— Видел, ваше преосвященство. И многие из них были вскрыты; возможно, — сержант снова пожал плечами, но теперь этот жест выражал лишь его неуверенность, — упомянутым мною кинжалом.

Эти показания стали ключевым моментом заседания по делу гибели Томаса Скина. Они еще не склонили мнение лондонцев в пользу архидьякона, но зато напрочь искоренили былую предвзятость. Судьи почувствовали, что жертва уходит у них из рук, и председатель, взирая на почти равнодушного к происходящему архидьякона, решился на шаг, который в данной ситуации можно было с полным основанием назвать: «ход конем».

— Господин Флам, признаете ли вы себя виновным? — громовым голосом спросил он.

Всё вокруг стихло. Многие даже затаили дыхание в ожидание ответа священника. И он не заставил себя ждать.

— Да, ваша честь, — просто сказал архидьякон ко всеобщему удивлению.

Новая минута молчания и скорый взрыв недоуменных голосов, стали на эти слова откликом.

— Что?! — опешил епископ.

— Одумайтесь! — воскликнул констебль.

Но Люциус уверенно и твердо поднял вверх руку, призывая всех к тишине.

— Вы не верите в это? — горько усмехнувшись, проговорил он, когда народ несколько успокоился. — А, тем не менее, в это верят столь многие, что я, пожалуй, готов поверить в это сам. Кто, если не убийца мог видеть столько смертей, находиться так близко от стольких умирающих, принимать последнее издыхание стольких несчастных? А холодное спокойствие при виде боли и страданий? Я считал это своим докторским профессионализмом и священнической выдержкой, а то была просто… жестокость.

По мере того как Люциус говорил это, на лицах простых лондонцев возникали следы угрызений совести, будто только сейчас они начали вспоминать, что перед ними находится не просто обвиняемый, а священник и врач — человек, долгие годы лечивший больных и отпевавший души мертвых; человек, который всегда старался им помочь, и пусть у него не всегда получалось, до сих пор его за это никто не винил, ибо был благодарен ему уже за попытку и предоставленную надежду. Кроме того, речь священника была полна такой неподдельной печали, что даже проникнутый ею адвокат обвинения, которому было выгодно услышать в словах архидьякона признание его вины, сдался. Он поклонился всем троим своим оппонентам и, не говоря ни слова, вернулся на свое место.

Однако судейская коллегия не спешила оправдать священника, наоборот, судьи, в отличие от обвинителя, решили выжать из этой ситуации максимум.

— Суд признает вас… — начал, было, председатель, но взрыв голосов переметнувшегося на сторону архидьякона народа не дал ему вынести свой вердикт. В зале Вестминстерского дворца назревала буря. И в момент до предела накалившихся страстей, вдруг послышался чей-то голос:

— Почтенная коллегия судей, позвольте мне высказать, пожалуй, общее мнение всех здесь присутствующих.

Председатель суда с трудом отыскал в галдящем людском беспорядке произнесшего эту просьбу и, бешеным стуком молоточка по столу заставив присутствующих притихнуть, сказал:

— Мы вас слушаем, герцог. Говорите.

И действительно, к вящему удивлению Дэве и епископа, слово взял Бэкингем.

— Смерть Томаса Скина, — начал он, подходя к перегородке отделяющей аристократические ряды от площадки для дебатов, — как выяснилось, не столь однозначна, как это казалось вначале, а посему, я настаиваю (и думаю, меня многие поддержат) на том, чтобы отложить рассмотрение данного дела на более поздний срок, дабы произвести дополнительное расследование, а также проконсультироваться с лондонскими врачами.

И Бэкингем не ошибся: его поддержали многие. Даже епископ с констеблем, не ожидавшие поддержки со стороны того, кого они причисляли к стану противника, все же искренне порадовались ей. Немудрено, ведь решение предложенное герцогом устраивало всех, кроме разве что судей, потому как во время отсрочки им придется заняться другими преступлениями Люциуса. Но как бы судьям не хотелось этого избежать, они, все же, признали свое поражение.

— Заседание суда по рассмотрению дела о гибели Томаса Скина переносится на 20 августа, — объявил председатель, ударом молоточка подтверждая свое решение.