– Теперь-то вы вспомнили? – спросила Харриет.

– Отнюдь нет.

– Неужели! Я и не думала, будто вы забудете, что случилось в этой самой комнате чуть ли не в последний раз, когда мы с ним виделись!.. Всего за несколько дней до того, как я разболелась… перед приездом мистера Джона Найтли и миссис Найтли… по-моему, они как раз в тот вечер и приехали. Неужели вы не помните, как он порезался вашим новым перочинным ножиком, и вы посоветовали ему заклеить палец пластырем? Но у вас пластыря не было, а у меня был, и вы попросили меня дать ему кусочек. Я достала пластырь, отрезала и подала ему, но тот кусок оказался слишком большим, и он разрезал его еще, а остаток некоторое время вертел в руках, пока не вернул мне. А я – какая глупость! – сохранила его, словно сокровище… не использовала его, а отложила и время от времени любовалась.

– Дражайшая моя Харриет! – вскричала Эмма, вскакивая и закрывая лицо руками. – Как же мне стыдно! Помню ли я? Разумеется, я все теперь помню. Все, кроме того, что вы сохранили этот сувенир, я даже не знала об этом до сего момента… Но как он порезал палец, как я посоветовала пластырь и сказала, что у меня его нет!.. Ах! Горе мне, горе!.. А ведь у самой пластырь в кармане лежал!.. Одна из моих неразумных уловок!.. Всю жизнь мне теперь краснеть от стыда… Ну, продолжайте, – она снова села на место, – что там еще у вас?

– У вас правда был пластырь? А я и не подумала, вы так держались…

– И вы из-за него хранили сей кусочек пластыря! – воскликнула Эмма, в которой стыд начал сменяться на изумление и веселье. А про себя она добавила: «Господи помилуй! Да чтобы мне пришло в голову хранить в шкатулке кусочек пластыря, который вертел в руках Фрэнк Черчилль! Да уж, такого мне не понять».

– А вот это, – продолжала Харриет, возвращаясь к своей шкатулочке, – это настоящее сокровище – точнее, было настоящим сокровищем, – потому что, в отличие от пластыря, эта вещь когда-то принадлежала ему.

Эмме не терпелось увидеть это настоящее сокровище. Им оказался огрызок старого карандаша – хвостик без грифеля.

– Это его карандаш, – сказала Харриет. – Помните, однажды?.. Нет, наверное, не помните. Но однажды – не помню уже точно день, кажется, это был вторник или среда перед тем самым вечером – он хотел сделать пометку у себя в записной книжке, что-то про хвойное пиво. Мистер Найтли рассказывал, как его варить, и мистер Элтон захотел все подробно записать, но в его карандаше осталось так мало грифеля, что он очень быстро и вовсе закончился. Вы ему дали другой карандаш, а этот ненужный он оставил на столе. Но я не спускала с него глаз, а когда наконец осмелилась схватить, то навсегда сохранила при себе.

– Нет, я помню, я отлично это помню! – воскликнула Эмма. – Мы говорили о хвойном пиве… Ах да! Мы с мистером Найтли сказали, что любим его, и мистер Элтон захотел тоже во что бы то ни стало его полюбить. Прекрасно помню… Погодите, мистер Найтли вот здесь ведь стоял? Мне кажется, он точно тут и стоял.

– Ах, не знаю. Не припомню… Очень странно, но не припомню… Мистер Элтон вот здесь сидел, это я помню, почти на моем месте.

– Ну, продолжайте.

– Нет, это все. Мне больше нечего вам ни показать, ни сказать… кроме того, что теперь я все это брошу в огонь, и хочу, чтобы вы это видели.

– Бедная моя, милая моя Харриет! Неужели вы и правда так радовались сим вещицам?

– Да, дурочка я такая!.. Но теперь мне очень стыдно. Ах, как бы я хотела все сжечь и тут же позабыть! Неправильно было хранить эти воспоминания уже после его свадьбы. Я знала, что неправильно… но мне не хватало духу с ними расстаться.

– Харриет, необходимо ли сжигать пластырь?.. Про старый карандашный огрызок я ничего не говорю, но ведь пластырь-то еще может пригодиться.

– Лучше я его сожгу, – отозвалась Харриет. – Не могу даже смотреть на него. Я обязана избавиться от всего… Вот так! Все! С мистером Элтоном – слава богу! – покончено.

«А когда же, – подумала Эмма, – дойдет дело до мистера Черчилля?»

Вскоре у нее появились основания полагать, что начало уже положено. Эмма надеялась, что, хоть цыганка и не нагадала Харриет счастливой судьбы, она, вполне возможно, ее устроила. Недели через две после того происшествия у них совершенно случайно состоялся знаменательный разговор. Эмма в тот момент думала совершенно о другом, и тем ценнее оказались слова Харриет. Они болтали обо всяких пустяках, когда Эмма вскользь заметила: «А когда вы выйдете замуж, Харриет, я бы вам посоветовала делать так-то и так-то», – и тут же об этом забыла. И вдруг после минутного молчания Харриет с очень серьезным видом произнесла:

– Я никогда не выйду замуж.