Первая – про Адза, азиатского парня, с которым у меня были общие друзья и коллеги в Шеффилде. Мы не были приятелями, но наши пути иногда пересекались. На самом деле он был членом команды, которая появилась со стрелками в ночном клубе, когда я стоял на пороге – во второй раз, когда мне приставили пистолет к лицу. Я снова столкнулся с ним во время сверхурочной работы в крыле В, где его обвинили в том, что он послал сообщение с угрозой обезглавить кого-то, и отправили в изолятор в качестве наказания. К этому времени мы были «приятелями, а не друзьями», как говорят в тюрьме. Раньше мне нравилось болтать с Адзом, эти беседы помогали взглянуть на мир немного иначе. Это было уж точно интереснее, чем слушать какую-то старую зануду в офисе. Будучи праведным мусульманином, он клялся, что больше не будет совершать злодеяний, тем более что срок его заключения подходил к концу.

– У меня красивая жена, дети и родители, которые говорят, что, если я совершу еще одно преступление, они отрекутся от меня…

Так что же произошло, спросил я, когда мы снова встретились.

– Это просто дурная кровь, – сказал он. – Я знаю, кто за этим стоит, – и он подтвердил мои подозрения, что в учреждении строгого режима и тюрьмах долговременного содержания вербуют исламских фундаменталистов. Новичков всячески поощряли присоединиться. Скажешь «нет», и давление на тебя будет усиливаться. Это была растущая проблема на национальном уровне, говорил он. Адз рассказал мне о двух парнях, которых облили горячим растительным маслом в Уайтмуре, тюрьме строгого режима в Кембриджшире, где около трети заключенных были мусульманами. Это ужасное событие, как ни крути, но оно не попало в заголовки газет. Порыскав в интернете, я прочитал соответствующий репортаж в The Daily Telegraph от 2012 года, где сообщалось, что тюремные офицеры из Уайтмура признали, что у них есть политика «умиротворения» по отношению к «могущественному и растущему контингенту». У них там были общие кухни, где можно было сделать карри и тому подобное, но никто не осмеливался готовить там свинину или бекон. Это звучало пугающе.

Еще один белый парень, которого я знал по Солфорду, настоящий жестокий ублюдок, осел в крыле К после многочисленных переводов из другой тюрьмы строгого режима. Я был на сервере крыла К, работая сверхурочно в медицинском отделении, и, проходя мимо, заметил, что он выбрал халяльную еду. Позже я проверил его религию в компьютере и, конечно же, нашел, что искал.

– А что это за мусульманские штучки? – спросил я.

– Дело не в религии, – сказал он. – Когда я попал сюда, мне сразу начали промывать мозги. Поначалу это было похоже на дружеское подшучивание. Я могу драться, но не могу сражаться с тридцатью людьми.

Им потребовалось три месяца, чтобы сломать его, и все закончилось тем, что он перешел на базовый режим.

– Я больше не могу, меня весь день колотят, – сказал он. – Я слишком стар. Я хожу на молитвы, и видно, что я изучаю Коран. Мне просто нужно отсидеть свой срок до конца. Речь идет о выживании. Там много чего происходит.

Он предсказал, что скоро те, кого показывают в новостях, взрывающие других людей и наезжающие на пешеходов, будут белыми, как он – Джон Смит из Солфорда, Лидса, Рочдейла или откуда-то еще. Люди без семьи – наркоманы, может быть, – которые просто пытаются выжить.

– Они поглощают уязвимых, – сказал он. – Засасывают и поглощают.

Похожая история с сексуальными преступлениями, как мы видели с теми бедными девушками в Ротерхэме в прошлом году. Раньше, если прийти в крыло, можно было увидеть, что подавляющее большинство сексуальных преступников – белые. Когда я уходил из «Манчестера», белых и азиатов там было примерно пятьдесят на пятьдесят. Конечно, я не знаю точно, сколько из зэков было радикализировано, но именно так обстоят дела в тюрьме. Если правоохранительные органы хотят противостоять этому, они должны иметь кого-то под прикрытием в каждой тюрьме строгого режима, где большинство заключенных в настоящее время может общаться с кем угодно, без контроля. Может быть, пора строить отдельные тюрьмы для террористов, где такая деятельность может быть изолирована и сдержана.

Исламские радикалы действуют как бандиты, и речь здесь о власти и контроле, а не о религии. У нас в тюрьме работали имамы, и они были хорошими людьми. Но один из них – косвенно – был ответственен за зрелище, мысль о котором до сих пор заставляет меня содрогаться. Макс Хэслэм был всего лишь парнем, оказавшимся не в том месте, ему был двадцать один год, и он стал жертвой бандитского преступления. У него была нормальная жизнь: девушка, маленький ребенок и мать, которая любила его. Приняв его за другого, на него напали бандиты и в результате нападения серьезно повредили ему мозг. Такие люди, как этот парень, не должны сидеть в тюрьме. Он должен был остаться с семьей, пока для него не нашлось бы место в отделении неврологии в больнице.

Макс был похож на ребенка, что делало его особенно популярным среди женщин в Стрэнджуэйс.

– Макс, ты должен быть в своей камере, – говорили они. – Тебе нужно принять душ.

И он делал это. Он сидел за изнасилование, напал на подружку своего приятеля. В конце концов обвинение так и не дошло до суда, полагаю, из-за его состояния.

Физически он был глыбой, но иногда вел себя как строптивый подросток. Однажды, хвастаясь – как он думал, – парень рассказал другим заключенным, за что его посадили. Здесь, в медицинском отделении, мы позволяли уязвимым заключенным общаться с обычными зэками – потому что могли хорошо контролировать это, хотя вообще-то правилами это запрещено. Обычно такое не вызывало у нас особых проблем, но если кто-то начинает хвастаться, что он насильник, – это совсем другое. Ради его же безопасности нам пришлось приставить к нему троих офицеров.

Вскоре я уехал в ежегодный отпуск. Я не обвиняю тех, кто работал там, пока я отдыхал, но из-за того, что он был таким неуклюжим, они почти не выпускали его из камеры. Он все больше и больше времени проводил за дверью, в комнатке размером с ванную, вдобавок он разбил телевизор. Так что он был под замком, с поврежденным мозгом, без телевизора, двадцать три часа в сутки. Когда я вернулся из отпуска, он был уже сам не свой.