Из этих несовершенных рассказов ясно одно — что армия Птолемея III преодолела все препятствия в Азии. Безусловно, она должна была сломить любое сопротивление, которое могла встретить в Северной Сирии, поскольку до тех пор, пока Северная Сирия не была подчинена и занята гарнизонами, египетская армия не могла двинуться через Евфрат в Месопотамию. Но эти повествования оставляют много вопросов без ответа: 1) Как далеко на восток зашел Птолемей? Пересек ли он Тигр и дошел ли вместе с армией нелегкой дорогой до плоскогорья Ирана? Действительно ли он довел свои войска, как пишет Полиэн, «до самой Индии»? 2) Какова была причина, заставившая Птолемея преждевременно вернуться в Египет? Иероним и Юстин говорят, что причиной было какое-то восстание в царстве Птолемея. Что это значит? 3) Собирался ли Птолемей вечно удерживать завоеванные страны и стать царем селевкидского царства, как и египетского? Это значило бы, что и он, в свою очередь, лелеял те же честолюбивые мечты, в погоне за которыми погибли Пердикка, Антигон и Селевк, — мечты стать властелином всего наследия Александра, — теперь, когда династии соперников прочнее утвердились на своих землях, чем во времена сумятицы после смерти Александра. Можем ли мы приписать внуку Птолемея Сотера такие грандиозные замыслы?

Что касается первой партии вопросов, то, видимо, ничто не запрещает нам предположить, что египетская армия дошла до самой Бактрии и Гиндукуша. Нужно помнить, что в те дни войску было легче совершать переходы, чем в эпоху пушек, и оно могло передвигаться на большие расстояния с меньшими затратами сил. Возможно, это организованное скопление военной мощи превосходило любое войско, которое могли выставить против него в тех местах, куда оно прибывало, и таким образом оно последовательно овладевало всеми странами, пока оставалось в них. То, чего добился Александр Великий в Ближней Азии тремя поколениями раньше Птолемея III и чего там же добился Антиох III поколение спустя, показывает, что египетская армия, если допустить, что селевкидский царь не смог собрать войско, способное разбить ее, вполне могла беспрепятственно двигаться прямо через обширное селевкидское царство. Конечно, сохранить завоеванное, когда войско перешло на новое место, — это совсем другое дело. Даже Александру Македонскому это давалось с трудом; когда Антиох III повторно установил селевкидское господство в восточных провинциях, результат оказался эфемерным; и даже если Птолемею III не пришлось бы преждевременно возвратиться домой из-за «внутреннего восстания», то понадобилось бы намного больше сил, прежде чем его восточный поход можно было бы счесть реальным завоеванием Мидии и Персии. На севере и востоке Ирана Птолемей обнаружил бы новые державы — в одном месте парфян под властью их царей Аршакидов, в Бактрии государство, возглавленное греком Диодотом, который недавно отделился от Селевкидов и объявил себя независимым правителем. У нас нет никаких сведений о том, что эти молодые державы когда-либо претерпевали вторжение египетского царя. Маловероятно, что Птолемей зашел далеко на территорию Ирана, что он долго оставался на таком расстоянии от своей базы в Египте. Однако вполне возможно, что в одном из древних городов персидского царя, в Эк-батане, Персеполе или Сузах, Птолемей устроил нечто вроде дворца для торжественных приемов, куда являлись посланцы от династий Парфии, Бактрии и Гиндукуша с заверениями в верности. Одного этого было бы достаточно, чтобы придворные в Египте назвали действия царя завоеванием Востока до самой Бактрии и Индии. Очевидно, Птолемей не проник в глубь Малой Азии, где власть еще удерживал Селевк II со своей матерью; таким образом, унизив селевкидскую державу, он оставил ее ядро нетронутым, готовым к дальнейшему расширению сразу после ухода египетской армии.

Относительно вопроса, какие домашние тревоги заставили Птолемея вернуться, нам остается только гадать. Дройзен считал, что это наверняка был очередной мятеж в Киренаике, — но Магаффи категорически отверг его гипотезу. Сам Магаффи предположил, что это были волнения в Египте, которые произошли после недостаточного разлива Нила, когда создалась угроза голода. Есть сведения[391], что в какой-то момент правления Птолемея III в Египте действительно случился недостаток хлеба.

В отношении третьего вопроса — намеревался ли вообще Птолемей удерживать свои восточные завоевания, — мы не располагаем никакими документальными данными, за исключением слов Иеронима о том, что царь оставил своего военачальника Ксантиппа командовать провинциями за Евфратом и назначил «друга» Антиоха наместником Киликии. Конечно, если он строил какие-либо планы сохранить области за Евфратом в качестве провинций своей державы, вскоре ему пришлось отказаться от этой мысли. Возможно, вышеупомянутый Ксантипп — это спартанский наемник, которого наняли карфагеняне в 256 году до н. э. «Друга» Антиоха Нибур (а вслед за ним Дройзен и другие) отождествил с младшим братом Селевка II Антиохом Иераксом, тогда мальчиком четырнадцати лет, который позднее стал врагом своего брата. Но Буше-Леклерк почти наверняка прав, утверждая, что этот Антиох был «другом» в известном смысле слова, то есть кем-то приближенным ко двору, македонцем или греком, который служил в Египте и по случайности звался Антиохом. Он упоминается в надписи в качестве простого наместника, назначенного Птолемеем в Малую Азию[392].

Примечательно утверждение о том, что Птолемей вернул в Египет изображения египетских богов и другие священные предметы, увезенные в прежние времена персами. Оно встречается в Канопском декрете, перевод которого будет приведен ниже. Если бы оно имелось только в источниках, составленных египетскими жрецами и писцами, то мы не придавали бы ему особого значения, поскольку это одна из общепринятых формул, которая в иератических текстах обычно использовалась при описании победоносного возвращения фараона из азиатского похода. Странно в данном случае то, какое значение придается этой фразе в надписи из Адулиса и в комментарии Иеронима. В книге Даниила также говорится о том, что Птолемей привез в Египет плененных богов, которыми владели завоеванные народы, и драгоценности. Надпись из Адулиса, по всей видимости, составлена греком; в ней содержится утверждение о том, что Птолемей происходит от богов, и в ней отсутствуют египетские формулировки. Однако, когда речь заходит о завоеваниях Птолемея, в ней подчеркивается то обстоятельство, что он вернул в Египет вывезенные персами священные предметы, — обстоятельство, которое в обычном случае не представляло бы для грека никакого интереса. Мы можем лишь предполагать, что египетские жрецы изложили перед Птолемеем, чего ждали от царя Египта, который вторгся в Азию, если он хотел походить на образцового фараона, и Птолемей решил — из политических соображений — выполнить предписанную роль, и довольно демонстративно. Должно быть, по возвращении он вернул жрецам египетских идолов и другие вещи, найденные в Вавилоне, Экбатане или Сузах, с такой помпой и торжественностью, что об этом заговорили при дворе, что греческие придворные и историки отметили поступок как примечательный и важный и что иерусалимские евреи восемьдесят лет спустя еще помнили рассказы их отцов о том, как войско египетского царя возвращалось домой через Палестину, победоносно сопровождая идолов, которых они вывезли из северных стран.

Пока египетская сухопутная армия вторгалась в Северную Сирию и Месопотамию, египетский флот действовал у берегов Сирии и Малой Азии и везде, где можно было напасть на селевкидские владения с моря. Это единственный момент истории тех дней, который необычно и ярко освящен в папирусе из Гуроба, о котором мы уже говорили. В первом столбце найденного фрагмента папируса рассказывается о захвате египетскими силами того или иного города, но свиток слишком ветхий, чтобы реконструировать из него последовательный рассказ. Затем повествование становится более связным: «Между тем Пифагор и Аристокл, [приготовив] 15 лодок, так как Сестра послала им сообщение… прибавить к их доброй службе и с рвением выполнить то, что еще осталось сделать, отплыли вдоль берега в Солы (?) в Киликии (?), где они забрали захваченные и помещенные там деньги и доставили их в Селевкию. Всего было 1500 серебряных талантов. (Эти деньги Арибаз, стратег в Киликии[393], намеревался послать в Эфес Лаодике, но граждане Сол (?) составили заговор с воинами города, и Пифагор и Аристокл с войском явились к ним на помощь, и все выказали себя храбрецами, и в итоге деньги были захвачены, и мы овладели и городом, и цитаделью. Арибаз ускользнул и добрался до самого перехода через Тавр; там некие местные жители отрезали ему голову и принесли в Антиохию.) Когда все корабли с нашей стороны были готовы, вначале первой стражи мы вышли на стольких кораблях, сколько могла вместить гавань в Селевкии, поплыли вдоль берега в крепость, называвшуюся Посидеон, и стали там на якорь примерно в восьмом часу дня. Оттуда мы снова отправились на рассвете и достигли Селевкии. Жрецы, магистраты, прочие граждане, командиры и воины встретили нас на дороге, ведущей в гавань, увенчанные гирляндами и… доброй воли к нам… к городу… жертвенные приношения, помещенные рядом… на алтарях, приготовленных для них… <Когда они превзошли (?)> на базаре (ἐν τῷ ἐμπρορίῳ) почести <уже оказанные нам> они… Так что в этот день они… и на следующий день… насколько… возможно… <корабли…>, на которые мы взяли всех, кто приплыл с нами, и сатрапов, которые были там, и стратегов, и других начальников, кроме назначенных <на гарнизонное дежурство> в городе <Селевкии> и цитадели, которых мы оставили… Ибо они были чудесны[394]… <Мы достигли> Антиохии… такие приготовления… мы нашли, которые ввергли нас в удивление. Ибо <вышли навстречу нам> за ворота… сатрапы и другие начальники, воины, жрецы, коллегии магистратов, все юноши из гимнасиев и большая толпа народа с ними, увенчанные гирляндами, и вынесли все священные предметы[395] на дорогу перед воротами, и некоторые приветствовали нас правой рукой, а другие… криками и хлопками… <Без двенадцати линий>… рядом с каждым домом… они продолжали… Хотя там было так много вещей <предназначено, чтобы порадовать нас>, ничто не дало нам столько удовольствия, как большая верность (ἐκτένεια) этих людей. Когда потом мы принесли жертвы, данные нам начальниками (?) и обычными людьми, солнце клонилось к закату, мы немедленно посетили Сестру и после того занялись различными делами, которые требовали нашего усердия, выслушали начальников, воинов и других людей из того места и держали совет о том, как вести наши дела. Кроме этого в течение нескольких дней…»

Больше от папируса ничего не осталось. Безусловно, этот документ представляет огромный интерес — кусочек живой древней истории, в котором о событиях повествует не какой-то историк через вторые, третьи или десятые руки, но человек, пищущий о том, что видел и делал сам, подлинный фрагмент папируса, если даже и не написанный собственноручно рассказчиком, то, во всяком случае, копия, сделанная во времена не слишком отдаленные от периода создания оригинала. Однако, хотя читательский интерес к нему велик, его ценность как исторического источника снижает наша неспособность достоверно определить, кто был его автором, или кто такая «Сестра», или в каких местах происходили описываемые события. Документ ясно называет Селевкию и Антиохию, но хотя в Северной Сирии действительно была великая Антиохия с главной резиденцией селевкидского царя, а также важный город Селевкия-в-Пиерии, которая охраняла подходы к Антиохии в устье Оронта, но Селевкия и Антиохия также стояли на противоположном киликийском берегу, и некоторые ученые считают, что в документе речь идет именно об этих меньших городах. Опять же, чтобы прочитать название «Солы в Киликии», мы вынуждены предположить, что автор ошибся и пропустил в слове одну из двух сигм, стоящих вместе, и слово «Киликия» — не более чем догадка, которая заполняет пропуск на месте утраченного слова. Вместо «Солы в Киликии» Олло читает «все места»[396]. Дальше, где в нашем переводе значатся «граждане Сол», Олло читает «граждане Селевкии», хотя Вилькен утверждает, что на фотографическом факсимиле папируса ясно видно, что нужно читать «Сол». И потом, кто автор рукописи? Начальник одного из военных поселений в Фаюме, как сначала решил Магаффи. Командир корабля или эскадры, утверждал Вилькен, когда публиковал свою «Хрестоматию». Сам царь Птолемей III, счел Магаффи, когда был издан столбец IV папируса, и это мнение разделили Олло, Вильгельм, Буше-Леклерк, Виламовиц-Меллендорф, а теперь и Вилькен[397]. И наконец, вопрос о том, кто такая «Сестра»? До обнародования столбца IV ею считалась Лаодика; но из этого столбца стало очевидно, что это кто-то с египетской стороны, кто находился в Антиохии после того, как ее заняли египетские силы. Теперь в основном считают, что это Береника, царица Сирии, сестра Птолемея III, которая к тому моменту еще была жива.

Я думаю, сейчас едва ли можно подвергать сомнению, что упомянутые Селевкия и Антиохия являются именно великими Антиохией и Селевкией. В Антиохии автор нашел множество вельмож и военачальников, собранных вместе, что гораздо естественнее для столицы Сирии, чем для относительно незаметного городка на киликийском побережье. То, что повествователь — сам царь, тоже можно считать установленным. Его рассказ в конце фрагмента о том, как он принимал вельмож, едва ли можно согласовать с какой-либо иной гипотезой. В таком случае папирус конечно же не его послание, а копия, принадлежащая какому-нибудь ветерану, жившему в Фаюме. Оригинал скорее имел бы вид царского «меморандума» (ὑπόμνημα) отчасти сродни «запискам» Юлия Цезаря, краткого отчета главнокомандующего о кампании. Но гипотеза о том, что «Сестра» — это сирийская царица Береника, как мне кажется, имеет неустранимые противоречия. Юстин действительно сообщает, что Береника была еще жива, когда Птолемей выступил из Египта, но он утверждает, что Птолемей не успел ее спасти. Невозможно поверить в то, что Береника могла еще быть жива и находиться в Антиохии на том этапе кампании, когда в течение некоторого времени Антиохию прочно занимали египетские войска, и после этого ее убили агенты, подосланные Лаодикой в Антиохию. Это лишает смысла все остальные рассказы о войне, о которой известно, что она велась из мести за убийство Береники. Сам я убежден, хотя никто другой, насколько мне известно, еще не высказывал такого предположения, что «Сестра» — это другая Береника, царица Египта. Она, бесспорно, была не родной сестрой Птолемея, а двоюродной; однако царицы Египта официально назывались «сестрами» царя, и царь, говоря о царице, вполне мог называть ее просто «сестра». Правда, из поэмы Каллимаха ясно следует, что, когда Птолемей отправился в поход, Береника осталась в Египте. Но это не исключает предположения, что в тот момент кампании, когда Северная Сирия была оккупирована силами Птолемея, царица Береника совершила сравнительно простое путешествие из Египта в Антиохию, чтобы увидеть мужа и поле боя — этого вполне можно ожидать от женщины такого мужества, как Береника! То, что два военачальника египетского войска получили особое сообщение от египетской царицы, в котором она просила их сделать все возможное, вполне согласуется с ролью, которую играли царицы в истории Птолемеев[398]. Наконец, если «Сестра» — царица Египта Береника, то возражения Вилькена против того, что автором документа был царь, на основании языка, которым он написан, снимаются. Как сказал Вилькен, было бы естественнее, если бы царь, говоря о своей настоящей сестре, написал ἡ ἀδελφή μου, а не просто ἡ ἀδελφή. И Вилькен с полным правом считал невероятным, что встреча брата и сестры в Антиохии при условии, что Птолемей успел прибыть вовремя, чтобы спасти сестру от неминуемой смерти, была бы описана в таких бесцветных фразах. С другой стороны, в тогдашнем предположении Вилькена о том, что какой-то командир корабля, рассказывая о почтительном визите к царице Сирии, написал бы εἰσέλθομεν εὐθέως πρὸς τὴν ἀδελφὴν καὶ μετὰ ταῦτα κτλ[399], есть серьезная неувязка. Если, однако, «Сестрой» была египетская царица Береника, а автором — царь Птолемей, то все становится на свои места.

Что касается дальнейших операций египетского флота в Эгейском море, то мы можем выделить лишь несколько стычек местного масштаба. Каждый приморский город переходил на ту или другую сторону под нажимом то ли сухопутных войск Селевка II из внутренних районов страны или морских эскадр, сосредоточенных в одном из портов, еще находившихся под его контролем, то ли египетского флота с моря, то ли сами граждане поддерживали одного из противников из выгоды или сочувствия. По-видимому, Эфес был официально передан египетскому войску Софроном, который был поставлен там командовать царем Селевком. Некоторые районы фракийского побережья, включая города Энос и Маронею, принадлежали к селевкидскому царству; но египетский флот дошел и до них и овладел ими. Птолемей занял полуостров, который в настоящее время зовется Галлипольским.

Во время морского сражения у Эфеса произошел разрыв отношений между династией Птолемея и Родосом, но едва ли это продолжалось долго, поскольку, когда в конце правления Птолемея Родос пострадал от сильного землетрясения, Птолемей, как Антигон и Селевк, вызвался помочь родосцам восстановить ущерб. «Птолемей также обещал им триста талантов серебра и миллион артаб хлеба, строительного леса на десять пятипалубных и на столько же трехпалубных судов, именно сорок тысяч обыкновенных локтей четырехгранных сосновых брусьев, тысячу талантов медной монеты, три тысячи талантов пакли, три тысячи парусов, на восстановление колосса три тысячи талантов меди, сто мастеров и триста пятьдесят рабочих и на содержание их отпускал ежегодно четырнадцать талантов; сверх того на состязания и жертвы двенадцать тысяч артаб хлеба, а равно двадцать тысяч артаб на содержание десяти трирем. Большую часть этих даров он выдал им немедленно, а денег — третью часть всей суммы»[400].

После возвращения Птолемея в Египет война продолжилась. Селевк вернул Северную Сирию со столицей своего царства Антиохией, хотя Селевкия-в-Пиерии оставалась в руках египетского гарнизона, отрезая Антиохию от сообщения с морем. Потеря Северной Сирии означала потерю и всех восточных провинций. В 242–241 годах до н. э. селевкидское контрнаступление, по-видимому, зашло так далеко на юг, что Селевк смог освободить Дамаск и Орфосию (на финикийском берегу), осажденные египетскими силами. Но попытка Селевка проникнуть дальше на юг, в Палестину, привела к тому, что он потерпел сокрушительное поражение. Вскоре после этого две державы заключили мир (примерно в 240 году до н. э.). В оставшиеся почти двадцать лет жизни Птолемей Эвергет покоился на лаврах. Александрийский двор по-прежнему вмешивался в политику и конфликты в Средиземноморье. Обладая критским Итаном, Птолемей имел возможность владеть всем островом[401]. В Греции, после того как Антигон Досон стал царем Македонии (229 до н. э.), возникло трехстороннее соперничество между Македонией, Ахейским союзом и Спартой. Египет сначала поддерживал ахейцев, потом Птолемей надавал обещаний «социалистическому» царю Спарты Клеомену и убедил того прислать мать и детей в Александрию в качестве заложников. Но в конечном счете Птолемей дал Антигону разбить спартанцев в битве при Селласии (222 до н. э.). Клеомен бежал в Александрию — странная фигура среди придворных, похожая на льва. Согласно одному из сомнительных текстов, Антигон в начале своего правления «подчинил Карию»[402], то есть выгнал оттуда египетские гарнизоны и заменил их своими.

Но даже если и случались всплески военных действий между войсками Египта и какой-нибудь другой державы, сам Птолемей III больше не ходил на войну. Возможно, после энергичной молодости он располнел и разленился. На монетах его шея выглядит толстой. По сведениям некоторых более поздних источников[403], его прозвали Трифоном («роскошествующим», «изнеженным»), и прозвище кажется странным для царя, который был или, во всяком случае, представляется трезвым и энергичным на фоне сластолюбцев — его предшественников и преемников. Буше-Леклерк высказывал весьма правдоподобную догадку, что это прозвище было дано Птолемею IV или второму Птолемею Эвергету (Птолемею VII) и затем ошибочно приписано Птолемею III каким-то бестолковым аббревиатором или писцом; но оно получило любопытное подтверждение в демотической надписи, в которой говорится о «Птлумисе, который также Трупн». По всей видимости, надпись относится к тому времени, когда Птолемей III был еще соправителем отца. Если это так, то можно предположить, что «Трифон» — не уничижительный эпитет, данный царю на закате его правления, а личное имя мальчика еще до того, как он стал называться династическим именем Птолемей[404]. Судя по тому, что авторы, писавшие о дворе Птолемея III, не рассказывают никаких скандальных историй, можно сделать вывод, что его жизнь была исключительным примером семейной добродетели среди царей его династии. Мы не слышим о том, что у него есть любовницы. Возможно, у отважной Береники Киренской хватило сил удержать мужа при себе. Он умер в октябре 221 года до н. э. в возрасте чуть за шестьдесят — естественной смертью, подчеркивает Полибий[405]. Скорее всего, Птолемей IV[406] невиновен в преступном содействии скорой смерти отца, в чем позднее обвиняли эту жалкую личность. Птолемей III оставил двух сыновей — Птолемея, который и сменил его на престоле, и Мага, а также дочь Арсиною. Вторая дочь Птолемея Береника умерла в детстве. Царица Береника и брат царя Лисимах пережили его. Видимо, оба брата жили во взаимном доверии. Согласно иероглифической надписи из Коптоса, Лисимах был правителем провинции в Верхнем Египте в 241–240 годах — «Владычица озера Ишру, даруй жизнь Лисимаху, брату правителей, стратегу».

Обратившись к внутренним делам Египта во время правления Птолемея III, мы видим, что Александрийский музей по-прежнему пользовался славой главного центра эллинской культуры. То были дни, когда библиотекой и обучением юного Птолемея, наследника престола, занимался великий ученый Эратосфен.

В Фаюме численность военных колонистов значительно возросла вследствие великого похода Птолемея в Азию. Там жили не только ветераны, которых следовало наградить земельными участками, но и множество воинов, сражавшихся в армиях Селевка, которые были взяты в плен, а затем доставлены в Египет и поселены на тамошней земле[407]. Конечно, по большей части это были люди греческого и македонского происхождения, которые были так же рады обосноваться в Египте, как и в Азии; но среди них были и евреи, которые впоследствии увеличат свою долю в населении Египта, на этот раз значительно. В надписях и папирусах, относящихся ко времени правления Птолемея III, мы то и дело находим следы этого. В египетском храме в пустыне у верхнеегипетского Редезийе среди греческих надписей на стенах, сделанных по обету путниками и посетителями, мы находим такие: «Птолемей, сын Дионисия, еврей, благословляет бога», «Благословение богу: Февдот, сын Дориона, еврей, спасенный на море»[408]. Надпись, найденная в Дельте, гласит: «В честь царя Птолемея и царицы Береники, сестры и жены, и их детей евреи посвящают этот дом молитвы»[409].

Есть указания на то, что александрийский двор при Птолемее III проявил большой научный интерес к тому, чтобы исправить тогдашние порядки. Мы видим его в попытке реформировать календарь. Делались попытки, во-первых, ввести фиксированную эру, по которой можно было бы вести летосчисление, а не отсчитывать время по годам правления царей, что было ненаучным методом датировки, который, чем больше проходило времени и чем больше сменялось царей, неизбежно становился все более и более неудобным; и, во-вторых, разработать круглогодичный календарь с постоянными временами года. До сих пор в календаре и греки, и египтяне использовали 365-дневный египетский год, начинавшийся 1-го числа месяца тота, хотя греки при датировке документов обычно указывали еще и македонский месяц. Так как в нем не было високосных годов с дополнительным днем, египетский год каждые четыре года соскальзывал на один день вперед, что за период в 1460 лет должно было дать целый лишний год. Праздник, который отмечался в какой-нибудь день календарного года, сначала мог быть зимним, а 730 лет спустя становился летним.

Чтобы исправить первое неудобство, в качестве начала летосчисления был взят 311 год до н. э. — год смерти маленького Александра.

Этот год уже применялся в качестве начала летосчисления в Финикии и Вавилоне, позднее в селевкидском царстве годы отсчитывались от 312 года до н. э. — то есть прежний порядок был слегка изменен и в качестве точки отсчета взята не смерть маленького Александра, а возвращение Селевка в Вавилон. На монетах Птолемея III годы считаются от 311 года до н. э., а не по годам правления Птолемея III. Судя по тому, что выбранное летосчисление уже использовалось в греческой Азии, александрийский двор задумал ввести систему датировки, которая могла бы действовать во всем эллинском мире. Однако пройдет немало веков, прежде чем европейская культура признает это рациональное удобство — лишь после принятия 1 года н. э. в качестве начальной точки универсального летосчисления.

Греческая наука в Александрии была достаточно развитой, и ее представители знали, что для исправления второго неудобства, а именно несоответствия между календарным и естественным годом, нужно было вставлять дополнительный день каждые четыре года. При Птолемее III была осуществлена попытка это сделать. Мы знаем об этом, потому что до наших дней сохранился указ египетских жрецов, устанавливающий новую систему отсчета их священного года. Маловероятно, чтобы египетские жрецы сами дошли до мысли ввести это целесообразное изменение. Я думаю, можно поверить, что оно родилось в греческих умах в Александрии и получило поддержку со стороны царя[410]. Однако и в этом Птолемей III опередил свое время, и все из-за его недостойных наследников. Чтобы получить реформированный календарь, миру пришлось ждать Юлия Цезаря.

Государственный культ в Александрии получил дальнейшее развитие после возвращения Птолемея с Востока. Птолемей III и Береника почитались под именем Богов Благодетелей (Эвергетов, Θεοὶ Εὐεργέται) вместе с Александром и Богами Адельфами. Официальный документ от 240–239 годов до н. э. датируется так: «В правление Птолемея, сына Птолемея и Арсинои, Богов Адельфов, в 8 год, при Ономасте, сыне Пиргона, жреце Александра и Богов Адельфов и Богов Благодетелей, и Архестрате, дочери Кресида, канефоре Арсинои Филадельфии…»[411] Культ Богов Спасителей (Птолемея Сотера и Береники I) все еще оставался отдельным, и его жрецы не упоминались в датировке документов.

Возможно, при третьем Птолемее предпринимались более систематические попытки завоевать или укрепить преданность туземцев, внушив им, что чужеземный царь не хуже фараона. По крайней мере, есть указания на то, что двор старался связать египетских жрецов со своими интересами. Важнейший источник, подтверждающий это, — Канопский декрет, который дошел до наших дней в трех вырезанных на камне копиях. Одна найдена в 1866 году среди развалин древнего храма в Танисе; сверху идет иероглифический текст декрета, под ним греческий; демотический текст вырезан сбоку. Сейчас этот камень хранится в Каире. Второй список, также с иероглифическим, греческим и демотическим текстом, был обнаружен в 1881 году и тоже находится в Каире. Третья, сильно поврежденная копия, найденная в Каире, находится в Лувре. Этот декрет был принят всеегипетским синодом жрецов, который собирался в Канопе в марте 237 года до н. э.[412]