Концентрационные лагеря стали основным местом и дьявольским инструментом уничтожения российской интеллигенции. Особенно этими достижениями прославилась Колыма, где с 1934 по 1954 гг. располагались исправительно-трудовые лагеря ГУЛАГа с особенно тяжкими условиями каторжного труда заключённых. Как справедливо заметил российский писатель Анатолий Владимирович Жигулин (1930–2000): «На Колыме начался и закончился мор старой русской интеллигенции. В забоях с кайлом и тачкой, в стуже бараков, при жидкой баланде, умирали престарелые профессора, врачи, инженеры, писатели, артисты». Преимущественно таким способом большевистская держава, нещадно и не печалясь, расправилась с великим интеллектуальным достоянием Российской империи. Как обращал внимание А.И. Солженицын на особенности репрессивной практики карательных органов большевистской империи: «Брали слишком состоятельных, влиятельных, заодно и слишком самостоятельных, слишком умных, слишком заметных… И так население встряхивалось, смолкало, оставалось без возможных руководителей сопротивления. Так внушалось благоразумие, отсыхали прежние связи, прежние знакомства…». Вся дальнейшая история населения СССР в полной мере доказала, что не могут быть счастливы люди, которые ненавидят своих соотечественников только за то, что последние смогли сохранить в себе ум и знания, честь и совесть. Поскольку в результате подобной изуверской политики в стране весьма скоро обнаружился дефицит именно этих непременных свойств цивилизованной личности, то таковые с готовностью и без ложной скромности стали приписываться правящим партиям и их вождям, которые, по иронии судьбы, как раз и были начисто лишены этих бесценных качеств.
Особенно ощутимо результаты повсеместной «интеллектуальной чистки» сказались на исторической судьбе Украины. При этом на безумную политику центра свой неизгладимый отпечаток наложила устойчивая местная традиция. Как справедливо утверждал один украинский журналист, «Украина, на мой взгляд, никогда не любила умных людей. По этой причине отсюда выехало много талантов. Примеров тому — огромное количество. Им здесь было неуютно, поскольку вокруг были те, у кого из-за собственной бездарности появляется неудержимое желание задушить талант других» («Киевский телеграфъ». - N 38, 5.09.2006 г.). Сходной точки зрения придерживается и другой украинский журналист и писатель, который в ответ на вопрос коллеги о том, почему не возвращается на родину его знаменитый на весь мир друг, ответил: «Не нужен он своей родине. Украине вообще никто не нужен. Это её извечная проблема, все лучшие люди отсюда выдавливались. Посредственность всегда не потерпит рядом что-то выдающееся, великое. Здесь уже никого почти не осталось» («Сегодня». - N 221, 9.10.2009 г.).
Подобную ситуацию уже на своём личном примере в переписке со мной поведал В.А. Коротич. В частности, он вспоминал об отношении к себе украинских коллег, когда его почти в директивном порядке «приглашали» на работу в Москву: «Практически только Бажан и Загребельный были для меня искренними и важными собеседниками. Когда меня уже совсем забирали в Москву, я позвонил Павлу Загребельному и он сказал: «Едь отсюда, уезжай, если есть такая возможность, тебя здесь разорвут». Почти теми же словами сказал мне Яковлев, когда я кокетничал у него в кабинете: «Мы вас не раз спасали, я лично спасал, вы там чужой и раздражаете их своей независимостью, своим городским мышлением. Хотите — ни слова никто не скажет в вашу защиту и вас тут же разорвут в Киеве… (позже Яковлев сказал мне: «Как же вас хотели уничтожить в Киеве, но мы не дали…»)». Что правда, то правда: где-где, но в Украине умели «разрывать» талантливых и независимых людей с «городским мышлением». В конце концов, практически всех представителей «городского мышления» таки выдавили из Украины. Те же, кому удалось чудом уцелеть, ныне ежедневно становятся очередной жертвой неистовых представителей партии этнической нетерпимости, о чём с завидной регулярностью транслируют СМИ «независимой» Украины, которые, кстати, тоже могут похвастаться тем, что стали независимыми от конкуренции с носителями «городского мышления».
Действительно, если имперский центр не любил и выдавливал из страны тех незаурядных людей, которые по принципиальным соображениям не принимали его политику, то принципиальной политикой Украины стало выталкивание талантливых людей по одной только той причине, что Бог одарил кого-либо из них творческим началом в большей степени, чем остальных. Одно только это качество и делало отмеченных Божьей милостью счастливчиков несчастными жертвами традиционно завистливого и нетерпимого к талантам, к мыслящей интеллигенции очень специфического населения этой территории. На эту традиционную черту местечкового национального характера прямо и недвусмысленно обратила внимание украинский психолог в статье «Коллективный портрет», отмечая, что «надо признать, что мы генетически ненавидим интеллигенцию, буквально сознательно не взлелеяли ее такой, которую должен был бы иметь многочисленный европейский народ. А то, что стихийно засеялось, с намеком на интеллигентность, истребляем с тупой грубостью кирзака» («Украинская правда», 12.11.2009 г.). Не соглашусь с автором только в одном: что мы вправе именовать европейским народом ту общность людей, которая уже на протяжении многих веков успешно истребляет свою интеллигенцию. Очевидно, что здесь мы сталкиваемся с проблемой, которая сугубо по ментальным причинам препятствует осуществлению конституционного права человека на свободу творчества. Этой свободы по определению не может быть в стране, где склонность к созиданию может стать угрозой для безопасности человека.
Наиболее наглядно характерная для многих наших соотечественников зависть и нетерпимость к талантам проявилась в известном противостоянии между Героем Социалистического Труда, кавалером восьми орденов Ленина, трижды лауреатом Сталинской премии, украинским ботаником Трофимом Денисовичем Лысенко (1898–1976) и выдающимся российским биологом, генетиком Николаем Ивановичем Вавиловым (1887–1943). Это противостояние закончилось для последнего трагически: 6 августа 1940 г. во время экспедиции на Западную Украину он был арестован. В постановлении на арест было указано что, «продвигая заведомо враждебные теории, Вавилов ведёт борьбу против теорий и работ Лысенко, имеющих решающее значение для сельского хозяйства СССР». Следствие вел помощник начальника следственной части Главного экономического управления НКВД СССР Алексей Григорьевич Хват (1906–1990). Подавляющее число протоколов допросов начиналось стандартным образом: обвиняемый представлялся — «Академик Николай Вавилов». Хват педантично добавлял в протоколе — «Говно ты, а не академик!». В целом это было не следствие, а пытка. По описанию одного из источников оно было представлено как «многочасовая стойка по четверо, пятеро суток, ноги распухали так, что приходилось разрезать штанины брюк». 9 июля 1941 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Н.И. Вавилова к высшей мере уголовного наказания — расстрелу. Его исполнение, к счастью, было отсрочено. 23 июня 1942 года Президиум Верховного Совета СССР постановил заменить Н.И. Вавилову высшую меру наказания 20 годами лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Однако уже было поздно: 26 января 1943 г. Н.И. Вавилов умер в тюрьме г. Саратова от воспаления лёгких.
Должности, освободившиеся в результате арестов и расстрелов сподвижников Н.И. Вавилова, были мгновенно замещены приспешниками Лысенко. Последний же сменил Н.И. Вавилова на посту директора Института генетики АН СССР. В имевшем место принципиальном расхождении во взглядах на научную истину, в этом трагическом эпизоде помимо всего прочего со всей наглядностью сказалось различие между двумя типами ментальности, которым судьба уготовила испытание столкнуться на территории одной державы. В этом поединке более жизнеспособной оказалась ментальность той среды, выходцем из которой оказался Лысенко. Как заметил по сему поводу в личной переписке со мной В.А. Коротич: «Разные Трофимы Лысенки, возглашатели тезиса о лженауках кибернетике и генетике могли вырасти только в таких условиях, при полном выпадении страны из человечества. Сельского происхождения интеллигенция нового призыва испуганно оглядывалась в городах, это я видел и в науке и в культуре». С этого момента в СССР постоянную прописку получило то явление, которое со временем приобрело имя нарицательное — «лысенковщина». Но не будем при этом упускать из виду, что источником происхождения этого стереотипа поведения не только в науке, но и в политике стала вторая по численности населения и по степени влияния на судьбу федерации республика — Украина. Во всяком случае, на такие горестные размышления наталкивает, опубликованная в одном из украинских СМИ статья «Трофим Лысенко и сейчас «живее всех живых»» («Зеркало недели». - N 27, 19.07.2008 г.). В конце концов «лысенковщина», получившая с легкой руки «отца народов» постоянную прописку в научных кругах большевистской империи, и привела страну к закономерной катастрофе. Как заметил по сему поводу академик А.Н. Яковлев: «СССР прозевал, проспал и пропил две технологические революции. Этому в решающей степени способствовал еще Сталин, объявивший кибернетику «чуждой марксизму наукой»».
От свободы творчества, которая, судя по всему, так и не прижилась на территории Украины, вернемся, однако, к проблеме свободы в конституционном праве. Никто ещё не признался, что не любит свободу; но справедливый человек и народ требует её для всех, а несправедливый — только для себя. К последним, на счастье, свобода редко бывает благосклонна. Быть свободным — значит иметь равное с другими право на справедливость. А справедливость, как утверждается, есть человеческая совесть в действии. Взаимоотношения между людьми, имеющими совесть, можно смело назвать и справедливыми, и свободными. Свобода не провозглашается с трибуны или в средствах массовой информации, она ощущается, оценивается, воспринимается как данность повседневной жизни. Она либо есть, либо нет. И единственный, кто в состоянии непосредственно оценить, в каком обществе и государстве он живёт, так это рядовой гражданин соответствующего государства. Если человек не просто физически выживает, но и имеет при этом возможность плодотворно интеллектуально, физически и нравственно развиваться, то можно смело заявить: он живёт в условиях свободы. Недаром Амартия Сен, известный индийский экономист, Нобелевский лауреат 1998 г. отметил, что развитие должно определяться уровнем свободы, а не валового национального продукта.
Люди, работающие по принуждению, тоже производят валовый национальный продукт, под угрозой голода или репрессий иногда весьма значительный по количеству. Но это экономика, обрекающая человека на духовную деградацию. Свободная экономика — это экономика созидания, способствующая развитию человека, общества и государства. В условиях первой — люди творят, чтобы выжить. В условиях второй — живут, чтобы творить. Впрочем, окажись правители некоторых стран в силах отличать одно от другого, их население не разбегалось бы по всему свету в поисках другого, более благопристойного отечества. Экономика производна от государственного режима. Государственный режим, способный обеспечить политическую свободу, является предтечей свободной экономики. Итак, политическая свобода — основа свободной экономики. На это обстоятельство обратил внимание А.Н. Илларионов. В частности, он заметил, что «правовые основы свободной экономики являются производной от правового и политического режима. Свободную экономику невозможно создать в политически несвободной стране… В условиях террора власти против собственного народа свободной экономики не бывает. Политически несвободная страна свободную экономику иметь не может».
Свобода, бесспорно, господствует там, где можно не лгать. В связи с этим кто-то весьма остроумно заметил: если правду можно говорить только шепотом, значит, страну захватили враги. Право говорить правду — благо, доступное лишь правовому государству. Оно одно способно уберечь человека от необходимости бороться с помощью лжи за своё выживание. В этом отношении гласом вопиющего в пустыне прозвучало увидавшее свет 12 февраля 1974 г. страстное обращение к соотечественникам А.И. Солженицына «Жить не по лжи!». В этом красноречивом памфлете советской эпохи есть такие проникновенные слова: «И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой, самый доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи! Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упрёмся: пусть владеет не через меня!». В действительности, в СССР нельзя было выжить, сделать карьеру, добиться благополучия, ни разу не солгав на алтаре большевизма. Ложь и лицемерие были составной частью традиции невежества, которая выполняла функцию станового хребта всей фактической конституции советской империи. Поэтому искренний призыв великого писателя земли русской, по сути, был обращён в нравственную пропасть, в психологическую бездну. Даже если бы советские люди и услышали его физически, они не могли бы руководствоваться подобным советом в качестве образа мысли и жизни. Жизнь не по лжи для них бы быстро завершилась смертью при жизни, которая буквально ходила по пятам за теми немногими нашими соотечественниками, которые не умели лгать и приспосабливаться к массовым носителям традиции невежества и их невежественным вождям. Немилосердная судьба многих советских диссидентов, которая прошла испытание на прочность в концентрационных лагерях, ссылках и психиатрических лечебницах СССР, тому неопровержимое доказательство.
Право не лгать — составная часть свободы мысли и слова в её подлинном смысле, т. е. право говорить то, что думаешь, без опасения репрессий, санкций, тайных и явных проскрипций со стороны государства. Как писал голландский философ, теоретик естественного права Бенедикт Спиноза (1632–1677) «быть свободным — это значит, не кривя душой, жить по указанию разума». Только в этом случае речь может идти о государстве вольных людей. Такое государство создает самые благоприятные правовые условия для атмосферы свободы, которая проявляется, прежде всего, в искренних, вежливых и предупредительных отношениях между людьми. Последнее и обеспечивает психологическое и нравственное здоровье нации. В создании таких условий для человека и таится сокровенный, глубинный смысл свободы. Приведенное выше и позволяет дать определение этому столь глубоко желанному, сколь и многострадальному человеческому благу.
Под свободой понимается правовое состояние и соответствующая политическая атмосфера в государстве, при которых каждый отдельный человек, территориальная община (громада), этнос или народ имеют возможность безопасно для себя делать всё, что не причиняет вреда достоинству и правам других людей.
В приведенном определении свободы кроется концептуальный ключ для постижения сути основных прав человека. Конституция ведь напрямую не устанавливает состояние свободы, последняя защищается основным законом лишь косвенным образом и, в первую очередь, посредством института прав гражданина, связывающих государство многообразными конституционными обязанностями. Таким образом, подлинным объектом регулирования со стороны конституции является всё же не состояние свободы, а права человека, которым в этом случае отведена роль её ангелов-хранителей.
Философы утверждают, что все права человека, в сущности, есть разнообразные интерпретации высшей идеи свободы, но интерпретации особого инструментального характера. Эти интерпретации приобретают значение субъективных прав в той мере, в какой они служат руководством для действий законодателя и судьи и, соответственно, могут быть проведены в жизнь в виде законов и судебных решений. Разумеется, что англосаксонская традиция права преимущественно оперирует категориями судебной практики, которая в своей неизменной ориентации на принцип справедливости на протяжении веков формирует атмосферу, культуру свободы.
У каждой нации в зависимости от принадлежности к той или иной цивилизации есть своя концепция понятия свободы. Население Украины, например, традиционно придерживается версии, особенностью которой является органическое неприятие порядка, дисциплины и солидарности. Есть мнение, что подобная интерпретация свободы — надёжная прививка против авторитаризма, и в этом усматривается её ценность. Как представляется, нечто подобное высказал украинский философ, академик М.В. Попович: «Сильной стороной украинцев является внутренняя потребность в свободе. Может, это наследие той самой анархии, которую мы так часто проклинаем. Украинцы не терпели над собой власти даже со стороны собственных гетманов, поэтому многое потеряли, но сохранили потребность в свободе, чувство собственного достоинства». Не могу согласиться с подобной извращенной иллюстрацией свободы. Ибо чем тогда объяснить столь большое число украинцев, пополняющих предложением своего наемного труда (в среднем порядка 3 млн. человек в год) рынок соседней России? Чем объяснить в таком случае столь высокую готовность выезжать на нелегальные заработки под жестоким диктатом мафиозных структур, о чём в другом месте пишет тот же автор? Как-то очень трудно совместить подобное поведение с чувством собственного достоинства и тягой к свободе.
Склонность избегать борьбы за свои права, легкость с которой люди мигрируют по свету в поисках иной среды обитания или нового хозяина вряд ли можно именовать свободой. Скорее всего — это часть традиции невежества, в полном соответствии с которой борьбе за свободу в месте своего постоянного проживания люди предпочитают вольную перемену мест по принципу авось повезет или пронесет. Таким людям несвойственно чувство солидарности, потому что каждый уносит ноги как может и куда глаза глядя, захватывая нередко при этом по дороге чужую собственность. Это скорее анархия беспечного бегства, чем порядок ответственного созидания. На это обстоятельство обратил внимание историк Ю.Н. Афанасьев: «Само это ощущение хотения и реальной возможности уйти, увернуться от нежелательного, и составляет стержень традиции Дикого поля. Ее суть — воля вместо свободы: то есть нежелание строить отношения и жить вместе с другими тебе подобными, но имеющими свои, тебе противостоящие интересы. Нежелание считаться с силами, обстоятельствами, которые тебе противятся, стремление отдалиться и от людей, и от обстоятельств, не вступать ни в какие отношения вообще. Свобода наступает, когда ее отстаивают и выстраивают, — воля достигается отходом и беспечностью». Соответственно складывается и судьба таких вечных скитальцев, которая никакого отношения к поиску и утверждению свободы не имеет. А во всех своих бедах они винят другие, как правило, более целеустремленные и последовательные народы.
Представляется, что потребность в свободе прежде всего проявляется в сопротивлении рабству, холопству, гнёту и унижению себя и других людей, в единении на основе солидарности, соборности и созидания цивилизованного будущего для всех живущих на этой земле. Любовь к свободе — это умение биться за достоинство своего народа до последней капли крови. Но этот процесс несовместим с предательством и убийством за земельные угодья, деньги, чины и ордена, как это не раз бывало в нашей многострадальной истории. 2-ой Президент Украины, хорошо знакомый с реалиями отечественной политики в качестве одного из её творцов, вынужден был констатировать: «Какие крупные личности были в нашей истории — и все они боролись друг с другом, предавали друг друга! Каждый решал проблему своего выживания. То же и сейчас. Больше всего меня огорчает, когда вижу политиков, которые не понимают, что творят, не думают о последствиях». К этой ремарке экс-главы державы хотелось бы добавить: любая партия власти — часть соответствующего народа, а посему её политическая деятельность — зеркальная реакция на его поведение. Поэтому, то положение вещей при котором партия власти не ведает, что творит в политике лишь политический продукт жизнедеятельности такого населения, которое точно также не ведает, что творит в истории. В этом контексте любая местная партия власти по своим нравам, уровню правовой культуры и стереотипам поведения является абсолютно адекватной населению Украины. В частности, поэтому имеющиеся в наличии партии власти и население Украины в действительности изъясняются на одном государственном языке, на языке дремучего невежества, то есть людей, которые абсолютно не ведают, что творят. А чем иным ещё можно объяснить прогнозы Всемирного банка о том, что к 2025 г. население Украины уменьшится на 20 % («Украинская правда», 2.07.2008 г.)?
Разве подобное можно хоть в какой-то степени отождествлять со свободой? Скорее сие следует квалифицировать как «антисвободу», как устоявшуюся историческую традицию, играющую роль непреодолимого бастиона на пути нации к созиданию цивилизованного государства. Если бы любовь к свободе действительно была неотъемлемой составляющей национального характера населения данной территории, то Великая хартия вольностей появилась бы не в Англии, а в Украине, и судьба последней не зависела бы в такой степени от воли, а нередко и произвола других держав. И на стенах украинского пантеона разместилась бы не череда вожаков, многие из которых нещадно предавали и убивали своих предшественников, а плеяда вождей в деле борьбы за достоинство, свободу и величие нации.
Для иллюстрации сказанного, вероятно, будет уместно привести пример другой традиции. Англичане, как известно, тоже воспевают свободу человека в числе своих священных национальных ценностей. Но у них иной угол зрения на эти блага. А потому и другая историческая судьба. Эту позицию наиболее выразительно сформулировал английский правовед Эдмунд Берк: «Идея свободы, полученная людьми вместе с врождённым чувством достоинства, защищает поколения от неизбежной наглости выскочек. Вот почему наша свобода — это благородная свобода. Она значительна и величественна. У неё есть родословная, своя портретная галерея предков, ей принадлежат надписи на монументах, документы, свидетельства, титулы и права». Безусловно, счастливы те, кто может с таким пиететом говорить об истории государства и права своей страны, о достоинстве, свободе и правах своего народа. Правда и то, что для такого пиетета у англичан есть все основания и прежде всего — врождённое чувство собственного достоинства, которое они осознают в качестве ценности, берегут друг в друге и благоговейно передают из поколения в поколение.
Людей, как и народы, судят не по тому, что они о себе говорят, а по результатам их труда. Место британцев в истории человечества налицо. И первостепенную роль в этом факте сыграла их философия свободы. Мы также настоятельно нуждаемся в овладении этой общечеловеческой премудростью. Но не в её анархической, извращённой интерпретации, а в её подлинной благородной, возвышенной, созидательной форме и реализации. Вероятно, в таких вопросах, как культура свободы, нам необходимо прекратить заглядывать в кривые зеркала истории и постараться увидеть своё лицо таким, каким оно досталось нам от природы. И чтобы стать подлинно свободными, нам необходимо, как воздух, привить своему народу культуру уважения к достоинству другого человека, этноса и народа. Только эта прививка способна уберечь Украину от падения в анархию, раскол и обезлюдение, в гражданскую войну. Только такой путь способен вывести её на орбиту подлинно европейского развития. Свобода дается только в движении, борьбе и развитии, а не в рефлексиях, самолюбовании и поощрении своих психологических комплексов и в беспрерывном оскорблении тех, в чьём лице мы эти комплексы каждый раз вновь болезненно переживаем.
В теории права мы привычно, не задумываясь, употребляем устойчивое словосочетание права и свободы, хотя последние, по сути, представляют собой всего лишь одну из разновидностей прав. Это становится очевидным при внимательном ознакомлении с Всеобщей декларацией прав человека, предусматривающей, например, право на свободу мысли, совести и религии (статья 18), право на свободу убеждений (статья 19), право на свободу мирных собраний и ассоциаций (статья 20), право на свободный выбор работы (статья 23). Посему, с точки зрения конституционного права, корректнее говорить не о правах и свободах, несмотря на устойчивость этого словосочетания, а о свободе и основных правах человека и народа. Такую позицию, например, заняли творцы Конституции Швейцарии, в части 1 статьи 2 которой указано: «Швейцарская Конфедерация защищает свободу и права народа и обеспечивает независимость и безопасность страны».