Одарив почестями и наградами тех, кто помог ей взойти на трон, Екатерина оказала также значительную поддержку двум влиятельным институтам, двум столпам, на которых держалось государство. Армия и церковь хотели немедленной отмены принятых Петром III реформ. В отношении армии все оказалось достаточно просто. Чтобы закрепить любовь офицеров и солдат, уставших от семилетней войны и оскорбленных унизительным миром с Пруссией, она отменила новый союз с Фридрихом II. Также она заверила Пруссию, что у нее не было намерений воевать с ними и с кем-либо еще. Екатерина сразу же отозвала войска, отправленные на только что начавшуюся войну с Данией. Командованию русской армией в Пруссии и Центральной Европе дали простой приказ: «Возвращайтесь домой!» Компенсировать урон, причиненный церкви, оказалось намного сложнее. Прежде всего, она приостановила действие поспешно принятого Петром указа о конфискации церковных земель и имущества. Церковь провозгласила ее своей избавительницей.
Однако эти скорые меры оставляли неразрешенными другие критические проблемы империи. Семилетняя война опустошила казну; русским солдатам в Пруссии уже восемь месяцев не платили жалованья. Получить кредиты за границей не представлялось возможным. Цены на зерно поднялись до катастрофических высот. В правительстве на всех уровнях процветали коррупция и поборы. По словам Екатерины: «В казне было семнадцать миллионов рублей неоплаченных долговых обязательств, почти вся коммерция была монополизирована частными лицами, попытка произвести заем в Голландии на два миллиона, предпринятая еще императрицей Елизаветой, не имела успеха, нам не было доверия, и мы не могли получить кредиты за границей».
Те, кто надеялся, что свержение мужа Екатерины и его пропрусского политического курса принесет восстановление альянса с Австрией, оказались разочарованы. В первые дни своего правления Екатерина приободрила этих сторонников, издав манифест, где она упоминала «унизительный мир» со «старинным врагом», имея в виду Пруссию. Когда иностранные послы были приглашены на ее первый прием, прусский посол барон Бернард фон Гольтц, бывшее доверенное лицо Петра III, попросил прощения, сославшись на то, что у него «нет подходящей одежды». Но в планы Екатерины не входила дальнейшая вражда с Пруссией. В столицы Европы были посланы гонцы с заверениями, что новая императрица желает жить в мире со всеми иностранными державами. В ее письме к русскому послу в Берлине говорилось: «Принимая во внимание недавно заключенный мир с Его Величеством, королем Пруссии, мы повелеваем вам передать Его Величеству о наших торжественных намерениях сохранять его до тех пор, пока Его Величество не вынудит нас нарушить его». Ее единственным условием было немедленное возвращение российских солдат из зоны военных действий. Они не должны были воевать ни против Пруссии, ни против Австрии; им просто надлежало вернуться домой. Уже через четыре дня после приема, на который Гольтц не явился, он вернулся ко двору и играл в карты с Екатериной.
Сталкиваясь с массой проблем, Екатерина временами ощущала себя маленькой и ничтожной перед масштабом стоявших перед ней задач. Французский посол слышал, как она сказала не с гордостью, а с сожалением: «Моя империя так широка и безгранична». Екатерина начала свое правление, не имея опыта в управлении империей или большим бюрократическим аппаратом, но с желанием научиться и готовностью усваивать новую информацию. Когда ей было предложено следовать заведенным при Елизавете и Петре III порядкам, согласно которым обременительная задача читать все дипломатические депеши и министерские отчеты не возлагалась на правителя, и ему представляли лишь краткий отчет об их содержании, Екатерина отказалась. Она хотела знать все проблемы, с которыми сталкивалась Россия, и располагать максимально полными сведениями для принятия решений. «Каждое утро мне будут приносить полный отчет», – заявила она.
Такую же решительность Екатерина проявила и в отношении Сената. Со времен Петра Великого Сенат контролировал законы империи, удостоверяясь, что изданные правителем указы исполняются. Сенат не имел полномочия издавать законы, поэтому его роль сводилась к административной роли на основе существующих законов, независимо от того, насколько они были бесполезными или устаревшими. После переворота Екатерина стала тесно общаться с этим учреждением, именно благодаря Сенату первые изданные ею указы коснулись пребывания русских войск за границей, именно заботам Сената она доверила своего сына Павла, когда поскакала во главе гвардии в Петергоф. Взойдя на трон, Екатерина перенесла заседания Сената в Летний дворец, чтобы ей легче было посещать их. На четвертый день императрица была представлена на заседании Сената, которое началось с отчета о том, что казна – пуста, а цены на зерно поднялись в два раза. Екатерина заявила, что императорское содержание, которое составляло одну тринадцатую часть от национального дохода, может использовать правительство. «Я принадлежу народу», – сказала она, имея в виду, что все, чем она владела, принадлежало стране. В будущем, продолжала она, не будет различия между национальными и личными интересами. Чтобы решить проблему с запасами зерна, она приказала запретить его экспорт; в течение двух месяцев цены опустились. Она упразднила многие частные монополии, которые находились в руках у знатных дворянских семей, как например, у Шуваловых, которые контролировали и имели доход от любых продаж соли и табака в России.
Во время этих заседаний она поняла, сколь невежественны были члены Сената во многих областях. Однажды утром, когда сенаторы обсуждали отдаленную часть империи, стало очевидно, что никто из них не имел даже представления, где находится эта территория. Екатерина предложила посмотреть на карту. Карты не оказалось. Без промедления она вызвала посыльного, достала из своего кошелька пять рублей и послала его в Академию наук, которая печатала атласы России. Когда посыльный вернулся, территория была найдена и императрица подарила атлас Сенату. Надеясь улучшить его работу, она написала 6 июня 1763 года сенаторам как учреждению: «Я не могу сказать, что у вас отсутствует патриотическая забота о моем благополучии, а также о благополучии всей страны. Однако с прискорбием вынуждена заметить, что дела не продвигаются к своему логическому концу так успешно, как мне того хотелось бы». Причина этой задержки, сказала она, заключалась в существовании «разногласий и вражды, ведущих к формированию партий, которые искали лишь повода причинить друг другу вред; и к поведению, недостойному разумных, уважаемых людей, желающих творить благие дела».
Ее агентом в Сенате стал генерал-прокурор – этот пост был учрежден Петром Великим, как связующее звено между правителем и Сенатом – «око государево», как называл его сам Петр – чтобы осуществлять надзор над Сенатом. В особую обязанность этого чиновника входила организация повестки дня Сената, а также контроль над ее исполнением. Он лично отчитывался перед монархом, а также получал и передавал его или ее указания. Только что назначенный Екатериной новый генерал-прокурор получил ее подробные наставления:
«В Сенате вы встретите две партии <…> Обе партии стараться будут ныне вас уловить в свою сторону. В одной партии вы найдете честных людей, но ограниченных умом. В другой, думаю, – людей с более обширными планами и скрытных <…> Сенат был организован для того, чтобы исполнять законы, которые ему предписаны. Однако часто сам издает законы, раздает звания, чины, деньги и земли, другими словами… почти все. Сенат вышел единожды из своих границ и ныне с трудом привыкает к порядку, в котором ему надлежит быть».
Более важным, чем эти наставления относительно поведения в Сенате, стало послание Екатерины Вяземскому, новому генеральному прокурору, в котором она говорила о том, какие отношения хотела бы установить с ним лично:
«Вы должны знать, с кем будете иметь дело <…> Вам надлежит понять, что я не имею иных забот, кроме благоденствия и славы родины, и я не желаю ничего, кроме счастья моих подданных <…> Я люблю правду, и вы можете говорить мне любую правду без страха и спорить со мной безо всяких опасений, если это послужит во благо. Я слышала, что все считают вас человеком честным <…> Я надеюсь убедить вас, что людей, обладающих подобными качествами, хорошо принимают при дворе. И я могу добавить, что не потребую от вас лести, а лишь честного поведения и твердости в делах».
Вяземский оправдал ожидания Екатерины и служил «оком государыни» в течение двадцати восьми лет до отставки в 1792 году.
В течение нескольких дней после восхождения на трон Екатерина призвала к себе двух самых опытных государственных деятелей: Никиту Панина и Алексея Бестужева. Каждый из них поддержал ее в критическое время, но никогда прежде они не работали вместе. Когда Бестужева вернули из ссылки и восстановили его титулы и владения, он ожидал, что его восстановят на месте главного министра империи. Ему было уже за семьдесят, годы унижения и изоляции подточили его здоровье, и у Екатерины не было намерений поднимать его до звания канцлера.
Никита Панин стал главной политической фигурой в новом правительстве. Сочетая острый ум с обширным европейским опытом, Панин, наставник сына Екатерины и ее советник, помогавший императрице спланировать и совершить переворот, тут же стал ее главным административным советником. В 1762 году Панину исполнилось сорок четыре года, он был невысоким полным холостяком с прекрасными манерами. По утрам Панин вставал поздно, работал, а после плотного обеда дремал или играл в карты. Екатерина ценила его ум и проницательность, однако с самого начала своего правления относилась к нему довольно сдержанно. Она знала, что двенадцать лет в качестве посла в Швеции внушили ему уважение к конституционной монархии, которую она считала неприемлемой для России. Также ей было хорошо известно о надеждах Панина на то, что она станет регентом своего сына Павла. Разумеется, идея регентства не привлекала Екатерину; она никогда не говорила и даже не намекала на то, что хотела бы править в качестве опекуна своего сына.
Кроме того, Екатерина видела, что Панин не одобрял тех многочисленных почестей, которые она оказывала братьям Орловым. Он боялся, что отношения между Екатериной и Григорием Орловым окажутся столь же губительными для упорядоченного, эффективного правления, как и влияние красивых молодых фаворитов на императрицу Елизавету. Однако Панин оставался реалистом. Он признавал, что Екатерина пришла к власти во многом благодаря влиянию Орловых на гвардию, и понимал, что ее признательность и личная привязанность к Григорию не позволят ей ослабить влияние братьев. Желая приспособиться к сложившейся ситуации, Панин сменил тактику. Еще до того, как он стал помогать Екатерине в свержении Петра, он в частной беседе выразил ей свои надежды на реорганизацию правительства России в более либеральную структуру – чем-то похожую на ту, которой он восхищался в свое время в Швеции. Теперь, когда Екатерина взошла на трон, он надеялся сделать ее правление более эффективным и полезным для нужд России. Он попытался убедить императрицу согласиться с ограничением ее властных полномочий. Ему нужно было действовать очень осторожно. Он не мог открыто предлагать ограничение абсолютистской власти; поэтому посоветовал организовать исполнительный парламентский институт, имперский совет с четко прописанными функциями и полномочиями, задача которого заключалась в том, чтобы «помогать» правителю. Панин предполагал, что этот новый институт наложит организационные ограничения на монаршие полномочия.
Екатерина, достигшая высшей власти, не имела намерений делиться ею или позволить ее ограничить. Тактика Екатерины, уже имевшей в руках всю полноту власти, заключалась в том, чтобы попросить Панина изложить свои идеи письменно. Панин сделал это быстро и до конца июля 1762 года представил Екатерине свои планы по созданию постоянного имперского совета. В этой новой структуре государь сохранял бы за собой роль главного лица в государстве, но ради эффективности должен делить свою власть с советом, состоящим из восьми имперских советников. Панин не объяснял, как и кто будет выбирать советников, хотя как минимум четыре из них должны были являться государственными секретарями, представляющими министерство военных дел, морского флота, иностранных дел и международных дел. (Чтобы сделать это предложение более приемлемым для Екатерины, Панин включил Григория Орлова в список кандидатов на одно из мест в совете.) Все дела, помимо Сената, ответственного за исполнение законов, перекладывались на совет, «как и на саму императрицу лично». Ни один декрет или устав, исходящий от совета, не будет считаться действенным без одобрительной подписи правителя.
Панин осознавал, что предлагая создать совет, он ставил себя в шаткое положение – своим планом он покушался на прерогативу монарха. Назначение советников должно было быть пожизненным, правитель не мог отправить их в отставку, их отзыв допускался бы лишь в случае серьезного проступка и при полном одобрении Сената. Когда Екатерина прочитала предложение Панина, она тут же поняла, что оно было создано для того, чтобы ограничить ее власть, сведя ее к праву выбирать и отправлять в отставку главных политических деятелей. После первого же прочтения план Панина оказался обречен: все эти годы Екатерина ждала трона не для того, чтобы смириться с ограничениями.
Всю свою жизнь Екатерина сохраняла твердую уверенность в том, что абсолютная монархия лучше подходила для Российской империи, чем правительство в виде маленькой группы парламентских чиновников. Большинство дворян также были против, чувствуя, что подобный совет передаст управление империей в руки ограниченного и сплоченного круга бюрократов. Правление самодержца было им намного привычнее. Негативные настроения дворянства подкрепили позицию Екатерины, и к началу февраля 1763 года стало ясно, что никакого совета не будет. Екатерина была осторожна и постаралась не обидеть Панина прямым отказом. Она притворилась, что заинтересована в его планах, а затем отложила проект и больше не упоминала о нем.
Решение Екатерины похоронить план по созданию имперского совета стало для Панина началом политического спада, но в августе 1763 года императрица улучшила его положение. Она назначила Панина старшим членом Коллегии иностранных дел. Бестужев, уставший и разбитый, предпочел уйти в отставку. Следующие восемнадцать лет – до 1781 года – Никита Панина оставался старшим министром иностранных дел России.
Стараясь преодолеть финансовый кризис, удовлетворить потребности армии, переориентировать международную политику России и сделать управление страной более эффективным, Екатерина также попыталась уладить все дела с Православной церковью. Она приняла православие и соблюдала все обычаи этой религии, что являлось разительным контрастом по сравнению с ее мужем, Петром. Во второй месяц своего краткого правления Петр издал указ о секуляризации церковной собственности и заявил, что Русская православная церковь должна преобразиться в религию, схожую с северо-германским протестантизмом. Поскольку высшее церковное духовенство верило, что Екатерина придерживается противоположных взглядов и отменит все решения мужа, оно с энтузиазмом поддержало ее приход к власти. После этого церковные иерархи поспешили получить награду, требуя навсегда вернуть церковную собственность. После своего восхождения на престол Екатерина отплатила свой политический долг перед церковью, отменив указы Петра. Однако в душе она колебалась. Несмотря на то что публично Екатерина демонстрировала свою религиозность, она считала богатство церкви чрезмерным и недопустимым и отказывалась смириться с тем, что считала разбазариванием национального богатства. Как и Петр Великий, она верила, что эти богатства нужно использовать во благо государства. Екатерина хотела, чтобы церковь под руководством государства играла бы активную роль в обеспечении социального благосостояния и образования. Проблема огромного разрыва между бедным населением, нуждами государства и богатством церкви, владеющей обширными землями и крепостными, по-прежнему оставалась неразрешенной.
Ко времени восхождения Екатерины на престол население России состояло из десяти миллионов крепостных, большая часть которых была крестьянами, составляющими подавляющее большинство сельскохозяйственных рабочих на территории преимущественно аграрной страны. С самого начала своего правления Екатерина хотела решить фундаментальную проблему крепостничества, но этот институт слишком глубоко врос в экономическую и социальную ткань русской жизни, и это не позволило ей заняться им в первые же месяцы правления. И хотя ей пришлось на время отложить кардинальное решение данного вопроса, она не могла оставить неразрешенным вопрос об обширных церковных угодьях, а также о миллионе крепостных, которые вместе со своими семьями возделывали эти земли. Она отменила указ Петра III о секуляризации церковной собственности, но этот поступок, временно восстанавливающий права церкви на все свои земли и крепостных, не стал решением, которое ее устроило. Цели Екатерины были прямо противоположными.