Как ни парадоксально, но вынужденные покинуть родину советские евреи не испытывали взаимной этнической ненависти к своим бывшим соотечественникам. Так, в своей первой депеше в качестве первого (после распада СССР) российского посла в Израиле А.Е. Бовин сообщал в МИД России, что «несмотря на то, что антисемитизм в СССР долгое время был почти официальной политикой, несмотря на мытарства, унижения, оскорбление человеческого достоинства, которые испытал каждый еврей, желающий уехать из нашей страны, — несмотря на всё это в Израиле сохраняется… доброе, благожелательное отношение к России и к русским».

Однако, как уже не раз упоминалось выше, в СССР грубейшим образом попирались достоинство, свобода и права человека далеко не только евреев. Просто они оказались традиционно наиболее уязвимой частью полиэтнического населения империи. Вместе с тем, как уже не раз отмечалось в этой книге, значение свободы в том или ином обществе определяется не столько тем в какой степени она попирается власть предержащими, сколько тем, насколько за неё готов сражаться народ. Подлинное отношение к свободе со стороны разно племенного населения советской империи весьма образно описал А.И. Солженицын: «Нет, силён бес! Отчизна советская такова: чтоб на сажень толкнуть её глубже в тиранию, — довольно только брови нахмурить, только кашлянуть. Чтоб на вершок перетянуть её к свободе, — надо впрячь сто волов и каждого своим батогом донимать: «Понимай, куда тянешь! Понимай, куда тянешь!»». Население с таким отношением к свободе по определению не способно создать государство, которое могло бы обеспечить права своих граждан. В свою очередь граждане в роковую минуту для подобного государства оставляют его на произвол судьбы. Именно этими обстоятельствами, на мой взгляд, объясняется крах Российской империи в 1917 г. и распад СССР в 1991 г. Подобные державы не воспринимается в качестве своего Отечества. Как же тут не согласиться с французским философом Полем Гольбахом (1723–1789), который некогда вполне справедливо заметил, что там «где нет свободы, там нет Отечества». В этом случае люди пытаются выстроить или найти новое.

Особенности страны исхода, как правило, предопределяли и дальнейшую судьбу эмигрантов: бедные, но сохранившие чувство собственного достоинства и традиции свободы выходцы из Англии, Ирландии, Германии, Франции в жесточайшей конкурентной борьбе добивались доминирующих позиций в бизнесе, политике, юриспруденции; бедные, но при этом униженные и оскорблённые выходцы из царской России, СССР — максимум в сфере искусства, науки или бытового обслуживания. Например, в отношении украинцев на это обстоятельство обратил внимание второй Президент Украины, заметивший, что «за границей украинцы по сравнению с местными живут в целом хуже. Это бросается в глаза в США, в Канаде. Максимум, которого достигает там украинец, — это, за редкими исключениями (такими, как бывший генерал-губернатор Канады Рамон Гнатишин), — уровень среднего класса». Хронические унижения, оскорбления и страх, которые преследовали людей в стране исхода, выталкивали их за пределы родины с такими душевными ранами, которые приходилось зализывать на протяжении всей последующей жизни. Сражение с этими нравственными и психологическими травмами не позволяло на равных участвовать в конкурентной борьбе за место под солнцем чужбины.

Путь к свободе — в политической борьбе, жизнь свободы — в институтах конституционного права. Подобная диалектика свободы позволяет говорить о её несомненной двойственной природе, в которой, наряду с вышеупомянутой политической доминантой, со всей очевидностью прослеживается и столь необходимая ей правовая основа. Правовая основа свободы обеспечивается институтом основных прав человека.

В понятийной связке — свобода и права человека — исходной и базовой, с исторической точки зрения, выступает категория «свободы», появившаяся, по утверждению некоторых правоведов, ещё в Древнем Шумере, царь которого в далеком XXIV веке до н. э. подарил «свободу» своим подданным. Каждый народ на разных этапах своей истории по-разному переживал и толковал своё восприятие свободы. Так, в России в силу её специфической истории утвердилось восприятие свободы в качестве права беспрепятственно покинуть своё место преимущественного пребывания. Этот вывод в определённой степени нашёл своё подтверждение в трудах отечественных историков, которые заметили, что в Российской империи всегда бытовало отличное от западного мира понимание свободы: не как права творить и утверждать свои ценности, а как право уйти, ничего не оставляя после себя. Заметим: не борьба за свободу, а её поиск на новом месте обитания стал отличительной чертой национального характера большинства населения империи. Последнее, очевидно, и стало одной из основ традиции невежества, у которой со всей очевидностью открылось некое второе дыхание в процессе отечественной приватизации: уйти, уехать, эмигрировать, прихватив с собой чужое — общенародное — добро, ничего при этом не утверждая и, разумеется, не созидая. У этой традиции, если внимательно присмотреться, не только глубокие корни, но и весьма ядовитые побеги.

Толковый словарь знаменитого российского языковеда Владимира Ивановича Даля (1801–1872) определяет свободу как «свою волю, простор, возможность действовать по-своему, отсутствие стеснения, неволи, рабства, подчинения чужой воле». Очевидно, что подобное понятие свободы, сложившееся в отечественной истории и ставшее частью менталитета нашего населения, в полной мере отдает своеволием, легко переходящим в произвол без границ, без ответственности, без каких-либо табу посягать на чужое достоинство, имущество и жизнь. Как едко заметил по сему поводу один отечественный сатирик: наша свобода напоминает ему светофор, у которого все три цвета горят одновременно. Свобода в таком понимании может в любой момент обернуться ничем не ограниченным разгулом насилия, бесчинств и разрушений по отношению к установленному порядку и соблюдающим его приверженцам. Такой свободой можно было бы наслаждаться, разве что прогуливаясь по вымощенным благими намерениями дорогам Дантова ада. Да и там, вероятно, необходимо соблюдать особые меры предосторожности, чтобы не попасть вне очереди в близкипящий котёл, любезно обслуживаемый твоими соседями, коллегами, однокурсниками, единоверцами, сопартийцами и другими категориями весьма услужливых соотечественников по аду. Здесь даже злой гений автора знаменитой книги «Государь» Никколо Макиавелли выглядел бы жалким дилетантом.

Но даже теоретический макиавеллизм не в силах был предвидеть тот разгул террора, который несла в себе только одна Великая французская революция. Вероятно, это одна из причин, почему практический ум Наполеона позволил ему обронить следующую реплику: «Я перечитываю Макиавелли всякий раз, когда позволяют мои болезни и занятия, и всё более убеждаюсь, что он — профан». Но и тот и другой, как говорится, перевернулись бы в гробу, если бы узнали о мучениях и унижениях несчастных обитателей огромной человеческой резервации под названием Архипелаг ГУЛАГ.

Изуверское понимание свободы во всей его разнузданности и бесчеловечности явил всему миру большевизм — единственный узнаваемый и вызывающий ужас во всем мире продукт отечественного производителя. Ни художественному гению, творцу бессмертного полотна «Сон разума рождает чудовищ» Франциско Гойя (1746–1828), ни гениальному писателю-провидцу, автору «Бесов», Ф.М. Достоевскому не хватило бы творческой фантазии, чтобы обрисовать картину разрушений собственной культуры, религии и государственности, массовых убийств своих соотечественников, на которые с небывалым фанатизмом и воодушевлением пошло преступное население большевистской империи под руководством своих главарей. Большевизм по своей политической природе явился ярким примером злоупотребления словом «свобода», осуществлённого невежественными, агрессивными и жестокосердными людьми. Большевизм — это жуткое психопатологическое, идеологическое и институциональное проявление свободы в её стихийном подкорковом национальном восприятии и проявлении, подобно тому как итальянское — прорвалось в фашизме, а немецкое — в нацизме.

Подобное восприятие свободы население царской России с готовностью продемонстрировало ещё в годы первой русской революции 1905–1907 гг. Так, описывая события тех лет, генерал-лейтенант российской императорской армии, будущий президент Финляндии Карл Густав Маннергейм вспоминал: «Новообретенная «свобода» воспринималась очень просто: военные полагали, что могли делать всё, что им заблагорассудится… Вокзалы и железнодорожные депо находились в руках бунтующих солдат. Само слово «свобода» в эти дни служило паролем. Коменданты вокзалов были беспомощны, а тех, кто пытался навести порядок, расстреливали». Иными словами, уже тогда сутью большевистского понимания свободы стало право делать всё, что заблагорассудится толпе, и, в первую очередь, расстреливать тех, кто пытался навести порядок. С тех пор порядок и всё, что было с ним связано, стали главным врагом подданных большевистской державы.

Беспредельная «свобода» упразднять свободу и жизнь других людей не может именоваться иначе, как бесовщиной. Цепная реакция такой бесовщины-свободы пошла гулять по миру с легкой руки населения Российской империи: именно из её большевистского естества, а не её царского, монархического устройства. Как отмечал уже известный нам историк Д.П. Кончаловский, «не царизм виноват в отсутствии свободы, а люди, не умевшие её для себя создать и потому сделавшие царизм необходимым…». Далее историк обратил внимание на то, сколь мало людей и народов показали умение пользоваться свободой, сделать её благодетельной основой своего общественного быта. Из великих государств нового времени в качестве назидательного примера он привёл лишь Англию, задавшись при этом вопросом: «но и в ней была ли свобода всегда только благом?». Каждому народу, пока его естественная среда и его психология остаются теми же, очевидно, фатально предназначена определённая форма общественно-политического быта. В итоге историк пришёл к неутешительному заключению: «Очевидно также, что свобода, самоопределение, самоуправление — не для русского народа. Ибо на всём протяжении своей тысячелетней истории он не сумел развить и упрочить возникавшие в его среде зачатки свободы и общественной самодеятельности…».

Согласимся с историком. И как это ни печально, но необходимо признать, что бесчеловечный, вооружённый до зубов тоталитарный режим СССР — это прежде всего историческое творение населения страны, а затем уже вышедших из его недр вождей пролетарской революции. В те лихие времена вождями суждено было стать только тем, кто оказался способным удовлетворить глубинные инстинкты народа. Столь пристальное внимание, уделяемое большевизму в настоящей книге, объясняется тем, что, по нашему мнению, он вовсе не канул в небытие, а продолжает и поныне жить в душах нашего населения как непременная составляющая его менталитета, проявляясь вовне при каждом удобном случае, каждый Божий день. Вот почему всё, что мы вспоминаем о Советском Союзе, — это не более чем историческая иллюстрация менталитета наших соотечественников в худшем, большевистском смысле этого слова.

Вопросы толкования сути свободы всегда отличали демократический мир от советской «империи зла», которая устами одного из своих самых выдающихся иезуитов от юстиции — А.Я. Вышинского утверждала: «Нас нельзя сбить с нашей позиции демагогическими криками и вcхлипываниями о том, что нельзя, мол, ограничивать человеческую свободу, права человека. Нет, можно, если эта свобода используется в ущерб общественному благу, интересам народа». Те, кто знаком с подлинной биографией самого зловещего Прокурора СССР и его коллег по охране «общественного блага», хорошо знают, как под интересами народа мастерски камуфлировалась неприкосновенность правящего режима большевиков и его самых правоверных и, одновременно, подлых жрецов. Выступления этого выдающегося представителя советского прокурорского «красноречия» изобиловали такими словами, как «мразь», «вонючая падаль», «навоз», «зловонная куча отбросов», «поганые псы», «проклятая гадина». Эти слова без всякого стеснения адресовались невинным и беззащитным людям, которые по воле злого жребия попадали в немилосердные жернова советского «правосудия». Этот герой обвинительных речей, которые неизменно заканчивались требованием смертной казни, в своем идеологическом доктринерстве был отнюдь не одинок.

Под его словами со спокойной совестью мог бы подписаться его единомышленник и коллега, министр юстиции Италии Альфредо Рокко (1875–1935), главный идеолог итальянского фашизма, который утверждал: «Однако мы не признаем такого «билля о правах», который ставит личность выше государства и позволяет личности противостоять обществу. Наша концепция свободы заключается в том, что личности должны быть предоставлены условия для развития в интересах государства, ибо отдельные люди — эти недолговечные и бесконечно малые частицы сложной и непреходящей жизни общества — своим нормальным развитием обеспечивают развитие государства». Историческая практика показала, что в понимании свободы и прав человека между фашизмом, нацизмом и большевизмом больших различий обнаружить не удалось. Все три исторические формы безумия человечества — назидательный урок произвольной интерпретации такого сложного и многомерного явления, каким является свобода. О трагических итогах подобной интерпретации свободы на бескрайних просторах бывшего СССР весьма убедительно свидетельствует число загубленных им невинных душ, причём далеко не только на территории своей большевистской вотчины.

Свобода становилась желанной путеводной звездой лишь для тех, кто наиболее остро переживал ущемление своего человеческого естества. Для этих людей свобода — вовсе не красочные фрески, не веселые лубочные картинки и не яркая театральная афиша. Она — своеобразный защитный слой, некий нимб вокруг бесценного ядра, каковым является человеческое достоинство. Достоинство — критерий и истинная мера свободы. И вечная борьба за неё, по сути, есть не что иное, как нескончаемый бой за достоинство человека. Свобода — это реальная политическая власть для его защиты. Потому первейшее требование апостолов свободы — это контроль над властью. Но контроль над властью должен быть под контролем людей, обладающих политической культурой, в противном случае всех неминуемо подстерегает хаос правового беспредела. Ужасы Великой французской революции и Октябрьского большевистского переворота — прямое тому подтверждение и предостережение.

Свобода — это не просто некое политическое состояние, при котором торжествует принцип что хочешь, то и делай. Свобода — это историческая способность народа воспользоваться благоприятными политическими условиями с целью созидания и утверждения общечеловеческих ценностей во всех сферах человеческого духа и бытия на отведённой ему исторической судьбой территории. И политика — важнейший инструмент достижения подобной цели. Так, Вацлав Гавел в своем известном эссе «Политика и совесть» (1984 г.) писал: «Мы говорим о политике как об одном из способов поиска и обретения смысла жизни, умении сохранять его, служить ему; о политике как о претворенной в жизнь нравственности, как о служении истине, наконец, как о гуманной и органичной заботе о ближнем, руководствующейся гуманными критериями». Подобная интерпретация понятия политики полностью отвечает подлинным духовным ценностям западной цивилизации и, соответственно, пониманию свободы в правовом государстве. При этом слова Гавела в качестве политика, как уже упоминалось, не расходились с его делами в качестве государственного деятеля на посту главы державы. Только при осуществлении подобной политики создаются условия полноценного сотрудничества государства и гражданина, самореализации и самоотдачи последнего во благо ближнего, вне зависимости от его этнического происхождения, религиозной принадлежности или языкового предпочтения. В этом смысле философия достоинства должна стать политикой, религией всех живущих на земле.

Политика как служение благу и счастью своих сограждан, а не как инструмент слежки, психологической травли и физических преследований, уголовных репрессий и налогового прессинга, утверждения этнической и языковой монополии — единственный способ управления государством, адекватный принципам философии достоинства человека. Благоденствие, процветание и развитие сопутствует, как правило, тем державам, в которых была сформирована правовая культура и политическая атмосфера, способствующая появлению, укоренению и поощрению свободы. О создании такого общества, например, в СССР мечтали многие его граждане. И кто знает, как сложилась бы судьба этой огромной страны, если бы в итоге в ней восторжествовали общечеловеческие ценности вместо потерявшего в глазах его населения всяческую ценность агрессивного, бездумного и безумного большевизма. На эту тему, в частности, писал уже не раз упоминавшийся на страницах настоящего издания генерал П.Г. Григоренко: «Люди любят правду, благородство, честность и увлеченно следуют примеру смелой, мужественной борьбы за справедливость и добро, против зла, лжи и обмана, в защиту слабых и гонимых, против всяческого произвола. Значит всяк, кто может, обязан открыто подавать пример, и армия мужественных, честных и справедливых будет расти». Мечтам людей, подобных автору приведенных строк, не суждено было сбыться: в СССР, как известно, была создана армия лишь тех, кто мог нещадно давить инакомыслящих: партия, комсомол, спецслужбы, вооруженные силы, советская «общественность», наконец. Поэтому и неизменным кумиром подобной армии хранителей традиции невежества был, есть и, вероятно, ещё долго будет оставаться Сталин, а также его правоверные ученики, сторонники и последователи. СССР тем самым преподал урок всему цивилизованному миру: не будет уважения к достоинству человека — не будет и мира на земле.

В уже упоминаемой лекции, посвященной правам человека, Папа Римский Иоанн-Павел II отметил: «Человек наиболее полно реализуется в самоотдаче… Если изъять из понятия свободы человека эту сторону, исключить идею принесения человеком себя в дар другим, такая свобода может стать опасной… Если мы не можем принять программу нашей жизни как служение, принесение себя в дар, свобода может перерождаться в своеволие». Иными словами, свобода отнюдь не является внешним условием проявления кем-либо всякого своего естества и уж во всяком случае не такого, которое посягает на достоинство другого человека, этноса, народа, что само по себе уже предтеча конфликта, розни, войны.

Роль непогрешимого инструмента, позволяющего провести черту, отделяющую свободу от произвола, как раз и призвано выполнять Право. Оно — единственный надежный путеводитель по темным лабиринтам истории человеческой души. Там, где люди смогли добиться свободы, защитить и сохранить её правовыми средствами, там создается политическая основа, атмосфера для утверждения и верховенства Права. В реальности человек, этнос, народ становятся полноценными субъектами Права лишь тогда, когда защита достоинства и свободы осуществляется политическими средствами, основанными на многолетней правовой традиции. История внутренне-государственной политики Англии и США — классический пример подобного политического развития.

Важнейшей гранью свободы является умение человека, народа воспользоваться отсутствием каких-либо непреодолимых политических препятствий ради созидания гражданского общества, правового государства, рыночной экономики, атмосферы справедливости и солидарности. В итоге свобода — это правовое состояние, которым могут воспользоваться только люди, обладающие культурой достоинства, тягой к развитию и созиданию.

Свобода — основное условие созидания. А созидать можно по-разному: можно сотворить оружие массового уничтожения с целью шантажа и угроз другим странам, а можно созидать высокие технологии с целью сохранения и приумножения общечеловеческих ценностей, распространения философии достоинства по всей планете, чем усердно ныне пытаются заниматься ООН, Совет Европы и другие международные организации правозащитного предназначения. Очевидно, что без мощного нравственного потенциала сия деятельность изначально была бы обречена на провал. Посему в любом случае и при любых обстоятельствах свобода непременно должна быть обеспечена неким «золотым запасом» морали и человечности.