Таким манером все больше мужчин отрывается от плодотворной деятельности, тем самым слабеет государство и хозяйство, множится общая нищета. Дальше Хань Фэй предупреждает правителей, почитающих ученых и благочестивых людей, невзирая на их простонародное происхождение, о том, что на самом деле они подрывают престиж их собственного сословия, и тем самым навлекают беду на себя самих как монархов. Он доходит до того, что отвергает пользу литературы как таковой, такими вот словами: «В царстве умного правителя не держат никаких книг, а просвещению народа служат законы. От прежних царей не осталось никаких высказываний; роль учителей играют сановники».
В своих разоблачениях Хань Фэй часто к конфуцианцам примешивает еще и моистов. Он точно так же называет совратителями своей эпохи, лживыми болтунами, разбойниками купцов и ремесленников, загребающих огромный барыш за счет земледельцев. Не жалует он и чиновников, пользующихся своим служебным положением ради своекорыстных расчетов. Представления легистов о человеческой сущности очень отличались от представлений о ней конфуцианцев. Мэн-цзы, как мы уже убедились, считал человеческое естество добрым, тогда как Сюнь-цзы утверждал, что оно порочное. Но притом что Сюнь-цзы утверждал, что все люди рождались «корыстными, порочными и нечестивыми» тварями, он все-таки верил в возможность превращения их через просвещение также в совершенно благочестивые и заслуживающие доверия существа. В нашем исследовании трудов Сюнь-цзы мы отметили, что это преобразование выглядит где-то загадочным, так как учителя сами по себе остаются людьми, и поэтому они изначально порочны. Одновременно Сюнь-цзы однозначно исключает вмешательство в этот процесс какого-либо сверхъестественного посредника.
Сюнь-цзы, как и подавляющее большинство легистов, служил чиновником с четко обозначенным кругом обязанностей, и он мог посвящать часть своей жизни карьере начальника службы общественного порядка. В правоохранительных органах можно встретить сотрудников, относящихся с оптимизмом к человеческому естеству, но очень редко; их опыт заставляет их смотреть на человечество в целом с большим подозрением. Сюнь-цзы тоже не обольщался человеческой натурой, но как конфуцианец он нашел способ преодоления такой сложности, пожертвовав при этом самой логикой. Его ученик Хань Фэй в этом плане пользовался непоколебимой логикой. Как и остальные легисты, он воспринял такое представление, что люди своекорыстны, и никак не пытался его умерить. Он высказался следующим образом: «Империей можно управлять, только познав человеческое естество. Людям что-то нравится, а что-то не нравится; следовательно, их можно держать в повиновении посредством вознаграждений и наказаний. На их основе можно вводить в действие запреты и указания, а тем самым образуется целостная система управления народом. Правителю для предохранения своего верховенства остается только прочно держаться за эти рычаги [поощрения и наказания]… С помощью этих рычагов он распоряжается жизнью и смертью подданных. Удержание масс в подчинении обеспечивается одной только силой».
Своекорыстие Хань Фэй считал господствующим правилом даже внутри семьи. «Когда рождается мальчик, – написал он в одном своем исследовании, – отец и мать поздравляют друг друга, но если рождается девочка, они приговаривают ее к смерти… Причина такого отличия в поведении заключается в том, что родители думают о том, как им будет выгоднее в будущем, и прикидывают заранее, что в конечном счете принесет доход. Таким образом, даже отношение родителей к своим детям отмечено погоней за выгодой. Насколько еще более мощным фактором выглядит погоня за выгодой в отношениях, далеких от привязанности, существующей между отцом и его ребенком?»
Если исходить из того, что человеческое естество именно таково, тогда представляется откровенно глупым и опасным полагаться на такие достоинства, как благодарность и преданность в сфере политической деятельности. Хань Фэй фактически сформулировал предположение о том, будто подданные и министры так устроены, что все они без исключения готовы убивать своих сюзеренов, сменять их у кормила власти и захватывать их богатства, если только у них появится на это шанс, причем без угрозы какого-либо наказания. Только неослабная бдительность суверена и своевременное подавление опасных тенденций в обществе, от которых, по утверждению Хань Фэя, не избавлены даже самые внешне преданные советники, позволят правителю сохранить свое положение или даже саму жизнь.
Такой психологический анализ легистов во многом напоминает логику дрессировщика львов с тиграми, наблюдающего за своими питомцами. Говорят (а у автора настоящего труда не сложилось по жизни испытать ремесло дрессировки львов), что этих огромных кошек нельзя по-настоящему одомашнить, поэтому требуется постоянно относиться к ним с опаской и управлять их поведением посредством поощрений и наказаний. Точно такой же подход легисты предлагают применять к представителям рода людского. Разве такой анализ и порядок действий на самом деле не подходит человеку?
Со всей определенностью приходится признать следующее: если личный интерес рассматривать в самом широком смысле данного понятия, тогда все поступки людей определяются именно им. Когда-то автор познакомился с женщиной, которая сказала, что всегда будет поступать только честно потому, что собирается вознестись на Небеса. Других людей удерживает от неэтичных поступков то, что они высоко ценят уважение окружающих, больше той выгоды, которую сулят подобные поступки. Некоторые люди сделают то, что считают правильным, даже если никто не будет знать об их поступках, потому, что они высоко ставят собственное достоинство; такие люди иногда говорят: «Я не усну ночью, если такое вдруг совершу».
Все такие нравственные побуждения можно истолковать с точки зрения корысти, но в этих случаях корысть следует оценивать особым и сложным способом. Те, кто занимается изучением зоопсихологии, признают, что такие факторы, как условные рефлексы и замещающие побудители, совсем не упрощают у животных психических процессов. Психические процессы у человека протекают еще сложнее.
Критика психологии легистов со стороны конфуцианцев тем самым может заключаться в чрезмерном ее упрощении. Их психологи не учитывают то, на что особое внимание обращали все конфуцианцы: громадную роль образования в преобразовании природы и социализации людей. Причем они к тому же не признают, что при всей справедливости вывода о побуждении людей к действию их желаниями они могут захотеть все подряд. Они могут возжелать, например, доверия к себе даже сильнее, чем денег. Таким образом, конфуцианцы могли бы заявить о том, что искренний предводитель, подданные которого чувствуют его зависимость от них, может рассчитывать на более добросовестную их службу, чем намного более умный вожак, ради достижения своих целей пользующийся исключительно обещаниями крупных вознаграждений и угрозами страшных кар.
В теории легистов значится три атрибута, которыми должен пользоваться правитель, чтобы правильно управлять Поднебесной. Один из них называется
Иллюстрацией важности ши (власти/насилия) служило указание на то, что даже совершенномудрые императоры не могли заставить народ повиноваться им до тех пор, пока не показывали свою силу, тогда как даже самый негодный из правителей пользовался полным повиновением народа. Следовательно, делалось заключение, достоинства и мудрость ничего не стоят по сравнению с властью и насилием.
Со своими утверждениями о том, что деятельность правительства требует владения управленческим искусством (шу), легисты по сравнению с конфуцианцами занимали самые непоколебимые позиции. Хотя Конфуций настаивал на том, что учеба сама по себе особой ценности не представляет, если обладатель знаний не мог использовать их в надлежащем поведении, состоя на должности в правительстве, он делал основной акцент на пользе как главном качестве достойного управленца. Конфуцианцы блюли букву его учения, но позабыли во многом о его духе до тех пор, пока до них наконец-то не дошло, что ни одному управленцу не обойтись без добродетели и знания конкретных классических трудов. На этом они и начали настаивать. Но по
мере укрупнения государств, централизации их власти и усложнения хозяйственной деятельности функционирование правительства стало все больше требовать определенных технических знаний и навыков. Легисты признали это, и поэтому, вероятно, китайское правительство по-прежнему оставалось под мощным влиянием легистов еще долго после того, как легизм как развивающаяся философия фактически прекратил свое существование.
В связи с третьим атрибутом – фа (законом) разногласия между легистами и конфуцианцами выглядели точно такими же острыми. Здесь позиция конфуцианцев однозначно формировалась в ситуации, существовавшей при феодализме, когда земельный собственник пользовался практически неограниченной законной властью над земледельцами его владений. Если он проявлял большой деспотизм, совершенно очевидно появлялась необходимость ограничения его власти кодексом четко сформулированных законов. Но если ему хватало добра и мудрости, такому человеку, отягощенному заботой о благосостоянии небольшой группы народа, лично ему знакомого, можно было доверить отправление здорового правосудия. В таком случае ему поручалась вся ответственность в особых условиях с правом принятия решений с опорой на его собственный здравый смысл, ограниченный только местным обычаем. Так выглядело представление конфуцианцев о судебном процессе, которым они регулярно пользовались. Следовательно, они делали упор на передачу отправления правосудия в руки добрых и мудрых мужей, а не на административное ограничение того же правосудия рамками свода законов.
По мере увеличения политических единиц в размере чиновники фактически утрачивали возможность личного знакомства со всеми подданными, оказавшимися в их юрисдикции, и появилась необходимость в составлении сводов законов. Конфуцианцы очень неохотно смирились с этим непреложным фактом, но все еще делали основной упор на управлении государством достойными мужами, а не в соответствии с нормами права.
Китайские суды до самого свержения маньчжурской династии функционировали в манере, отличавшейся от европейского регламента. Суд представлял собой совсем не состязание между юристами прокуратуры и адвокатуры под присмотром судьи, выносящего окончательный вердикт в соответствии с уголовным кодексом. Вместо этого в теории шло расследование судьей фактов по делу, включающих каждое смягчающее или отягчающее обстоятельство, заканчивавшееся решением, выносимым в свете закона, обычая и с учетом всех сопутствующих обстоятельств. Если эта система кажется полностью отличающейся от собственно европейской, тогда считаем своим долгом помнить о том, что многие западные суды совсем недавно пополнились должностными лицами, осуществляющими надзор за условно осужденными гражданами, функция которых сводится к точному изучению всех обстоятельств дела и выдаче рекомендации по действиям в соответствии с ними. Такое нововведение расхваливали как великий шаг вперед.
Часто высказывались обвинения в том, что традиционные китайские суды оказывались некомпетентными и продажными. Но выдающийся французский юрист по имени Жан Эскарра, посвятивший несколько лет исследованию китайской правовой системы, подвергает сомнению обоснованность такого обвинения. В некоторых случаях, утверждает он, все происходит оттого, что китайские судьи ставят равноправие и социальную справедливость выше буквы закона. Он находит традиционную китайскую судебную систему (основу которой составляет конфуцианство) заслуживающей «большего восхищения, чем осуждения».
Сюнь-цзы, как и следовало ожидать, мог о праве сказать гораздо больше доброго, чем остальные первые конфуцианцы. Но даже он обращает внимание на то, что законы не способны воплощаться в жизнь без вмешательства человека, и он утверждает, что они играют гораздо меньшую роль, чем толковые мужчины, следящие за их исполнением. Кроме того, говорит он, без тщательного учета всех без исключения обстоятельств конкретного дела «те дела, для которых не предусмотрена норма права, обязательно подвергнутся неправому рассмотрению».
Легистское понимание права в некоторых аспектах больше напоминало западное право, чем конфуцианское. Однако предназначение их концепции очень отличалось от того, что на Западе считается объектом права. Для европейцев «гарантии закона» означают защиту отдельного человека от чрезмерного давления властей. Легисты, однако, видели в законе инструмент всеобъемлющего контроля над всеми подданными со стороны правительства. Они требовали составления точных законов, изданных и известных всем. В действительности этим предусматривалось составление точной таблицы поощрений и наказаний таким манером, чтобы подданные знали, что их ждет за тот или иной поступок. «Поощрения, – написал Хань Фэй, – должны быть щедрыми и определенными, чтобы народ мог их оценить. Наказания должны быть жестокими и неотвратимыми, чтобы народ их боялся. Законы должны быть всеобщими и конкретными, чтобы люди могли их понять. Поэтому правитель должен награждать щедрой рукой и наказывать без оглядки на милосердие».
Говорят, что законом Шан Яна предусматривалась кара тому, кто вывалит прах на улицу, в виде отрубания руки виновного. Ему приписывается такая вот цитата: «За мелкие проступки следует наказывать самым жестоким образом; дальше, если изжить мелкие правонарушения, тогда и тяжких преступлений не появится. Назовем это применением наказания ради избавления от наказания». Если не пытаться входить в сложное положение того, кто лишился руки, тогда следует помнить слова Хань Цзы, сказавшего, что поощрения и наказания предназначаются не только тем, к кому применены, а всему народу в качестве наглядного примера.