<…>
Принял меры, чтобы важные текущие дела в Коминтерне не были запущены.
4 апреля. В 3 часа поехали в больницу. С нами Владимиров (Вылко Червенков. —
Забрали гроб Мити и в 4 часа были в крематории. Застали там большое количество сотрудников ИККИ.
Наступил самый тяжёлый момент — спуск тела в печь… „Слава богу“, Рози встретила всё это геройски.
5 апреля. Утром заехали с Рози и Зинаидой Орджоникидзе в крематорий. Посмотрели урну. От прекрасного, так много обещающего Мити остались в коробке щепотка косточек и прах!.. Какой замечательный мальчик, будущий большевик, превратился в ничто… Какая ужасная потеря!.. Бедная Рози! Стойко переносит страшное горе, но как дальше сможет жить и работать без Мити!..
Замуровали урну. Окружили цветами. Мы почувствовали, что одна большая, счастливая страница личной жизни навеки закрывается перед нашими глазами…
Поехал на работу с сознанием, что нам, большевикам, не полагается и при самых тяжёлых условиях и испытаниях падать духом и допускать, чтобы из-за личного горя страдало наше дело.
Собрал все моральные силы и работал, как всегда, хотя и с тяжёлой душевной болью!»
И вновь потекли будни войны, уже без Мити, и к этому предстояло привыкать. Но привыкнуть было совершенно невозможно: о сыне постоянно напоминали оставленные в детской игрушки, книжки с картинками, каракули на листочках бумаги, каскетка, закатившаяся за шкаф, дорожки и скамейки мещеринского парка… Сын пристально разглядывал родителей с фотографии на убранной цветами могилке, и в памяти звучала его последняя мольба перед тем как он лишился речи: «Папочка, забери меня отсюда! Поедем домой!» Воспоминания огнём жгли душу, но несчастные супруги ездили и ездили на Новодевичье…
Розе Юльевне тягостно было в одиночку проводить дни в гулкой тишине московской квартиры. Георгий Михайлович посоветовал ей пойти на курсы медицинских сестёр. И она увлеклась, стала осваивать новую профессию. Сдала экзамен и получила документ о присвоении квалификации операционной сестры. Вместе с Зинаидой Гавриловной Орджоникидзе стала работать в госпитале у Калужской заставы.
Сам он, как обычно, тоже находил забвение и утешение в работе, тем более что она шла стабильно. Аппарат ИККИ, как отлаженный механизм, вёл десятки и сотни дел на военном направлении. Секретариат ЦК ВКП(б) поручил наркому финансов СССР Звереву открыть Исполкому Коминтерна кредит на апрель — май в размере 30 тысяч американских долларов. Поэтому звонок от Молотова ночью 8 мая не вызвал у Димитрова никаких предположений о цели приглашения в Кремль. А речь вновь зашла о судьбе Коминтерна, причём, как ив 1941 году, неожиданно. Не далее как два с половиной месяца назад «Правда» опубликовала ответ Сталина на письмо коллектива ИККИ о собранных средствах в фонд постройки авиасоединения «Москва». Сталин передал коминтерновцам «братский привет и благодарность Красной Армии». Тогда Димитров посчитал этот факт высокой оценкой участия Коминтерна в Отечественной войне.
Теперь ситуация развернулась на 180 градусов. Резюме ночного вызова Димитрова и Мануильского в Кремль подано в дневнике сухо и кратко: «Пришли к выводу, что Коминтерн как руководящий] центр для компартий при создавшихся условиях является помехой самостоятельному] развитию компартий и выполнению их особых задач. Выработать документ о роспуске этого центра».
Так и писано чёрным по белому — «помехой»…
На следующий день Димитров слёг. Из пояснений докторов понял, что это «инфекция гриппа и реакция, наступившая вследствие исключительного нервного напряжения в связи со смертью Мити». О третьей причине доктора, разумеется, не могли знать.
Соблюдая медицинские предписания, Георгий Михайлович остался дома, но документ, подготовленный совместно с Мануильским, 11 мая был отправлен в Кремль. Вечером того же дня последовал вызов к Сталину. Проект получил одобрение. «Какие функции и под какой формой должны и дальше продолжать — поручено Маленкову и мне обсудить и приготовить конкретное предложение», — записал Димитров.
Проект постановления и процедура его принятия (должны были высказать мнение все секции Коминтерна) обсуждались на нескольких закрытых заседаниях Президиума ИККИ. Все, кто участвовал в обсуждении, поддержали самороспуск, усмотрев в столь радикальном шаге возможность широкого объединения всех антифашистских сил в едином фронте, но мотивировали свою точку зрения по-разному. Морис Торез заявил: «Нам, коммунистам, не удалось разбить социал-демократию, преградить путь к фашизму в ряде стран. Не удалось также помешать фашистам в развязывании ими грабительской войны. Старая форма международного объединения рабочих себя изжила». Васил Коларов тоже высказался за роспуск Коминтерна, давно переставшего, по его словам, быть на деле руководящим органом коммунистического движения. Коминтерн был создан в момент революционной бури, но надежды на быструю международную революцию не оправдались. Изменилась обстановка, Советский Союз является фактором такой огромной силы, что Коминтерн превратился в архаизм. Вильгельм Пик сомневался, что все партии настолько зрелы, что могут самостоятельно решать свои задачи. Например, желательна какая-то форма идейной помощи ГКП со стороны более опытных советских товарищей. Матьяш Ракоши предложил дополнить документ словами о пролетарской солидарности, «чтобы создать ясность у наших людей за границей». Ян Шверма сказал: «Вчера, когда я знакомился с проектом постановления, сердце сжалось. Я рос в Коминтерне, вся жизнь протекала с Коминтерном. Но это чувства. А политическое решение, предлагаемое в проекте, единственно правильное и мудрое»{248}.
Приняли следующую процедуру: опубликовать проект постановления за подписями членов Президиума ИККИ, находящихся в СССР, как предложение секциям Коминтерна и после этого запросить у них согласия. Обсуждались и организационные вопросы — о национальных радиопередачах, о сохранении заграничных бюро отдельных компартий, о связи с заграницей и другие. Димитров выразил уверенность, что многие функции ИККИ будут сохранены в той или иной форме.
Сталин лично направлял процесс роспуска Коминтерна. Ночью 19 мая Димитров вновь был приглашён в его кабинет, где с участием Молотова, Ворошилова, Берии, Маленкова и Микояна проект постановления был окончательно уточнён и доработан. Решили предупредить секции о предстоящей публикации важного документа, через десять дней напечатать его, а после получения согласия секций опубликовать итоговое коммюнике.
Однако Сталин уже на следующий день позвонил и спросил: «Нельзя ли сегодня дать в печати постановление Президиума? Следовало бы поспешить с опубликованием». Димитров пояснил, что шифрованное радиосообщение в данный момент рассылается партиям, и до тех пор, пока они его не расшифруют и не прочитают, публиковать постановление неудобно. Дату публикации перенесли на 22 мая.