Антиох еще не инициировал наступление на Египет. Когда приблизилась зима 219/18 года до н. э., он владел еще малой частью Келесирии, не считая побережья, но и там ему не удалось выгнать Николая из Доры. Тогда александрийский двор начал переговоры и внушил Антиоху уверенность, что почти готов принять любые условия Антиоха. Тот согласился на четырехмесячное перемирие и на зиму вернулся в Селевкию-в-Пиерии. Зимой переговоры между обоими правительствами продолжились, и, чтобы еще больше их запутать, александрийский двор вынудил несколько греческих государств вмешаться в них в качестве посредников. Сосибию даже хватило ума извлечь выгоду из пресловутого бездействия Птолемея; он воспользовался им как средством создания в Антиохе чувства ложной уверенности. Зима в Александрии проходила как никогда энергично: греческие командиры, воевавшие под началом двух последних царей Македонии, муштровали воинов в лагерях, шел набор и подготовка новобранцев, свежие наемники стекались в армию из-за моря. Иностранным послам, посещавшим Египет, не разрешалось доезжать до Александрии, чтобы они не увидели все происходящее; на зиму двор обосновался в Мемфисе — через который, как всегда подчеркивал Магаффи, шел обычный путь из Сирии в Александрию — и именно там принимали иностранных послов. Среди пальмовых рощ этого древнего города в глубине страны ничто не напоминало о войне.
Полибий дает нам понять, что египетская армия была полностью реорганизована. Старые кадры распущены, войска перегруппированы в соответствии с тем, каким видом оружия они владели, исходя из своей национальной принадлежности или возраста, — сариссы использовались фалангитами, пелтастами — легкие щиты, луки, дротики, пращи.
Чрезвычайная ситуация привела к одному эпохальному нововведению. Царский двор решил создать фалангу из этнических египтян, помимо обычной фаланги из греческих и македонских воинов; двадцать тысяч крепких и если не воинственных, то послушных крестьян были вооружены по македонскому образцу, обучены владеть длинной македонской пикой (сариссой) и по команде двигаться единым строем, как македонцы. Несколько сотен египтян также были зачислены в конницу и обучены под руководством Поликрата из Аргоса, чей род пользовался почетом в великие времена свободы греков. Помимо египтян, в новую армию вошли несколько тысяч ливийцев, светлокожих жителей Киренаики, — некоторые попали в кавалерию под началом Поликрата, всего три тысячи воинов, вооруженных на македонский манер, со своим командиром, тоже киренцем и, несомненно, греком, Аммонием из Барки.
Среди призванных военных колонистов из Фаюма и других мест были четыре тысячи галлов и фракийцев, и еще две тысячи прибыли морем из Фракии под командованием фракийского военачальника Дионисия. Но основную часть армии составляли греки и македонцы. Греко-македонская фаланга под началом Андромаха из Аспенда насчитывала двадцать пять тысяч человек, тогда как в египетской фаланге было двадцать тысяч; кроме того, в войско вошли все греческие легковооруженные силы и греко-македонская конница.
Весной 218 года до н. э., так как Мемфис и Селевкия не пришли к согласию в ходе переговоров, поскольку Сосибий и не собирался ни с чем соглашаться, Антиох продолжил завоевание Келесирии. Он взял Филотеру, Скифополь (Бейт-Шеан), города Декаполиса, Филадельфию (Раббат-Аммон). Его войска штурмовали крепость на горе Табор. К концу кампании египетские силы были изгнаны из большей части Палестины. Антиох остановился на зимовку в Птолемаиде, считая, что от него не потребуется больших усилий, чтобы довести до окончательного победоносного завершения его поход против Птолемеев. Городами Филистии, в том числе Газой, он овладел либо во время кампании 218 года до н. э., либо зимой.
Очевидно, в 218 году до н. э. египетский двор отправил против Антиоха в Палестину недостаточные силы. Мощная армия, которая формировалась в Александрии, была еще не готова, и ее не собирались прежде времени выводить на поле боя. (Во Франкфуртском папирусе говорится о том, что в тот год войска под командованием царя были переброшены в Бубастисский ном, о чем из других источников ничего не известно.) Весной 217 года до н. э. египетские власти решили, что время пришло. 13 июня армия из 70 тысяч пеших и 5 тысяч конных воинов с 73 африканскими слонами двинулась через пустыню в Палестину. С войском отправился сам Птолемей[444], разумеется, по настоянию Сосибия и Агафокла, а также его сестра Арсиноя, тогда еще, пожалуй, почти ребенок. Ее матери Беренике было всего лишь около пятнадцати лет, когда она организовала убийство Деметрия, и Арсиноя уже была достаточно взрослая, чтобы выступить перед солдатами и воодушевить их на защиту династии Птолемея и ее самой, юной царевны, чьи прекрасные глаза будут следить за тем, как они за нее сражаются[445].
Получив известие о приближении египетской армии, Антиох сосредоточил свои силы в Газе и вышел навстречу Птолемею. Две армии сошлись у города Рафия на краю пустыни, где ассирийский царь разгромил египетскую армию за пять веков до того. Войско Антиоха несколько уступало в численности; кроме греческих и македонских войск, в нем была большая доля азиатов, собранных со всего обширного царства Селевкидов, из Сирии, Персии и Центральной Азии, многие из них были обучены и вооружены на македонский манер. Также в распоряжении Антиоха было 102 индийских слона.
Из рассказа Полибия представляется, что Антиох мог бы одержать победу в битве, если бы не его характерная запальчивость — он, как уже говорилось, был смел и бесшабашен. День начался плохо для Птолемея. Африканские слоны, доставленные с такими неимоверными трудами и расходами из далекой Сомалийской страны, оказались не то что бесполезными против индийских слонов Селевкидов, но даже вредными.
Конная атака с правого фланга, которой руководил Антиох, сломила и обратила в бегство конницу, находившуюся на левом фланге египетских сил, где во время боя был сам Птолемей, так что царь Египта вскоре был сметен паническим бегством в арьергард. Но Антиох в ликовании погони потерял связь с остальным полем боя, и на другом фланге египетская конница врезалась в селевкидские ряды. В сумятице, возникшей между этими двумя монолитными массами, египетские воины доказали, что не зря полтора года потратили на систематическую подготовку и муштру в Александрии. Должно быть, даже крестьяне, в первый раз орудуя своими македонскими пиками в настоящем бою, отлично показали себя. Селевкидская фаланга, македонцы, греки, азиаты подались назад. К концу дня вся селевкидская армия уже бежала в Газу и дальше. Это была битва при Рафии 22 июня[446] 217 года до н. э. Известие о ней заставило мир задуматься и засмеяться. Старая александрийская лиса преподнесла сюрприз, который увенчался полным успехом. Птолемеи снова вернули Келесирию, ведь Антиоху, разумеется, пришлось убраться с территории, расположенной к югу от Ливана. Александрийский двор, вернув Палестину и обеспечив безопасность своего райского житья, получил все, чего хотел. Дальнейшие завоевания и военные триумфы его не волновали. Египет с легкостью отпустил Антиоха, даже не требуя контрибуции.
В найденной на острове Сифнос надписи говорится о том, как послы, присланные из Египта объявить о великой победе островным городам, входившим в сферу влияния морского флота Птолемея, прибыли на остров. В то же время Сифнос посетил главный адмирал Эгейского флота Периген и выразил удовлетворение тем, какую верность династии Птолемеев проявили жители этого маленького острова[447].
В Третьей книге Маккавейской имеется описание того, как царь Птолемей после битвы при Рафии ездил по городам возвращенной провинции и, среди прочих, прибыл в Иерусалим. Из любопытства, как сказано в источнике, он хотел войти в святая святых и очень обиделся на евреев, которые не дали ему это сделать. Магаффи считал, что этот рассказ в общих чертах правдив. Религиозный роман вроде Третьей книги Маккавейской представляет собой весьма скудное историческое свидетельство, однако, по словам Полибия, после битвы царь все же провел три месяца в Сирии и Финикии и лично надзирал за восстановлением своей власти в разных городах и селениях страны, и если это было так, то ничего удивительного, что он посетил Иерусалим и жреческое государство евреев, которых греки считали странным и любопытным народом. И если он отправился в Иерусалим, то вполне естественно, что он захотел войти в храм и почувствовал себя оскорбленным, когда ему, тому, кто, сам будучи божеством, был связан с богами, которым поклонялись во всех египетских храмах, это запретили. Поэтому даже если рассказ из Третьей книги Маккавейской не подтверждается ни одним другим источником, быть может, он отражает правду. Но продолжение истории — о том, как Птолемей после возвращения в Египет пытался принудить египетских евреев поклоняться Дионису, о страшных гонениях, от которых они чудом спаслись, — почти наверняка это выдумка, а Птолемею IV были приписаны преследования, которым евреи впервые подверглись при Антиохе Епифане в Палестине пятьдесят лет спустя.
Я, в отличие от Магаффи, считаю, что рассказ о том, как Птолемей пытался войти в храм, — чистая выдумка. Мне кажется, что это доказывает отсутствие данного рассказа в главе XI Книги пророка Даниила, написанной, вполне возможно, непосредственным очевидцем событий 217 года до н. э. или, во всяком случае, кем-то, кто должен был знать десятки иерусалимских старожилов, которые были их свидетелями. Невозможно поверить, чтобы еврейский автор, повествуя о делах северных и южных царей в Палестине, совершенно обошел вниманием подобное событие, описанное в Третьей книге Маккавейской и имевшее прямое отношение к его теме, если бы оно действительно произошло.
12 октября Птолемей Филопатор с победой вернулся в Египет. Вскоре по возвращении он женился на своей сестре Арсиное. Он последовал примеру деда и тоже перенял этот обычай фараонов[448]. Магаффи выдвигает смелое предположение: бракосочетание откладывалось так долго потому, что дворцовая клика надеялась: Агафоклея произведет наследника трона Птолемеев, — а брак Птолемея с Арсиноей состоялся лишь тогда, когда эта надежда рухнула. Однако в сочинениях античных авторов отсутствуют сведения, позволяющие подтвердить эту гипотезу[449], и представляется гораздо более вероятным, что брак откладывался только потому, что Арсиноя еще не вошла в брачный возраст, когда ее брат вступил на трон. Теперь начал отправляться культ Птолемея и Арсинои, которым поклонялись под именем Богов Фило-паторов, Theoi Philopatores, вместе с Александром, их дедами и родителями. Мы не знаем, почему Птолемей IV принял прозвище Филопатор, «отцелюбивый». Возможно, Птолемей Эвергет был особенно популярен в Египте, и правящий царь и царица стремились увеличить свою популярность, связав себя в народном сознании с покойным великим царем. Примерно в то же время культ Птолемея I и Береники I, Богов Спасителей, стал частью государственного царского культа. Его отсутствие стало заметно теперь, когда установился обычай связывать каждую царственную чету с ее предшественниками и Александром. До сих пор, как мы видели, у Богов Спасителей был отдельный культ, и его жрецы не упоминались при датировке документов. Первые папирусы, где появляется новая система, относятся к восьмому году правления Птолемея IV (215/14 до н. э.)[450]. Жрец-эпоним теперь называется «жрец Александра и Богов Спасителей, Богов Адельфов, Богов Благодетелей и Отцелюбивых Богов». С двенадцатого года правления Птолемея IV в папирусах появляется новшество — в них упоминается отдельная сменявшаяся ежегодно жрица матери царя Береники Киренской, аналогичная канефоре Арсинои Филадельфии. Новая жрица именуется афлофорой и с этих пор упоминается вместе со жрецом Александра и канефорой в официальной датировке. Так как Птолемей Филопатор приказал отравить свою мать, установление особого культа в ее честь нельзя рассматривать как знак сыновней привязанности. Хотелось бы думать, что это было вызвано угрызениями совести, но скорее всего перед нами не более чем политический шаг. Береника тоже пользовалась популярностью, и в Александрии уже начинали поговаривать о том, как она умерла.
Недавно в Пифоме была открыта еще одна стела, где иероглифами, демотическими знаками и на греческом языке записано решение, принятое синодом египетских жрецов в Мемфисе в ноябре 217 года до н. э. ввиду недавней победы в Сирии. Из описания стелы, которое дал Анри Готье[451], можно понять, что в ней содержится мало ценной информации о сирийской кампании. В ней повторяются обычные фразы — фараон, подобно Хору, разбил врага, захватил необозримое число пленников, золота, серебра и драгоценностей, вернул в храмы (в Сирии? —
У нас есть и другие примеры употребления фараоновских формулировок применительно к Филопатору. В частности, они встречаются в папирусе, в котором, видимо, содержится царский рескрипт (обращенный, разумеется, к египтянам). Таким образом, данный источник является свидетельством того, что эти формулировки действительно использовались при дворе[452]. Кроме того, они приведены в трехъязычной надписи, хранящейся в Каирском музее[453]. Эпитеты Птолемея Филопатора — господин венцов, весьма прославленный, благочестивый, спаситель людей и т. д. — очень похожи на те, которыми назван Птолемей Епифан в Розеттском декрете.
Брак царя с сестрой не повлек никаких перемен в столичной жизни. Несчастную девушку выдали за брата только ради того, чтобы от нее родился наследник трона царской крови. Агафокл и Агафоклея, как и прежде, управляли развратными склонностями царя[454]. Дворец кишел самозваными литераторами, поэтами, грамматистами, проститутками, шутами, философами. Среди философов, живших в то время при дворе Птолемея Филопатора, был выдающийся стоик Сфер[455]. До наших дней дошел один исторический анекдот о розыгрыше, который устроил ему Птолемей. Стоики учили, что мудрец никогда не поддастся на обманчивую наружность, и Птолемей велел положить за трапезой поддельный фрукт из воска и презентовал его Сферу, а когда зубы философа накрепко застряли в нем, спросил, поддался ли теперь мудрец на обманчивую наружность. Птолемей претендовал на то, чтобы считаться поэтом, и сочинил пьесу «Адонис», судя по названию эротического характера. Агафокл последовал его примеру, написав к ней комментарий.
Помимо египетских храмов, воздвигнутых по приказу Птолемея IV, мы знаем еще о трех сооружениях, которые он велел построить. Одно из них — что характерно — храм Гомера. Два другие — суда невиданного размера. Первое — морской корабль с немыслимым количеством весельных рядов, а именно с сорока рядами, величиной в 129 метров от носа до кормы. Он мало плавал, но дал возможность Птолемею гордо заявлять, что он владеет самым крупным кораблем в мире. Второе — гигантское увеселительное судно, на котором двор совершал поездки по Нилу, с салонами, спальнями и колоннадами, выполненными из древесины драгоценных пород, слоновой кости и позолоченной бронзы и украшенный коврами и вышивками греческих мастеров.
Царь особенно пристрастился к одной форме неистовства — к дионисийским оргиям. Птолемеи заявляли, что происходят от Диониса, и, видимо, Птолемей IV стремился каким-то образом стать олицетворением божественного предка. Хотя он не принял имя Неос Дионис (Новый Дионис) в качестве официального прозвища, как сделал один из его потомков, тем не менее его часто называли Дионисом в народе и при дворе. Мы читаем, что он приказал вытатуировать лист плюща на своем теле[456], чтобы выказать свою преданность Дионису. Говорят, что одним из прозвищ Птолемея IV в Александрии было Галл — имя, которое давали приверженцам Великой Матери, в состоянии исступления оскоплявшим себя.
Берлинский папирус[457] проливает свет на то, как рьяно царь поклонялся своему любимому богу: «По приказу царя. Все, кто в округах страны инициирует мистерии Диониса, должны явиться по реке в Александрию, те, кто живет не дальше Навкратиса, в течение 10 дней после объявления этого указа, а те, кто живет за Навкратисом, в течение 20 дней, зарегистрироваться у Аристобула в бюро записей (каталогионе) в течение 3 дней после прибытия и немедленно заявить, кто посвящал их в ритуалы в течение трех поколений, и каждый должен представить запечатанную священную Речь (Логос), написав на своем экземпляре собственное имя».
Есть некоторая неясность в интерпретации этого документа. Слова τελοῦντας τῷ Διονύσῳ могут означать (как понимает их Вилькен), «тот, кто совершает мистические ритуалы в честь Диониса» или (как понимает их Шубарт) «тот, кто инициирует в мистические ритуалы Диониса». Последний перевод кажется мне более вероятным, поскольку обычные члены фиаса[458] едва ли должны были доказывать, что участвовали в обрядах в течение трех поколений, или представлять священную речь, которую должен был произносить жрец во время совершения обряда. Также неясно, с какой целью телоунтов вызвали в Александрию, для синода ли, как считает Шубарт, или просто с целью регистрации, как полагает Вилькен, чтобы правительство могло контролировать проведение мистерий в каждом округе. Так или иначе, документ, по всей видимости, свидетельствует об особом интересе царя к культу Диониса.