Когда взвод Попова и Томашина прибыл на обед, вся вторая рота уже была выведена из барака на открытую площадку под жгучие лучи солнца. Голодные, усталые, испытывая муки жажды, невольники стояли, окруженные усиленной охраной, под наведенными на них дулами пулеметов.
Увидя это, остальные роты тоже отказались от обеда. Их загнали в барак, вокруг него выставили пулеметы. Послышались пулеметные очереди — это охранники по приказанию коменданта стреляли в воздух для устрашения «бунтовщиков».
Затем заключенных повзводно, под угрозой применения оружия, увели на работы. В их отсутствие в бараке произвели обыск. По возвращении с работ вечером опять всех загнали в барак и строго-настрого запретили выходить из него. А вторая рота все стояла на площадке. Началась гроза, пошел дождь. Он хлестал измученных и обессилевших солдат, которым даже не разрешалось сдвинуться с места.
Так, под солнцем и дождем, без обеда и ужина, под наведенным на них оружием они простояли до позднего вечера, до самого отбоя.
Воззвание
Из лагеря русских солдат посылали работать на фермы. Палатки, в которых они жили, стояли на кромке сада с лимонными деревьями. В полдень, когда все вокруг замерло от изнывающего зноя, от них отделились двое и через табачную плантацию направились к зарослям кустарника.
Это были Попов и Томашин.
— Деньги послал? — спросил Дмитрий друга.
— Да.
— Сколько набралось?
— Двадцать два с полтиной, — ответил Михаил.
— Не богато, но и то поддержка.
Несколько дней назад из лх команды арестовали за «вредную пропаганду» одиннадцать человек и отправили в тюрьму города Медеа, в дисциплинарный батальон. Там их, по дошедшим на ферму Перманжа сообщениям, в самое жаркое время дня заставляли надевать шинели, поверх их скатки из одеял, вместо пробковых касок — синие французские кепки, и во всем этом — бегать по каменистой дороге. Многие при этом не выдерживали, падали от тепловых ударов.
А сегодня туда увезли еще двух человек. Попов и Томашин собрали и послали с ними деньги на дополнительное питание «штрафников», а то совсем загинут от истощения и болезней.
Прежде чем войти в кустарник, друзья осмотрелись кругом и, нигде не заметив ничего подозрительного, двинулись дальше тайной, одним им известной, тропой. Вот и то укромное местечко, куда они приходят уже не первый раз. Дмитрий вытаскивает из тайника сверток, развертывает его и принимается считать исписанные листочки бумаги.
— Сколько? — спрашивает Михаил.
— Мало. Надо, чтобы на все команды хватило, — говорит Дмитрий.
Где-то в стороне слышится шорох. Друзья настораживаются, но, услышав условный сигнал, спокойно рассаживаются поудобнее.
Через минуту-две перед ними предстает Гаврил Елисеев. Он тоже куртинец, но работает не с ними, а на соседней ферме Далез.
Теперь их трое. Каждый берет из свертка листок бумаги, карандаш и начинает переписывать воззвание, с-которым они решили обратиться ко всем русским солдатам, находящимся на каторжных работах в Африке. Дмитрий Попов пишет лежа. Пожелтевшее от хинина лицо его сосредоточенно. Из-под тонкой кожи выпирают скулы, короткий горбатый нос кажется на исхудавшем лице больше. Михаил Томашин положил на колени дощечку и пишет на ней, ссутулившись. Покатые раньше плечи стали у него какими-то угловатыми, сквозь гимнастерку проступают широкие лемеха лопаток. Елисеев долго умащивается, все никак не может по-настоящему пристроиться. В грамоте он не очень силен и ему это дело дается труднее других.