывали отведать, пригубить, померить, взять в руки, приложить к лицу или попробовать еду, питье, одежду, обувь, бокалы, конскую утварь, часы, книги, гравюры и географические карты. Тут чинили башмаки, гадали, играли на волынке, флейте, в кости, карты, точили ножи, делали бочки, предлагали ткани и кружева, разноцветные мотки ниток, льняные, шерстяные и даже шелковые чулки, продавали хлеб, зелень, фрукты, изделия из кожи.

Иоганн Якоб повел их через Кирхгассе, на которой стоял магазин с изделиями его фабрики. Рядом расположились внушительных размеров павильон фабрики Франкенталь – курфюрста Баварского Карла Теодора и палатка фабрики Хехст – Майнцского курфюрста. Конечно, это не Лейпцигская ярмарка, и из фарфоровых заводов тут не было ни Вены, ни Берлина, ни Мейсена, не говоря уже о других европейских странах, но представительство все же было внушительным. В павильоне Людвигсбургской фабрики Иоганн Якоб перебросился несколькими фразами с мастерами, которые представляли товар, но задерживаться не стал: боялся, как бы коллеги не узнали во множестве статуэток молодых людей на полках стоящего рядом с ним Андреаса. Да и Андреас был бы недоволен, если бы разглядел фигурки. С той ночи, как парень увидел его с фарфоровым продавцом апельсинов, Иоганн Якоб так и не узнал, помнит ли Андреас, что тогда произошло.

С Кирхгассе вышли на Марктплац; она была отдана приезжим торговцам, среди которых было немало венецианцев. Посреди площади расположился портретист; сейчас он рисовал толстого людвигсбургского нотариуса. Законник сидел, надув щеки, а художник мазал по полотну красками, не переставая при этом что-то говорить по-итальянски и не обращая внимания на то, что ни нотариус, ни зеваки, собравшиеся вокруг, его не понимают. Иоганн Якоб подошел: надутые щеки получились отлично, в остальном нотариус оставлял желать лучшего. Рядом другой итальянец – скульптор – выбивал из камня Геракла величиной с Андреаса Иоганна – видимо, для будущего фонтана или садовой клумбы.

Неподалеку от памятника Эберхарду Людвигу разложил лоток с колбами, банками и коробками венецианский аптекарь. Он что-то толок пестиком в ступе – за ним ревниво наблюдал его пухлый людвигсбургский коллега. У жены итальянца в руках был таз, в нем лежали стеклянные полушария размером не больше кофейной чашки. На ломаном немецком она объясняла назначение лечебных банок, размахивая миниатюрным факелом из палочки с намотанной на ней паклей. Здесь же, на топчане, лежал городской сумасшедший, в спину которого всосались стеклянные полушария.

Иоганн Якоб не задержался возле живой рекламы огненных банок – его привлек богатого вида павильон с графитовыми карандашами. За прилавком стоял сам владелец, Каспар Фабер. Мастер познакомился с ним два года назад, когда столяр впервые приехал в Людвигсбург со скромным лотком. Сейчас все изменилось: видно, дела шли неплохо. Иоганн Якоб купил себе и Андреасу Иоганну несколько разных по толщине карандашей.

Они нашли Марту у ларька, в котором смазливенькая венецианка продавала шляпы, веера и муфты.

– Купите себе муфту, господин, – нацелилась на него продавщица.

– Ну, нет, – рассмеялся Иоганн Якоб, – разве я похож на придворного щеголя? Или тем более на женщину? А вот жене могу купить.

Марте так хотелось муфту, что она даже ради приличия не стала отнекиваться; выбрали черную, из козьей цигейки. Купили и веер, который Марта тут же сунула в муфту, туда же спрятала и руки. Рядом была палатка, где продавались специи; они были разложены в шкафу по ящичкам с надписями на итальянском. На земле стоял ларь с крупными кристаллами серой соли, рядом лежали сахарные головы. Марта принюхалась и набрала из шкафа специй, которых не было в Людвигсбурге, а Иоганн Якоб купил Андреасу Иоганну сахарного петушка на палочке. Мальчик сунул леденец в рот и отбежал в сторону, где в богато украшенном театре марионеток шло представление. Большие куклы говорили по-итальянски, но детям это ничуть не мешало.

Старик Панталоне сидел за столом с красавицей Аурелией и время от времени опускал голову в тарелку с итальянской лапшой – ел. У его ног расположился покрытый соломенной плетенкой кувшин с вином. За спиной похотливого старика стоял Арлекин и подавал Аурелии знаки: то прижимал руки к сердцу, то протягивал их к девушке. Она посылала молодому плуту безешки, а Панталоне принимал их на свой счет и после каждого поцелуя хватал с земли кувшин и подносил к губам.