Несмотря ни на что, нашли своих последователей и легисты. Притом что конфуцианцы свято верили в то, что именно их представители должны занимать ключевые высоты в правительстве, они чересчур увлеклись вопросами обряда, метафизики и литературы, чтобы заниматься приземленными делами типа ведения хозяйства империи; они считали такие сферы, так или иначе, не достойными внимания благородных мужей. Однако государство династии Хань представляло собой громадный политический и экономический организм, настоятельно требовавший сложных управленческих приемов и чиновников, владевших такими приемами. Только чиновники, оставшиеся после краха империи Цинь, обладали необходимыми навыками государственного управления, и императору династии Хань пришлось их нанять к себе на службу. По своим воззрениям они фактически принадлежали к легистам.
Четвертый суверен династии Хань император Вэнь-ди, правивший с 179 по 157 год до н. э., во многом соответствовал тому идеалу, каким должен быть правитель конфуцианского толка. Он видел долг императора в том, чтобы осуществлять разумное руководство своим народом во благо этого народа. Максимально сократил поборы, предоставил свободу государственным невольникам, поставил заслон продажности должностных лиц, смягчил судебную практику настолько, что смертная казнь стала редким явлением, и назначил государственные пособия для престарелых подданных. Он упразднил законы, запрещающие критику императора, завив при этом, что хочет послушать мнение подданных о его промахах. Высказал предложение о том, чтобы в соответствии с конфуцианскими принципами не оставлять престол своему сыну, а вместо этого поискать самого добродетельного в империи мужа и назначить его своим наследником; его сановники, однако, убедили его в том, что пользы их империи это не принесет, зато может накликать на нее множество бед. Он жил скромно и, когда умер, оставил завещание, чтобы траур по нему ограничили абсолютным минимумом, дабы не сильно потревожить народ.
Никакого лицемерия в этом не было; император Вэнь-ди считается истинным образцом конфуцианской добропорядочности и одним из самых милосердных монархов за всю историю человечества. Беда заключалась в его чрезмерном суеверии, из-за которого он постоянно подпадал под влияние авантюристов, утверждавших, будто они обладают сверхъестественными способностями. Среди ученых, официально назначенных при его дворе изучать философию, встречались представители самых разнообразных школ; поначалу среди них числился всего лишь один-единственный конфуцианец. Более того, когда Вэнь-ди решил приставить наставника к своему наследнику, он выбрал человека, принадлежавшего к школе легистов.
Несмотря на такой философский разброд при дворе династии Хань, конфуцианцы снова приобрели положенный им вес там, когда император У-ди, числящийся шестым правителем данной династии, в 140 году до н. э. унаследовал престол. Весьма широкое распространение получило мнение о том, что император У-ди выступал в роли откровенного, если только не заблудшего покровителя конфуцианства, что конфуцианцы пользовались большим авторитетом при его дворе и на время его правления приходится «триумф» конфуцианства.
Все-таки если попристальнее приглядеться к фактам, сохранившимся в истории Китая, напрашиваются следующие выводы: во-первых, притом что император У-ди вполне мог считаться настоящим конфуцианцем, когда только-только унаследовал престол еще мальчиком 15 лет, он быстро перерос этот свой этап становления как мужчины; на протяжении всей его долгой жизни в зрелом возрасте он уже выступал в качестве легиста, ловко притворяясь конфуцианцем из политических соображений. Во-вторых, консультанты, на самом деле занимавшиеся формированием политики его правительства, откровенно придерживались воззрений легистов и отвергали теорию Конфуция. Номинальных же сановников-конфуцианцев, занимавших высокое положение при дворе У-ди, настоящими представителями данной философской школы назвать можно было с большой натяжкой. И в любом случае У-ди практически не обращал внимания на их советы по актуальным на самом деле вопросам. Наконец, если согласиться с реляцией о том, что во время правления императора У-ди конфуцианство «пережило свой триумф», следует оговориться, что в весьма ограниченном смысле этого понятия. Все дело в том, что по ходу дела конфуцианство подверглось ревизии и извращению до такой степени, что Конфуций, Мэн-цзы и Сюнь-цзы просто пришли бы в ужас, который фактически переживали ортодоксальные конфуцианцы времен самого императора У-ди.
Ученые часто указывали на то, что при тщательном рассмотрении значимых деяний императора У-ди ясно просматривается их соответствие предписаниям такого легиста, каким был Хань Фэй. Ученые конфуцианской школы сетовали на то, что легист пользовался диктаторским методом подсчета населения, изобретенным еще Шан Яном. Суровые законы династии Цинь полностью никто никогда не отменял, а при У-ди их к тому же ввели в четкий и подробный свод законов, исполнявшихся без каких-либо поблажек. За внешне пустяковые нарушения с людей требовали громадные штрафы, отправляли на военную службу или превращали в государственных невольников. При этом целью ставилась ликвидация купечества и сословия состоятельных людей. Советники У-ди из числа легистов подталкивали его к конфискации всех наиболее доходных предприятий; он к ним прислушался и добычу соли, железа, а также изготовление очищенной зрелой бражки причислил к государственной монополии. Для обеспечения одних только этих монополий рабочей силой пришлось более сотни тысяч человек осудить как уголовников и превратить их в государственных невольников. На оплату его военных авантюр шли средства, консолидированные за счет непосильных поборов с населения. Не брезговал он и чеканкой неполноценных монет с отступлением от установленного стандарта. Наказания назначались настолько часто и настолько суровые, что мужчины стали сторониться государственной службы; в этой связи пришлось придумать специальный порядок, при котором назначенный на государственную должность человек получал возможность откупиться от такой сомнительной «чести»; в результате в казну стали поступать средства из такого вот нового источника.
Особое внимание легисты придавали войне, и У-ди был с ними заодно. В начале его правления существовала реальная угроза нападения со стороны соседних диких племен; но после того, как он ее устранил, у У-ди появился неутолимый вкус к завоеванию чужих территорий. Его армии продвинулись глубоко в Среднюю Азию; в одном случае он послал больше 100 тысяч человек личного состава в Фергану, чтобы завладеть редкой породой лошадей. Невозможно подсчитать, сколько десятков тысяч жизней было положено на алтарь всех тех беспрестанных экспедиций, зато нам прекрасно известно, что из-за них рухнула экономика Поднебесной. Тем не менее У-ди намного расширил пределы территории Китая; этот факт, безо всякого сомнения, умерил гнет его репрессивных мер в восприятии народа в целом.
Император У-ди не собирался оставлять управление правительством в руках своих министров, как это когда-то советовал Конфуций и как это было принято при остальных императорах по большому счету с момента основания династии Хань. Вместо этого он взял бразды правления государством в свои руки и, как кажется, воздержался от того, чтобы передоверять реальную власть кому-то из его министров или советников, как настаивал на этом когда-то Хань Фэй. Вне закона объявили критику монарха, разрешенную во время правления императора Вэнь-ди; такого рода дерзость теперь каралась со всей суровостью. Как бы то ни было, императора ругали многие, особенно в конфуцианских кругах, и в 99 году до н. э. вспыхнуло народное восстание. Обращает на себя внимание то, что центром ему служила область, где родился Конфуций. После его подавления казни подверглись больше 10 тысяч человек его участников и сочувствующих.
Император У-ди не только поступал, как подобает легисту, но и держал при себе легистов в качестве самых влиятельных советников. Как отмечало сразу несколько ученых, существуют убедительные основания полагать, что он сознательно брал пример с Первого Императора династии Цинь. И в его указах он при всяком подходящем случае заимствовал высказывания из трудов легистов, в частности из «Хань Фэй-цзы», показывая тем самым свое знание этих трактатов, хотя ему вполне хватало благоразумия не слишком афишировать источники своей мудрости. Тогда каким же манером такой император вообще заслужил репутацию искреннего, пусть даже где-то заблудшего, покровителя конфуцианства? Манером очень даже замысловатым.
Когда в возрасте 15 лет его возвели на императорский престол, подавляющее влияние при его дворе принадлежало известным министрам-конфуцианцам. Так как на уроках мальчика как будущего правителя учителя склоняли к конфуцианству, этим министрам не составляло большого труда заручиться его подписью под декретами, предусматривавшими запрет на изучение молодыми людьми некоторых работ легистов, в том числе трактатов Шан Яна и Хань Фэя. По-видимому, этот декрет официально никогда не отменялся, но искреннее увлечение молодого императора конфуцианством скоро прошло. Его бабушка, полновластная великая вдовствующая императрица, принадлежала к числу пламенных последователей школы даосов, и ей потребовалось совсем немного времени, чтобы покончить с влиянием при дворе его советников-конфуцианцев.
Скоро наш юный император обнаружил, что больше не питает симпатии к конфуцианцам. Они демонстрировали недостаточное почтение его августейшему положению, а также подвергали его самого весьма дерзкой критике. Кроме того, он жаловался (и здесь правоту императора оспорить сложно) на то, что они совершенно незнакомы с практичностью в жизни. Они не только выступили против войны как бесполезного занятия, но еще возражали по поводу любой разумной подготовки на случай вторжений диких кочевых орд, терзавших жителей приграничных районов. Конфуцианцы утверждали, будто императору следует познакомиться с ними и проявить добродетель, и эти варвары перейдут на его сторону сами. В управлении государством, говорили они, достаточно добродетели со знанием классики. Такие мещанские мелочи, как арифметика и административные приемы, по их мнению, для благородного мужа никакой ценности не представляли.
Эти мужчины не смогли бы успешно управлять обширной и сложной империей У-ди. Тем не менее они верили в свое предназначение заниматься государственными делами, и конфуцианцы пользовались поддержкой народа. Судьба династии Цинь служит наглядным доказательством того, как опасно было их обижать. У-ди приступил к правлению империей, располагая репутацией друга конфуцианства, и он всячески старался ее поддерживать. В своих указах он постоянно делал ссылку на конфуцианскую классику. Он оказал высокую честь (но не наделил властными полномочиями) двум потомкам Конфуция. Утверждая все новые законы и внедряя все более жестокие наказания, он утверждал: «Мои намерения заключаются в том, чтобы сокращать число наказаний, тем самым уменьшая зло». Вытряхивая последний грамм дани из своего народа, он постоянно издавал указы, в которых описывал свои мучения, которые он чувствовал, осознавая его страдания. Для своих наиболее изощренных замыслов он сочинял утонченно благовидные побуждения чистейшего человеколюбия.
На протяжении какого-то времени для ученых существовал порядок, рекомендованный представителями их родных областей, когда они прибывали ко двору и проходили испытания у императора. Известный конфуцианец по имени Дун Чжуншу подвергся таким испытаниям в самом начале правления императора У-ди. В своей экзаменационной работе он открыто обвинил императора в использовании методов легистов в управлении государством времен династии Цинь и утверждал, что чиновники его двора жестоко терзают народ.
Первый Император Цинь сделал бы из Дун Чжуншу мученика, но император У-ди оказался правителем гораздо умнее своего великого предка. Он назначил его высокопоставленным министром при дворе сумасбродного вассала, ненавидевшего буквоедов и взявшего за привычку казнить надоедавших ему министров. Только вот разумные ожидания У-ди не оправдались, так как Дун Чжуншу приобрел благоволение своего нового господина. Император предпринял вторую попытку избавления от неугодного философа, отправив его ко двору вассала, тоже скорого на расправу, но еще более кровожадного. На этот раз Дун Чжуншу ушел со службы «по состоянию здоровья» и провел остаток своей жизни вдали от государственных дел. Ближе к старости император У-ди время от времени посылал одного из своих придворных к Дун Чжуншу, «чтобы попросить у него совета». Таким манером У-ди приобрел и до сих пор пользуется репутацией покровителя конфуцианского ученого по имени Дун Чжуншу.
Немного позже того, как государственные испытания держал Дун Чжуншу, проходили такие испытания сотни ученых, среди которых числился претендент на государственную службу по имени Гунсунь Хун. В молодости этот человек служил тюремным надзирателем, и, возможно, именно тогда у него проснулся интерес к легизму, проявившийся позже во всей красе. Изгнанному из надзирателей тюрьмы за некую провинность, ему пришлось какое-то время пасти свиней, и, только разменяв пятый десяток лет жизни, Гунсунь Хун начал изучать конфуцианский классический трактат «Чунь цю» в изложении Гунъян Гао. На седьмом десятке лет жизни он написал сочинение – наставление для императора. Его вывод, скрытый за конфуцианским фасадом, на самом деле звучал как у вполне зрелого легиста. Он заявил, что императору положено энергично формулировать законы и использовать
Ученые, занимавшиеся оценкой сочинений по степени достоинства, возмутились содержанием его произведения и присвоили Гунсунь Хуну последнее место из сотни претендентов. Когда император ознакомился со всеми сочинениями, он назвал работу Гунсунь Хуна лучшей из всех представленных. Наконец-то ему попался «конфуцианец», полностью отвечавший его запросу. Он осыпал Гунсунь Хуна почестями и в скором времени назначил его главным министром. Император держал его при себе, пока тот не умер от старости. Правительством на самом деле руководили император и небольшая группа его советников, придерживавшихся легистских воззрений. Главный министр, как сообщает нам некий сановник императорского двора, обеспечивал приличное конфуцианское прикрытие действий правительства, проводивших в жизнь политику легистского толка.
Поищите имя Гунсунь Хуна практически в любой летописи, и прочтете, что он был конфуцианским мудрецом, раньше пасшим свиней, которого император У-ди ценил настолько высоко, что назначил главным министром и присвоил благородный титул
Он щедро награждал номинальных конфуцианцев, хваливших его инициативы, и наказывал тех, кто критиковал его. Стеснение интеллектуальной свободы шло по всем направлениям; Дун Чжуншу однажды осудили на смерть за написание «вздорного» трактата, но император его простил. У-ди придал привлекательности сотрудничеству с правительством, основав императорский университет, в котором за счет казны обучалось 50 конфуцианских студентов. Ученым, успешно выдержавшим государственные испытания по знанию конфуцианской классики, предоставлялось все больше мест в правительстве; эти испытания служили императору мощным механизмом влияния на выбор направления конфуцианской мысли и программу обучения молодежи.
Так как в период правления династии Цинь большая часть литературного наследия Китая подверглась уничтожению, ученые проявляли громадный интерес к обретению древних трактатов, особенно написанных признанными классиками. Император всячески поощрял такой интерес к старинным текстам, который, с его точки зрения, выглядел значительно более предпочтительным, чем то внимание, которое Конфуций и Мэн-цзы уделяли критике общественных и политических порядков.
Приблизительно в это время стартовал великий период составления комментариев, посвященных толкованию содержания древних книг. В этих комментариях мудрецы, обслуживавшие династию Хань, дали толкование всей классической литературе с точки зрения ведущих мыслителей их собственного времени. По большому счету с точки зрения этих комментаторов китайская классика все еще изучается и переводится в XX веке вразрез с тем фактом, что мыслители при династии Хань развивали свои теории совсем иначе, чем это делали настоящие классики китайской философии.