Сердце снова ударило в грудную клетку.

– Почему же? – спросил я, не желая этого спрашивать, потому что не хотел услышать ответ. Ну, скажи, подумал я. Давай, говори.

– При всем уважении, доктор, – сказал он, хотя никакого уважения в его голосе слышно не было, – при всем уважении, по-моему, вам надо подойти к делу реалистически.

– Это что вообще значит? – спросил я.

– Доктор, простите, – сказал он, – но ваша внучка…

– Моя внучка – что? – рявкнул я, и снова повисло молчание.

Он посмотрел по сторонам. Я видел, что он осознает мой гнев; я видел, что он понимает – я ищу повод с ним сразиться; я видел, что он собирает все силы, чтобы вести себя осторожнее.

– Особенная, – сказал он.

– Вот именно, – сказал я. – Она особенная, совершенно особенная, и ей понадобится муж, который понимает, какая она особенная.

Наверное, по голосу было очевидно, что я рассвирепел, – в его тоне появилась нота сопереживания, которой до того не было.

– Вот посмотрите, – сказал он и вытащил тонкий конверт из нижней части стопки, которая громоздилась на столе. – Вот кандидатуры, которые я нашел для вашей внучки.

Я открыл конверт. Внутри были три карточки – такие дают маклеру. Квадратная картонка со стороной дюймов семь, с фотографией заявителя с одной стороны и данными с другой.

Я посмотрел на них. Все, конечно, были бесплодны – на лбах красовался красный штамп “Б/п”. Первому было за пятьдесят, он три раза был женат и три раза овдовел, и мое старинное иррациональное “я” – то “я”, что помнило хитросплетенные телесериалы про мужчин, которые убивали жен, избавлялись от трупов и десятилетиями избегали преследования, – отшатнулось, и я быстро перевернул и отложил карточку; я отверг его, даже не прочитав информацию, где, вероятно, было указано, что все его жены умерли от вирусных заболеваний, а не были им убиты (однако что это за невезение – чтобы у тебя скончалось три жены? невезение, которое трудно не назвать преступным?). Вторым был мужчина, видимо, под тридцать, но с лицом таким яростным – рот сжат злобной полосой, глаза навыкате, изумленные, – что мне снова предстало видение из старых телесериалов, которые я все еще иногда смотрю по ночам на работе: как он бьет Чарли, делает ей больно, – словно и вправду прочел склонность к насилию в выражении его лица. Третий был человек чуть за тридцать, с непримечательным, спокойным лицом, но, посмотрев на его данные, я увидел, что он помечен как “УН”– умственно неполноценный. Это широкое определение, которое охватывает самые разные проблемы, раньше известные как психиатрические заболевания, но слабоумие под эту шапку тоже попадает. У Чарли такого нет. Я был готов попросить тебя послать деньги, дать взятку кому угодно, лишь бы это предотвратить – но в конце концов оказалось, что необходимости в этом нет: она прошла их тесты и спаслась сама.

– Это что? – спросил я, и мой голос прорезал глухую тишину.

– Мне удалось найти трех кандидатов, которые могли бы рассмотреть возможность брака с вашей внучкой, – сказал он.

– Почему вы подыскивали кандидатов до того, как ее увидели? – спросил я, но, еще не договорив, понял, что он сделал выводы насчет Чарли по набору ее документов задолго до встречи с ней, может быть, даже до встречи со мной. А увидев ее – не передумал, а только сильнее утвердился в уже сформировавшемся мнении.

– Мне кажется, вам стоит обратиться к кому-то другому, – повторил он и протянул мне еще один листок, на котором были напечатаны имена трех других маклеров, и я понял, что он уже заранее знал, что помочь мне не сможет. – У этих специалистов будут кандидаты, которые лучше… подойдут для ваших нужд.

К счастью, он при этом не улыбнулся, а то я бы сделал что-нибудь идиотское, мужское, зверское – ударил бы его, плюнул бы в него, сбросил бы все бумаги со стола, как делали герои в старых телесериалах. Но зрителей не предвиделось, камеры тоже не было, кроме крошечной, мигающей, которая, как я знал, прячется где-то в потолочных панелях и бесстрастно записывает происходящее внизу: двое мужчин, один старый, другой средних лет, передающие друг другу бумажки.

Я постарался придать лицу спокойное выражение, и мы с Чарли ушли. Я держал ее так близко, как только она могла позволить. Я сказал, что кое-кого для нее нашел, хотя во мне что-то рушилось: вдруг мой котенок никому не понадобится? Но ведь наверняка хоть кто-то сможет увидеть, какая она прекрасная, какая любимая, какая смелая? Она выжила, и ее за это наказывают. Она же не как те кандидаты – не отход, не отстой, не отброс. Я понимал при этом, что для кого-то и те люди не были отходами и отбросами, и даже – сердце снова выскакивало из груди – что их близкие могут смотреть на карточку Чарли и думать: “Они считают, что ему вот на этом и надо успокоиться? Наверняка есть кто-то получше. Наверняка есть кто-то еще”.

Что же это за мир? Ради какого мира она живет? Скажи мне, что все будет хорошо, Питер. Скажи мне, и я поверю, в последний раз поверю.