В десять лет Павел стал изучать работы Жана Д’Аламбера, французского математика, одного из редакторов «Энциклопедии» Дидро. Екатерина пригласила Д’Аламбера в Россию, чтобы обучать своего сына математике. Когда француз отклонил приглашение, она повторила попытку, на этот раз предложив ему дом, большое жалованье, а также статус и привилегии посла.
К сожалению, ее щедрость спровоцировал отказ, сопровождавшийся личным оскорблением. Д’Аламбер не только вновь не согласился приехать в Россию, но также высказал замечание, которое имело публичную огласку. Ссылаясь на официальную, изложенную Екатериной версию смерти Петра III, он сказал: «Я имею большую склонность к геморрою, приводящему здесь, в России, к столь тяжким последствиям. Поэтому я предпочитаю, чтобы мой больной зад оставался в безопасности у меня дома». Императрица никогда не простила его.
Летом 1771 года Павел, которому исполнилось уже семнадцать лет, в течение пяти недель сражался с тяжелым гриппом. Екатерина и Панин с тревогой наблюдали за тем, как он переносит сильный жар и изнуряющую диарею. Когда же Павел поправился, вновь встал вопрос о наследовании. Екатерина знала, что не может откладывать его решение надолго, им нужно было заняться сразу же после наступления восемнадцатилетия Павла в сентябре 1772 года. Именно от Панина исходило предложение о том, что брак со здоровой молодой женщиной поможет этому слабому здоровьем юноше возмужать. Наставник также добавил, что, возможно, Ее Величество в этом случае получит внука, которого сможет воспитать в соответствии со своими взглядами. Этот довод убедил Екатерину.
Тремя годами ранее, в 1768-м, когда Павлу было четырнадцать, Екатерина уже стала задумываться о подходящей для него невесте и составила список претенденток. Характерно, что она подбирала невесту по своему подобию: разумную немецкую принцессу из небольшого княжества. Одной из девушек, привлекших ее внимание, оказалась София Вюртембергская, но Софии ко времени восемнадцатилетия Павла исполнилось только четырнадцать, и она была слишком юной для брака. Императрица переключила внимание на младших дочерей ландграфа Гессен-Дармштадтского. В планы Екатерины входило пригласить в Россию ландграфиню с тремя ее незамужними дочерьми: Амалией, Вильгельминой и Луизой. Им было восемнадцать, семнадцать и пятнадцать, соответственно. Павлу предстояло выбрать одну из них. Как и в случае с самой Екатериной много лет назад, отца девушек приглашать не стали.
Летом 1772 года после того, как Григория Орлова отправили в отставку, отношения Екатерины и ее сына стали налаживаться. Екатерина жила вместе с Павлом в Царском Селе и стала компаньонкой своего сына. Казалось, что отчужденность между ними была преодолена. «В моей жизни не было более радостного времени, чем те девять недель в Царском Селе, которые я провела с моим сыном, ставшим моим милым другом. Кажется, ему действительно доставляло удовольствие мое общество, – писала она своей гамбургской подруге фрау Бильке. – Я вернусь в город во вторник вместе с моим сыном, который не хочет покидать меня и которому я имела честь доставить столько радости, что иногда он даже вскакивал со своего места за столом и садился подле меня». Затем, после того как Павел решил, что Орлов исчез навсегда, Григорий снова появился при дворе. Павел пришел в уныние.
Весной 1773 года три гессенские принцессы и их мать были приглашены в Россию. Сначала они остановились в Берлине, как и в случае с Софией Ангальт-Цербстской тридцать один год назад, Фридрих напомнил, что они не должны забывать о своем немецком происхождении. К концу июня четыре русских корабля прибыли в Любек и повезли немецких гостей по Балтике. Фрегатом, на котором находились три молодые женщины и их мать, командовал лучший друг Павла, Андрей Разумовский, сын друга Екатерины – Кирилла Разумовского. Андрей был очарован средней дочерью, Вильгельминой, она также ответила ему взаимностью.
В Санкт-Петербурге Павлу понадобилось только два дня, чтобы сделать свой выбор, и он совпал с выбором Андрея Разумовского – это была принцесса Вильгельмина. К сожалению, реакция девушки на невысокого, странного молодого человека, предназначенного ей в мужья, была лишена энтузиазма. Екатерина обратила внимание на ее колебания, заметила это и ее мать. Тем не менее дальнейшие события развивались в соответствии с требованиями дипломатического этикета. Как и в случае с самой Екатериной и ее матерью, и будущая невеста, и ее мать спокойно отнеслись к требованию о смене религии. Довольно предсказуемо, что незадолго до свадьбы ландграф написал из Германии письмо, в котором запрещал дочери переходить в православие. Также предсказуемо он сдался уговорам своей жены. 13 августа 1773 года Вильгельмина приняла православие и стала Натальей Алексеевной. На следующий день она была помолвлена с Павлом и стала великой княгиней.
В конце лета стали устраивать банкеты, балы и пикники, на которых Екатерина с удовольствием проводила время в компании ландграфини – энергичной женщины, дружившей с Гёте. Князь Орлов пригласил трех принцесс, их мать, Екатерину и двор в Гатчину, где дал пышный прием: пятьсот гостей обедали на золотых блюдах и севрском фарфоре. Орлов, надеясь вызвать раздражение императрицы, приехавшей в компании нового фаворита, Васильчикова, тут же начал флиртовать с Луизой, самой юной из принцесс. Прусский министр в своем письме в Берлин описывал «необычайное внимание, которое князь Орлов оказывал ландграфине, и ту свободу в обращении, с которой он обращался с принцессами, особенно самой младшей из них».
Свадьба девятнадцатилетнего Павла и семнадцатилетней Натальи произошла 29 сентября 1773 года. За ней последовали десять дней придворных балов, театральных представлений и маскарадов, во время которых на улицах люди пили бесплатное пиво, ели пироги с мясом и смотрели фейерверки, вспыхивавшие в небе над Петропавловской крепостью. Павел торжествовал: казалось, он был на пороге новой жизни и обретал свободу. Наталья утешала себя тем, что Андрей Разумовский теперь всегда будет подле нее.
По мере приближения свадьбы, Никита Панин боролся за возможность удержать влияние над Павлом и его будущей женой. Екатерина понимала, что, женившись, Павел станет менее зависимым от нее, и она хотела, чтобы постепенно он также избавился от влияния Панина. Свадьба Павла была одновременно и предлогом, и возможностью разорвать связь между великим князем и его учителем. Однако с потерей своей роли наставника Панин лишался прочного положения при дворе, которое позволяло ему оставаться там и ежедневно выполнять свои обязанности. В таком случае он терял возможность и дальше оказывать влияние на политические взгляды Павла, что в свое время подтолкнуло, по мнению Екатерины, ее сына к чрезмерному обожанию короля Пруссии – Фридриха II.
Панин, продержавшийся на своей должности тринадцать лет, был не готов к такому маневру. Будучи воспитателем и наставником наследника трона, он обладал лидирующим положением в правительстве и обществе. В качестве хранителя духовного и физического благополучия будущего государя, он мог выбирать, направлять и увольнять учителей, библиотекарей, врачей и слуг при дворе великого князя. Обеды в его доме славились одной из самых лучших кухонь в столице. Панин почти каждый день принимал гостей, возможно, что и от лица великого князя, присутствовавшего на встречах. Среди его посетителей были влиятельные государственные чиновники, придворные сановники, иностранцы, писатели, ученые, а также многочисленные родственники Панина. Можно сказать, что должность наставника служила основой политического влияния Панина. Не желая рисковать и потерять ее, он всегда отказывался от других официальных постов. Фактически возглавив коллегию по иностранным делам в 1763 году, он продолжал занимать второстепенную должность, уступив формальное первенство канцлеру Михаилу Воронцову, который редко посещал заседания. Находясь в постоянном контакте с императрицей, Панин также мог регулярно давать ей советы личного характера; годом ранее, осенью 1772 года он помог Екатерине разорвать отношения с Орловым, представив ей Васильчикова. Учитывая все многочисленные обязанности и услуги, которые он оказывал, Панин считал себя незаменимым и неуязвимым.
К сожалению для Панина, в мае 1773 года Орлов вернулся в столицу и снова был принят в Совет. Он не упустил возможности отомстить Панину и помочь Екатерине ослабить влияние наставника на великого князя. В результате накануне свадьбы Павла Панину сообщили, что образование великого князя завершено и что он в полной мере выполнил свои обязанности наставника. Панин ответил тем, что пригрозил навсегда уехать в свое имение под Смоленском, если его разлучат с Павлом. Екатерина, не желавшая терять Панина окончательно, нашла компромисс. Панин оставил пост наставника Павла и перестал управлять двором великого князя. Когда же он не захотел освободить свои комнаты во дворце, Екатерина сказала, что они нуждаются в ремонте. Чтобы успокоить Панина, она наградила его чином, соотносимым с канцлером или фельдмаршалом, сделав его министром иностранных дел. Также Панину было пожаловано сто тысяч рублей и ежегодная пенсия в тридцать тысяч рублей. Павел сожалел о разлуке, но был слишком занят предстоящей женитьбой и не высказал жалоб.
После свадьбы императрица сказала ландграфине, что великая княгиня была «золотой молодой женщиной», и ее сын влюбился в нее с первой минуты. Однако со временем, хорошо изучив свою невестку, Екатерина стала испытывать раздражение в общении с ней. Она жаловалась Гримму:
«Во всем у нее крайности. Если соберется гулять пешком, то за 20 верст, если начнет танцевать, то сразу танцует 20 контрдансов и столько же менуэтов, не считая алеманов. Чтобы в комнатах не было слишком жарко, их вовсе перестали топить <…> Одним словом, золотая середина от нас далека. … Словом, до сих пор не видать ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия. <…> Вообразите, вот уже полтора года как мы здесь, а еще ни слова не знаем по-русски».
С Потемкиным она тоже делилась наболевшим:
«Великий князь <…> Пришел сам сказать, что на него и на Великую Княгиню долг опять есть <…> Он мне сказал, что ее долг там оттого, от другого, на что я ответствовала, что она имеет содержание (и оно такое), как никто в Европе, что сверх того сие содержание только на одни платья и прихоти, а прочее – люди, стол и экипаж – им содержится <…> Одним словом, он просит более двадцати тысяч, и сему, чаю, никогда конца не будет <…> А спасибо и благодарности ни на грош».
До Екатерины также доходили слухи о том, что отношения Натальи и Андрея Разумовского стали необычайно теплыми. Теперь она не только отчитывала Павла за расточительное поведение его жены, но и предложила ему внимательнее следить за ее поведением. Павел понимал, что происходит что-то нехорошее. Его брак оказался разочарованием – фривольное поведение его жены не возбуждало в нем нежности. Но когда мать заговорила о том, чтобы отослать Разумовского, Павел заявил, что никогда не расстанется с Андреем – своим лучшим другом, которого он любил почти так же сильно, как свою жену.
Однако главные претензии Екатерины к Наталье касались отнюдь не финансовой стороны. После двух с половиной лет брака ее невестка так и не подарила империи наследника. Однако ее тревоги были забыты, когда осенью 1775 года великая княгиня решила, что она беременна. «Ее друзья не без основания очень волновались, удастся ли ей это доказать», – писал в своем отчете британский посол. Месяц спустя последовало официальное объявление о том, что Наталья беременна и ребенка ожидают к весне. До марта 1776 года беременность Натальи протекала так спокойно, что императрица вызвала кормилиц для ребенка, который вскоре должен был родиться. Брат Фридриха II, принцы Генрих Прусский, выехал из Берлина, чтобы присутствовать при столь важном для династии событии.
В четыре часа утра, в воскресенье, 10 апреля Павел разбудил свою мать и сказал, что у его жены в полночь начались схватки. Екатерина встала, надела халат и поспешила к постели роженицы, и хотя серьезные схватки еще не начались, она оставалась с супругами до десяти часов утра. Затем Екатерина ушла, чтобы одеться, и вернулась к полудню – к тому времени схватки были уже достаточно сильными, Наталья мучилась от боли, и казалось, что ребенок должен вот-вот появиться на свет. Но день и вечер прошли безрезультатно. Приступы боли чередовались с тяжелым забытьем. В понедельник все повторилось. Во вторник повитуха и врачи заявили, что спасти ребенка невозможно: все согласились с тем, что скорее всего ребенок уже умер. В среду, тринадцатого числа, врачи уже отчаялись спасти жизнь роженицы. Наталья исповедовалась. Около шести часов вечера в пятницу 16 апреля после пяти дней мучительной агонии Наталья умерла.
Екатерина и Павел оставались с ней все эти пять дней. «Никогда еще моя жизнь не была так тяжела, ужасна и наполнена болью, – писала императрица Гримму. – Три дня я не ела и не пила. Временами ее страдания вызывали у меня такое чувство, будто и мое тело готово было разорваться на части. Затем я словно каменела, я, которая так часто плачу, смотрела, как она умирает, и не проронила ни слезинки. Я сказала себе: «Если ты заплачешь, зарыдают и остальные. Если ты зарыдаешь, остальные лишатся чувств»». Мучения Екатерины усиливало и осознание того, что, по заключению врачей, ее внук был «прекрасно сформировавшимся мальчиком». Вскрытие показало, что ребенок был слишком большим, чтобы пройти через родовой канал, причиной стал врожденный порок скелета, который не позволил Наталье родить живого ребенка. Когда тело молодой женщины вскрыли после смерти, Екатерине сообщили, что «там было найдено отверстие лишь в четыре пальца шириной, тогда как плечам ребенка требовалась ширина в восемь пальцев».