На борту царило странное оживление, невидимое возбуждение; казалось, что корабль напрягался от ожидания и раздувался от блаженства. Тени блуждали. В них угадывались лежащие вдоль перил фигуры; глаза блестели. У всех них на лицах чувствовалось дыхание желания, как будто с ними огромная и безмолвная желанная добыча, и Мария Ерикова, опустив веки, наслаждалась этим дыханием.

Экипаж ощущал присутствие женщины, этой женщины, которая в безмерном одиночестве ночи и моря, с искрящейся сигаретой у кончиков пальцев, казалось, спала, трепеща ноздрями и отражая звёзды, смешивавшиеся с её волосами.

Ван ден Брукс догадался об этой безмолвной страсти и время от времени поворачивал голову в сторону самых дерзких теней, словно укротитель.

Внезапно раздался голос. Он был жарким, сменяя томный и страстный оттенки. Он выковывал звучные слоги, пламенные и горькие:

Это была мольба. В голосе чувствовалась болезненная нежность, он достигал звёзд и плавно опускался на светящиеся гребни волн. Испанец пел под аккомпанемент гитары:

Мелодия серьёзно поддерживала слова и дикое и страстное пение не смеющихся людей. Возлюбленный открыл могилу возлюбленной и накрыл милое лицо платком, чтобы рот, столько раз целовавшийся, не был предан земле:

Мария Ерикова полностью закрыла глаза. Хельвен заметил, как дрожат её губы, и его охватила глухая ревность к этому неизвестному певцу.

Затем пошли танцы: пылкое сапатеадо, хота:

почти трагическое танго под звук гитары, завуалированный плоской рукой музыканта; хабанера, в которой дрожала ностальгия по танцам под платанами, когда девушки с упругими грудями и выгнутой лодыжкой смело встречали парней-брюнетов, идущих с сигаретой меж губ и в сомбреро, надвинутом на глаза.

Увлечённые ритмом, матросы-испанцы щёлкали пальцами, чтобы выделить каденцию; но неизвестный певец продолжал петь.

Когда он остановился, вокруг стало тихо и пусто.

— Лопес, — сказал Ван ден Брукс, — иди сюда.

Из тени возник силуэт. Мария признала в нём рулевого каноэ и почувствовала странный трепет.

— Дружище, — сказал Ван ден Брукс, — ты слишком хорошо поёшь. Берегись: это принесёт тебе несчастье.

И он вручил ему сигару.

— Вы настоящий артист, — сказал Леминак.

Но человек, не сказав ни слова, повернулся спиной и исчез.

— Все эти испанцы, — кисло заметил адвокат, — гордые, как Артабан.

Человек не обратил внимания на его замечание. Ночь закончилась. Они разошлись по каютам.