Жанна говорила долго, говорила красноречиво, естественно, и она… лгала. Она рассказала суду, будто подсудимый священник был знаком с ее братом задолго до описанного вечера, что у них были, мягко говоря, натянутые отношения, что накануне свершившегося преступления они серьезно повздорили. При этом она тщательно обходила предысторию отношений Люциуса с Маркосом, причину их напряженности и предмет ссоры, ибо всего этого не было. Девушка умело упускала эти подробности, заменяя их всхлипываниями в уголок платка и другими ужимками скорбящей и отчаявшейся женщины.

И надо признать лицемерие Жанны было весьма убедительным, а ее слезы покоряющими: мало кто не проникся к молодой девушке участием. Только женская половина присутствующих уловила, что в словах Жанны над сожалением о погибшем брате преобладает страстное желание обвинить в его убийстве архидьякона. И на беду девушки в зале оказалась женщина достаточно знатная и достаточно осведомленная, чтобы вмешаться в течение судебного процесса.

Леди Палмер, слушая Жанну и подспудно наблюдая за архидьяконом, в какой-то момент напряглась, стараясь что-то вспомнить, и вдруг, поражённая некоей догадкой, встрепенулась. Она выразительно взглянула на Люциуса, словно ждала от него подтверждения и тот, сразу поняв содержавшийся в ее глазах вопрос, в ответ на него незамедлительно кивнул: «Да, это она».

— Ваша честь, я прошу слова, — решительно поднялась Барбара с места.

И, не дожидаясь предоставления председателем суда слова, миссис Палмер приступила к рассказу, заставившему Жанну задрожать от ужаса, стыда и ярости, ибо она и не предполагала, что зазвучавшая в тот момент под сводами Вестминстерского дворца история могла быть известна кому-то кроме ее самой и Люциуса. Но, тем не менее, рассказ о ее любви к священнику, о признании и не нашедшем взаимности светлом чувстве теперь становился достоянием общественности, мнение которой тут, же разделилось. Для одних вмешательство леди Палмер стало не вызывающим сомнений откровением; среди других же, — не веривших ей, — нашлись и такие, коих толпа, судя по всему, опьянила — притупила их понятия стыда и совести настолько, что они вслух посмели произнести: «Как можно верить женщине, которая будучи замужем разделяет ложе не с богом данным супругом?».

Судейская коллегия разом затрепетала, боясь, как бы фаворитка не пожаловалась королю на подобную дерзость, допущенную в их присутствии; но Барбара к счастью пропустила это замечание мимо ушей: в тот самый миг она задавала Жанне вопрос, острым лезвием скользнувший по ее ране.

— Ведь ты любила его? Почему же теперь оговариваешь?

Девушку буквально затрясло от давно сдерживаемой в себе обиды.

— Потому что мне больно! — наконец сорвавшись, закричала она Барбаре, окончательно развеивая этим свою ложь и подтверждая правдивость оппонентки. — Невыносимо больно с того самого дня как я узнала правду. Ты когда-нибудь испытывала чувство, будто душа и сердце вот-вот растерзают сами себя в клочья? — сверкая глазами, поинтересовалась она у леди Палмер. — Нет? А у меня в тот вечер была истерика: я захлебывалась слезами, я… задыхалась…

Девушка сорвалась, словно ей вновь не хватало дыхания.

— От гнева, — воспользовавшись этой паузой, вставила леди Палмер. — И ты решила отомстить.

— Тебе не понять меня, фаворитка, — бросив на Барбару последний, полный действительно непонятных для нее чувств взгляд, сказала Жанна. — Ты не знала той пылающей боли, терпению которой предпочтительнее кажется смерть.

И раскрасневшаяся от слез девушка, пряча заплаканное лицо под шелком носового платка и собственных ладоней, быстро засеменила к выходу. И пусть лжесвидетельство на суде — преступление, ни у кого не возникло даже и мысли задержать Жанну: перед горем этой женщины, подвигнувшим ее на такое! расступились все.

А когда Жанна ушла, на ее место в центре залы выступил Дэве, ободренный поддержкой леди Палмер и открытыми ею новыми обстоятельствами.

— Из всего этого следует, — громко заговорил констебль, — что вследствие личных мотивов свидетель является заинтересованным в неблагополучном для подсудимого исходе дела и ее показания не могут быть признаны непредвзятыми.