Интересно бы узнать, что пришло в голову автора между двумя абзацами, потому что статья продолжается нападением на тех, кто мог бы назвать неназванные причины:

«Этот вопрос сложен, так как простые и радикальные решения не работают. Учитывая современные промышленные технологии, эта страна не может вернуться к крайне раздробленной и конкурентной модели начала XIX в., даже если бы она захотела принять функционирование рынка как арбитр всех социальных ценностей и результатов. Опыт как тоталитарных, так и демократических обществ показывает, что решение не находится в простой замене власти большого государства властью большого бизнеса».

В качестве упражнения на интеллектуальную точность отметьте в этом маленьком абзаце неправильные слова и словосочетания. Я укажу на несколько (опустив первое предложение, к которому вернусь позже).

Если эвфемизм – это безобидный способ указать на оскорбительный факт, то «крайне раздробленная и конкурентная модель» – это антиэвфемизм, то есть оскорбительный способ указать на безобидный (или великий и благородный) факт: в данном случае на капитализм. «Конкурентный» – это определение через несущественное, «раздробленный» – еще хуже. Капитализм подразумевает конкуренцию как одно из его соответствующих последствий, но не как необходимый и определяющий фактор. Слово «раздробленный» обычно используют для того, чтобы указать на «разрозненность, распад, рассеянность». Капитализм – это система, которая сделала возможным плодотворное (добровольное и повышающее уровень жизни каждого) сотрудничество между людьми в огромных масштабах, как показал XIX в. Поэтому «раздробленный» – это антиэвфемизм, стоящий за такими эпитетами, как «свободный, независимый, индивидуалистичный». Если бы целью была ясность предложения, то оно бы выглядело иначе: «…эта страна не сможет вернуться к свободной, индивидуалистичной и частнособственнической системе капитализма».

Теперь о том, почему «современные промышленные технологии» не дали бы вернуться к капитализму. Ответа на этот вопрос автор статьи не дал. Стало модным относиться к технологиям как к тайне или черной магии, находящейся за пределами понимания обычного человека, и поэтому эта фраза воспринимается как неявная угроза. Однако заметьте, что современные промышленные технологии – это результат капитализма и частного сектора американской экономики, все еще самой свободной экономики на Земле. Обратите внимание на неудачную попытку самой контролируемой экономики, Советской России, просто приблизиться к технологическим достижениям США. Теперь обратите внимание на взаимосвязь между степенью свободы страны и степенью ее технологического развития, и у вас будут все основания подозревать, что эта фраза направлена на блокировку вашего понимания того, что современные промышленные технологии (если они выживут) делают невозможным этатизм, а не капитализм.

Придаточное «если бы она захотела принять функционирование рынка как арбитр всех социальных ценностей и результатов» – это нападение на собственную подмену тезиса. Ни один защитник капитализма не считал, что функционирование рынка – это арбитр всех социальных ценностей и результатов, но только экономических, то есть тех, что относятся к производству и торговле. На свободном рынке эти ценности и результаты определяются свободным, широким, «демократическим» голосованием – продажами, покупками и выбором каждого индивида. И как указание на тот факт, что в капиталистической системе существуют социальные ценности вне рынка, каждый индивид голосует только в тех вопросах, о которых способен судить, основываясь на собственных предпочтениях, интересах и потребностях. Первостепенная социальная ценность, куда у него нет власти вторгаться, – это права других. Он не может заменить их суждение и голос своими, он не может объявить себя «гласом народа» и лишить людей гражданских прав.

Неужели наша страна не захотела бы признать подобное положение?

Последнее предложение абзаца обращается к старой и избитой уловке уравнивания противоположностей путем замены основных характеристик на несущественные. В этом случае серной кислотой, стирающей различия, выступает атрибут «больших размеров». Чтобы подвести читателя к мысли, что бизнесмены и диктаторы – две стороны одной медали, то его надо заставить забыть, что такой большой технический гений, как Генри Форд, и такой большой убийца, как Сталин, – это не одно и то же и что различие между тоталитарным и свободным обществом состоит не в замене Сталина на Генри Форда. (Подробнее о различии между экономической и политической властью смотрите в моей статье «Большой бизнес – преследуемое меньшинство американского общества»[45].)

Когда низкопробный политик обращается к такой уловке, он рассчитывает вызвать в «маленьких» людях самую уродливую эмоцию – зависть, и если они начнут путать «большое» с «великим», то его цель будет достигнута. Но зачем так поступать уважаемой газете?

Следующий абзац цитируемой статьи дает разгадку: «Важнейшая задача, стоящая перед Соединенными Штатами и другими демократическими обществами, заключается в том, чтобы найти действенные ответы между крайностями, ограничить концентрацию корпоративной власти, не уменьшая эффективности бизнеса; разрешить рынку распределять ресурсы настолько, насколько это возможно, и использовать их для достижения социально желаемых целей в ответ на демократические решения общественности».

Кто должен разрешить рынку распределять ресурсы? Чьи ресурсы? Что такое «социально желаемые цели»? Кто желает их выполнения и за чей счет? Поскольку величайший, фундаментальный фактор («ресурс») производства – это человеческий интеллект, то его ли надо удалить через «решения общественности»?

Явных ответов нет. Но обратите внимание на действие неназванного в приведенной цитате. Две «крайности» – это капитализм (то есть свобода) и тоталитаризм (то есть диктатура). «Действенные ответы» должны найтись посередине – так, чтобы соединить эти крайности. Заметьте предложенный метод. Эффективность бизнеса не должна сократиться (что выступает косвенным признаком зависимости эффективности от свободы), но государство должно контролировать развитие и ограничивать рост бизнеса. Рынок должен оставаться свободным «настолько, насколько это возможно», но если «общество» хочет добиться определенной «цели», то свобода становится невозможной. Какая из двух крайностей страдает и какой отдается предпочтение в предложенном методе?

Оказывается, автор статьи защищает то, что ошибочно приписывает капитализму: он предполагает, что рынок должен стать «арбитром всех социальных ценностей и результатов», но это не чисто экономический рынок, а коррумпированный, политический. (Вмешательство политической власти, то есть силы, в рынок и есть коррупция, поскольку открывает возможности для легализации воровства.) Он использует слово «демократический» в его первоначальном смысле, то есть как безграничная власть большинства, и призывает нас принять социальную систему, где труд, собственность, разум и жизнь человека зависят от милости любой банды, способной набрать большинство голосов в любой момент для любых целей.

Если такова социальная система, то ни одна сила на Земле не в состоянии помешать людям формировать банды для собственной защиты, то есть формировать группы давления.

«Нет волшебной формулы для согласования этих целей, – продолжается в статье. – Вместо этого наша нация, как и остальные, может лишь стремиться ослабить власть такими мерами, как более эффективные антимонопольные законы…»

Подняв столь важную проблему, как попытка смешать свободу и диктатуру (попытка, приведшая нас туда, где мы сейчас), показав (между строк), что эти две крайности нельзя объединить и что, конечно, не существует волшебной формулы для совмещения несовместимого, автор статьи продолжает предлагать такие меры, как: отвратительно ложное, устаревшее представление о преследованиях по антимонопольным законам; «чувство миссии» в регулирующих службах; «новые типы регулирующих организаций» по указу «защитников общественных интересов» с должностью «омбудсмена» как внутри, так и за пределами правительства (то есть худшие из групп давления: квазиправительственные частные группы); отказ от «незаконного финансирования политических кампаний большими корпорациями или профсоюзами» и так далее (и ни слова о том, как «ослабить» другую власть в этой смеси – власть государства).

Все эти меры приводятся в качестве морального руководства для нации, потерявшей свои ориентиры.

Если использовать эту статью на тесте по пониманию прочитанного, то я бы поставила пять с плюсом тому, кто найдет, почему слово «моральный» применяется в заключение статьи, не обсуждающей мораль. Если вы снова посмотрите на это современное словоблудие, то между строк увидите термин, который должны «понять, но не полностью» и суть которого не уловить: альтруизм. Ни практические соображения, ни «современные промышленные технологии», ни «функционирование рынка», ни экономика, политика или реальность не создают препятствий для возвращения капитализма, то есть свободы, прогресса, изобилия. Почти непреодолимые препятствия устанавливает моральная система альтруизма, который сохраняется в статье как «социально желаемые цели», превосходящие индивидуальные права. «Действенный ответ», который автор призывает нас найти, – это способ совмещения капитализма с кредо самопожертвования. Товарищ, это невозможно сделать. Я многие годы повторяю эту истину. Теперь вы можете услышать ее лично, из первоисточника.

Бессмысленно вопить о моральном упадке нашей страны или обвинять политиков в «дефиците доверия», если такое руководство дается нации ее интеллектуальными лидерами. Доверие? Воистину чудо, что нация смогла сохранить непобедимый элемент порядочности и здравого смысла вместо того, чтобы рухнуть в сточную канаву аморального, антиинтеллектуального цинизма и скептицизма под подобным культурным напором.

Политики – это не причина культурных тенденций, а только их последствие. Они черпают свои представления из культурной среды, особенно из газет, журналов и телевизионных программ; они говорят так, как учат медиа. Кто учит медиа?