Его учение в том виде, в каком оно сформулировано в многочисленных манускриптах, основано на законе причинной обусловленности. Бытие объявляется злом, от которого предстоит избавиться. Что порождает бытие? Желания, приверженность жизни и предметы ощущения. Избавление от всех желаний и приверженности к жизни освобождает человека от замкнутого цикла бытия. До конца жизни, при таком раскладе, человеку следует всего лишь блюсти обет безбрачия, совершать благие поступки и размышлять на высокие темы, и с приходом смерти (если не раньше) наступит состояние нирваны. На такой образ жизни согласились монахи, и они вступили в соответствующий орден; позже Гаутама разрешил женщинам принимать монашеский постриг, хотя сделал он это с великой неохотой. Светских людей в этот орден не принимали, но им ставили в заслугу оказание всяческой поддержки монахам и монахиням. Мирянам предписывался намного упрощенный кодекс поведения, которому им предстояло следовать; им запрещалось отнимать чужую жизнь, употреблять дурманящие напитки, лукавить, воровать или блудить. Притом что всем прихожанам подарена надежда на нирвану, они к тому же могут рассчитывать на перевоплощение во временных небесных чертогах.
Не следует тешить себя иллюзиями относительно того, что буддизм с самого начала, и в последующем тоже, не снабдили атрибутами мифологии, без которых не обходится ни одна религия. С самого начала Будду, бывшего человеком, наделяли всеми признаками избранности и подчеркивали его божественность. Тем не менее, если принять на веру базовый постулат перевоплощения, ранний буддизм относится к предельно простым и рациональным учениям. Этот вариант буддизма часто называют (по причинам, которые мы рассмотрим в скором времени) «хинаяна буддизм». Существуют основания считать этот вариант буддизма первым, получившим известность в Китае.
На Западе не знают, как и когда буддизм впервые проник на территорию Китая; зато достоверно известно, что традиционно согласованный рассказ об этом считается досужим вымыслом. Часто указывалось на существование сходства между даосской теорией, изложенной в трактатах «Лао-цзы», с «Чжуан-цзы», и представлениями, которые можно отыскать в трудах индийских мудрецов. Можно привести абзацы из буддистских книг, во многом совпадающие по смыслу с китайским каноном. Вполне возможно, что индийские идеи на самом деле проникли в Китай достаточно давно, чтобы оказать влияние на творчество авторов даосских трактатов, но для подробного подтверждения фактов на данный счет следует подождать результатов грядущих исследований. Пока же мы, однако, располагаем свидетельствами того, что буддизм знали в Китае где-то к началу христианской эры.
Вспомним очень интересный труд под названием «Моу-цзы ли хо лунь» в честь его автора Моу-цзы, написанный около 200 года н. э.[9] Моу-цзы считался китайским ученым, безупречно владевшим теорией конфуцианской классики. Он к тому же познакомился с наследием даосов, но в конечном счете остановился на буддизме. Моу-цзы рассказывает нам о том, что в его время буддизм достойной оценки в Китае со стороны обывателей и придворных ученых не получил. Сам Моу-цзы чувствовал, что взирает на буддизм глазами еретика. По этой причине он написал свою книгу в форме диалога, чтобы объяснить и защитить буддизм.
Он перечисляет тогдашние возражения китайцев по его поводу: в нем увидели теорию дикарей. Перевоплощение на самом деле представляется невозможным. Сыновнее благочестие требует, чтобы тело покойника оставалось в нетронутом виде, а также предусматривает производство потомства, но буддистские монахи брили свои головы и как минимум считались девственниками (Моу-цзы признал, что далеко не все они не знали женского тела). Если Будда на самом деле являл собой величайшего наставника, почему его теории не следовали китайские мудрецы, Яо, Шунь и Конфуций? Моу-цзы отбивает все претензии и многочисленные прочие возражения с большой ловкостью, проявив себя как большого знатока, прекрасно овладевшего конфуцианской классикой ради подобных диспутов. С переходом в буддисты, утверждает Моу-цзы, он совсем не распрощался с Конфуцием. В конфуцианской классике он видел цветы, а в буддизме – плоды просвещения.
Самым замечательным в этом деле можно назвать постоянное заимствование Моу-цзы высказываний из канона «Лао-цзы» в поддержку буддизма. Для обозначения буддистской «нирваны» он использует термин
Даосизм и буддизм в представлении китайских обывателей выглядели чем-то единым. В переводе буддистских манускриптов использовалось множество даосских терминов, и многие китайцы изучали даосизм и буддизм одновременно. Буддисты проявляли зачастую большую терпимость к даосизму, и они даже иногда выставляли в своих храмах изваяния даосских божков.
Даосизм во времена позднего периода династии Чжоу и династии Хань впитал огромный объем китайских магических обычаев и традиций народных верований, превратился в повторение буддизма через сооружение храмов, появление монахов, монахинь, манускриптов и учений, во многих отношениях поразительно сходных. Даосы, однако, не проявляли той терпимости к буддистам, которую те проявляли к ним; возможно, в силу обширного заимствования у буддизма их мучили угрызения совести. Даосы утверждали, будто Лао-цзы посетил Индию, и там он воспитал Будду, поэтому буддизм следует считать не чем иным, как дочерним учением даосизма. Буддисты и даосы обычно вступали в соревнование за влияние при китайском дворе, и даосы очень часто выступали в качестве подстрекателей мер правительства по ограничению распространения буддизма в Китае.
Нам уже известно, что ранний буддизм иногда называют «хинаяна буддизмом». Это название ему присвоили поборники варианта буддизма, появившегося позже того, который они назвали «махаяной». Это слово на санскрите означает «большая колесница»; предыдущий вариант буддизма «хинаяна», чтобы не вносить путаницы, они покровительственно назвали «малая колесница». Махаяна могла получить популярность в Индии где-то в начале христианской эры. Его самое существенное отличие заключается в том месте, которое в нем занимает понятие
Махаяна в целом служит потаканию простонародным вкусам тем, что ее последователи до высшей степени подняли те суеверия и мифологических персонажей, которых подзабыли при раннем буддизме. Мы к тому же находим в махаяне великое множество метафизических домыслов, касающихся категории предметов, обсуждать которые Будда отказывался потому, что, как он сам сказал, они никому не нужны. Смущающей проблеме различия между этими двумя учениями специально посвящен один из знаменитейших манускриптов махаяны. В нем приводятся слова самого Будды о том, что сначала он проповедовал догмат хинаяны, так как люди еще не были готовы к усвоению высшей истины той же махаяны.
Так получается, что в первых буддистских манускриптах, переведенных на китайский язык, описывалось учение хинаяны, а кое-какие сведения о махаяне перевели уже во II веке н. э., и львиная доля переводов после V века касается той же махаяны.
Несмотря на то что буддизм получил известность в Китае к началу христианской эры, а возможно, еще раньше, это все выглядит так, что его влияние на китайские эрудированные круги на протяжении еще нескольких веков практически ничего не значило. В китайской литературе упоминания о нем встречаются совсем редко вплоть до III столетия. Среди народных масс, однако, буддизм получал широкое распространение. Особенно плодородную почву для продвижения новой веры обеспечивали народы с севера и запада, вторгшиеся в Китай и захватившие царства, которыми правили в качестве завоевателей. Некоторые из их правителей превратились в ревностных новообращенных, и мы располагаем сведениями о том, что к 381 году девять десятых населения Северо-Западного Китая причисляли себя к буддистам. Знаменитый индийский монах Кумараджива в самом начале V столетия получил назначение государственным сановником в самом крупном в свое время городе мира Сиани; он организовывал учреждение, в которое набрал несколько сотен монахов, которым поручил перевод 94 буддистских трактатов, и сам контролировал их работу. Приблизительно в это же время один китайский император, вотчина которого теперь ограничивается Южным Китаем, обратился в буддистскую веру.
Сто лет спустя император У-ди (правил в 502–549 гг.), основавший династию Лян, начал свое правление в качестве конфуцианца, но через несколько лет приобщился к буддизму. Он читал публичные лекции по буддистским манускриптам, создал первое собрание буддистского канона на китайском языке, написал собственные труды по буддизму и три раза удалялся в монастырь. Он к тому же выпустил указы, которыми запретил принесение в жертву животных, противоречащее буддистскому учению вселенской любви. В дальнейшей китайской истории многие императоры и императрицы принадлежали к буддистам.
Стремительно множились храмы и росло число монахов, а верующие люди передали храмам просторные земельные владения. Случившийся уход большого количества подданных из сферы производства и изъятие крупных участков сельхозугодий из налоговых ведомостей вызвали серьезные тревоги в официальных кругах. В 845 году император, исповедовавший даосизм, распорядился сровнять с землей больше 40 тысяч буддистских храмов, вернуть к светской жизни 260 тысяч монахов обоего пола, освободить 150 тысяч храмовых невольников и конфисковать огромные площади земли, принадлежащие храмам. Эти числа могут показаться завышенными, но все равно по ним можно судить о масштабе распространения китайского буддизма в Поднебесной. Ни этот декрет, ни разрозненные прочие попытки подавления буддизма серьезным успехом не увенчались.
К буддизму приобщали не одни только худородные сословия и императоры. По мере накопления инерции магистрального движения на протяжении первого тысячелетия христианской эры все больше лучших умов Китая стало обращаться к буддизму. В XI веке знаменитый реформатор и государственный деятель Ван Аныпи (табличка с его именем после кончины помещена в конфуцианском храме рядом с табличкой Мэн-цзы) сожалел о том, что ученые за идеями обратились к буддизму и даосизму. Заметим, что его собственный сын написал трактаты одновременно по даосизму и по буддизму. В XII веке Чжу Си, считающийся основателем современной конфуцианской ортодоксии, утверждал, что образованным мужам пришлось обратиться к даосизму и буддизму в поисках новых религиозных и этических концепций.
Быть может, поразительнейшим показателем мощи влияния буддизма следует назвать то, что, пока немногие ученые конфуцианцы продолжали осуждать его как иноземное суеверие, конфуцианские храмы с VIII до XVI века украшали изображения Конфуция, его учеников и прочих достойных персонажей в порядке, заметно напоминавшем расположение изображений в буддистском храме. По поводу такого сходства европейский китаевед Джон К. Шрёк говорит, что «о каком-то совпадении тут говорить трудно».
Такой стремительный и плодотворный натиск буддизма вызывает большое удивление. В буддизме можно отыскать массу всего, что должно было бы оттолкнуть от него китайцев. И такие моменты в нем существовали; даже в книге буддистского ученого Моу-цзы указывается на них. Но дело касается еще более соблазнительных приманок. Некоторые из них выглядят предельно очевидными.
Нельзя назвать простым совпадением то, что период грандиозного роста популярности китайского буддизма пришелся на время больших бед в китайском мире. Мы видели, что ближе к закату династии Хань во II веке обстановка в Китае складывалась очень неспокойная. Интеллектуалы нашли убежище в своего рода нигилизме или в даосской мистике. Простой народ, пребывавший между притеснявшими его чиновниками и крупными владельцами земельных наделов, все больше проваливался в разряд безземельного пролетариата, если не в рабство.
Эти несчастные массы народа присоединились к движению даосов, представители которых проповедовали грядущую эпоху процветания и равноправия. Они вступали в деревенские общины с общей для всех кухней и публичным признанием прегрешений, а их жители проходили военную подготовку. В 184 году жители таких общин взялись за оружие и приобрели контроль над значительной территорией Китая. По отличительной повязке на голове этих мятежников их восстание вошло в историю под названием движения «Желтых повязок». Если верить официальным хроникам, за единственный год погибло полмиллиона человек. Тот мятеж удалось подавить, но из-за него Поднебесная погрузилась в пучину затянувшихся усобиц, растянувшихся на жизнь целого поколения, и после них, как сообщает нам один ученый, Китай превратился «из мощной империи в сплошной обширный погост». Китай распался на три государства, и спустя столетие на его территорию начались вторжения варваров. Между 220 и 589 годами наблюдался всего лишь один краткий период в 24 года, когда Китай удалось объединить; в некоторые периоды истории он дробился на множество враждующих княжеств.
Вполне естественно, что при такой жизни многие люди искали утешения в буддизме. Китайский автор буддистских трактатов, с которыми мы познакомились чуть раньше, по имени Моу-цзы вещает нам о том, что ближе к закату династии Хань после восстания «Желтых повязок» многие люди, кто мог, сбежали в княжества Юго-Западного Китая, где наблюдалось относительное благополучие, и там многие приобщились к даосизму. Моу-цзы присоединился к этим переселенцам и откровенно признался в том, что обратился в буддизм ради спасения от пороков тогдашнего мира.