9 октября (30 месори) 209 года до н. э. — эта дата зафиксирована на Розеттском камне — Арсиноя совершила то, ради чего ее сделали царицей, — родила сына. Скорее всего, через несколько недель он был объявлен соправителем царя, своего отца[459]. Жизнь Арсинои, заточенной во дворце Птолемея Филопатора, состояла из одних унижений и мук. Быть может, ей был присущ высокий дух, как и другим македонским царевнам, оставившим след в истории, но враждебные силы, которые окружали ее со всех сторон и не давали ей свободы, были слишком влиятельны для одинокой девушки. У нас есть возможность взглянуть на нее в истинном свете. Великий Эратосфен, оставшийся в Александрии, дожил до той поры, когда с печалью в сердце увидел итог своих усилий по воспитанию сына Птолемея Эвергета. Когда Птолемей IV умер, старик написал произведение под названием «Арсиноя» в память о юной царице. Там он рассказал, как однажды был с нею в тот момент, когда она со своей свитой шла по какой-то части дворца или около него. Им встретился человек, несший зеленые ветви, как бы для торжества. Царица удивилась, какой праздник мог отмечаться в тот день, — ведь эти вещи, очевидно, Птолемей и его единомышленники устраивали без ее ведома, — и спросила у человека. Тот ответил, что это Праздник Кувшинов (λαγυνοφορία) и что в конце его все, и народ, и придворные, славно напились на уличной пирушке. Тогда, пишет Эратосфен, Арсиноя «обратила к нам глаза» (ἐμβλέψασα πρὸς ἡμᾶς) и разразилась горькими сетованиями о том, какой позор пал на дом ее отца и как унижено царское достоинство[460]. На этот единый миг Арсиноя Филопатор вырывается в яркий свет из дворцовой тьмы, чтобы затем снова скрыться во мраке.

В самом Египте правление Птолемея IV после его победоносного возвращения из Палестины не обошлось без зловещих волнений. После битвы при Рафии стало гораздо труднее регулировать туземный вопрос. Для египетского народного самосознания было важно, что двадцать тысяч египтян встретились и сразились с македонскими войсками или, по крайней мере, войсками, обученными и вооруженными по македонскому образцу. Естественно, в отдельных районах страны возникла безумная надежда, что и в самом Египте его древний народ сможет успешно противостоять господствующим грекам и македонцам, сумеет сделать с ними то же, что их предки сделали с гиксосами. Гиксосы правили Египтом в течение четырехсот лет, но в конце концов местные фараоны сумели восстановить свою власть в стране. Почему же это не должно повториться опять? Чужеземный царь по-прежнему придерживался курса своих предшественников и старался расположить египтян к себе за счет того, что строил, восстанавливал или отделывал египетские храмы. При Птолемее Филопаторе продолжались работы над великим храмом Хора в Эдфу. «В Луксоре его картуш встречается на различных зданиях, то есть, если он и не возвел эти сооружения, он, во всяком случае, их отделал и хотел, чтобы его имя было с ними связано. На другой стороне реки, в Дейр-эль-Медине, он заложил прекрасный небольшой храм, который закончили его преемники. Кроме того, в Асуане он попытался завершить (кажется, так и не сумев) маленький храм, строительство которого было начато его отцом» (M.).

Но теперь стало слишком много египтян, которых строительство храмов по царскому приказу уже не могло убедить в том, что македонский царь не хуже египетского фараона. Армия едва успела вернуться в Египет после сражения при Рафии, как тут же начались восстания. Историю этой борьбы рассказывает Полибий в своем важном, но утерянном труде. Однако из того, что он пишет в сохранившемся фрагменте, мы видим, что это было затяжное и запутанное дело. Стремление египтян к независимости не привело к судьбоносным событиям, таким как решающие сражения между большими армиями, морские битвы или осады, как в обычной войне. Их борьба представляла собой череду мелких стычек между отрядами повстанцев и правительственных сил, можно сказать, партизанскую войну, разгоравшуюся в той или иной местности и порождавшую, согласно Полибию, небывалый ужас, ярость и предательство[461]. Египтяне, обычно мягкий и терпеливый народ, в возбуждении способны на чудовищную жестокость[462]. Как справедливо указывает Магаффи, тот факт, что строительство храма Эдфу продолжалось до шестнадцатого года правления царя (207–206 до н. э.) (как сказано в иероглифической надписи), доказывает, что местные беспорядки не перерезали сообщение между двором и Верхним Египтом, во всяком случае до того года. Вероятно, Магаффи прав в том, что районы, которые восстания охватили в первую очередь, находились в Нижнем Египте — в старину заросли тростников в Дельте давали приют египетским вождям, восставшим против персов, — и что беспорядки затронули Верхний Египет (вынудив приостановить строительные работы в Эдфу) лишь в последние годы царствования Птолемея IV. Однако Магаффи ошибся, отнеся ко времени Птолемея IV победу над мятежниками, которую одержал Поликрат из Аргоса. Она была одержана в правление следующего царя. Мы не знаем, были ли повстанцы в Нижнем Египте взяты в кольцо, прежде чем восстание разразилось в Верхнем Египте, или они еще оставались на свободе. На стене храма в Эдфу все еще можно прочитать иероглифическую надпись: «Так был построен храм, закончено внутреннее святилище для золотого Хора, прежде 10-го года, 7 эпифи, во времена царя Птолемея Филопатора. Стена в нем украшена прекрасной надписью с великим именем его величества и изображениями богов и богинь Эдфу, и его великие врата и двойные двери его просторного зала закончены до 16-го года его величества. Затем разразилось восстание, и так случилось, что банды мятежников прятались во внутренних помещениях храма…»

Строительство возобновилось лишь примерно через двадцать лет. Местные повстанцы, видимо, еще сопротивлялись, когда Птолемей Филопатор умер.

В одном любопытном источнике упоминаются надежды, которые в то время питали египтяне, — это демотический папирус, где содержится предсказание оракула, якобы полученное в дни царя Тахоса (366–360 до н. э.), хотя на самом деле сочиненное сравнительно недавно, и его толкование. К сожалению для нас, толкование почти такое же темное, как и само предсказание. Однако, насколько можно понять, оракул рисует картину того, что случилось в Египте со времен Тахоса, в форме пророчества (очень похоже на то, как в Книге пророка Даниила описываются события от Александра до Антиоха Епифана в виде пророчества, объявленного якобы при царе Кире). И далее пророчество предвосхищает освобождение Египта, которое еще должно произойти, народного освободителя, который станет царем после изгнания чужеземцев. «Сей есть человек из Хнеса (Гераклеополя. — Авт.), кто после чужеземцев (персов. — Авт.) и ионийцев (греков. — Авт.) будет властвовать». «Возликуй от радости, пророк Харсафеса!» И комментарий поясняет: «Это значит: пророк Харсафеса радуется после Уинна; он становится правителем в Хнесе». Затем оракул говорит, что он соберет армию, что будут битвы, коронация и радость Исиды Афродитополя. А кончается комментарий так: «Возрадуйся о Правителе, который будет, ибо он не отвратится от Закона»[463].

Возможно, еще в одном письменном источнике — «Оракуле горшечника», — фрагментарно сохранившемся на папирусах II и III веков н. э., отразились чаяния египетских национальных сил при поздних Птолемеях. Сохранившиеся до нашего времени папирусы написаны по-гречески, но в самом сочинении утверждается, что это перевод египетского текста, и, вероятно, так и есть на самом деле, по крайней мере частично. Это якобы пророчество, которое в древности произнес перед царем Аменофисом горшечник, на которого снизошло божественное откровение. Текст слишком отрывочен, чтобы передать связную историю, однако из него можно понять, что он предсказывает Египту годы угнетения и нищеты под властью враждебных чужеземцев, которые зовутся «носящими пояса» (zōnophoroi), возможно, это персы. Затем поднимется царь-спаситель, который разорит город носящих пояса и возвратит священные предметы в Египет. Далее следует фрагмент, который может относиться только к вожделенному разрушению Александрии: «И город у моря станет местом, где рыбаки сушат свои сети, потому что Добрый Деймон и Кнефис отправятся в Мемфис, так чтобы некие, идущие рядом, сказали: „Этот город был общим кормильцем (пантотроф), все народы человеческие селились в нем“. И тогда Египет будет [благословен?], когда царь, который в течение сорока пяти лет будет благосклонен, придет от бога Солнца, подателя благодеяний, упроченный великой богиней Исидой, так что живые и те, кто останется, будут молить, чтобы умершие воскресли снова и получили свою долю благодеяний»[464].

Благодаря нескольким греческим надписям, обнаруженным в разных частях страны, мы можем представить себе представителей господствующего народа, а также египтян, живших при Птолемее Филопаторе. Некий Аполлоний, сын Аммония, его жена Тимосион и дети в Александрии посвящают изображение Деметре, Коре и Справедливости от лица царя Птолемея и царицы Арсинои, Богов Филопаторов[465]. Другой александриец Диодот, сын Миртея, совершает посвящение от лица царя и царицы Серапису и Исиде[466]. Между камнями фундамента древнего здания, обнаруженного в Александрии лет тридцать назад, оказались четыре таблички с иероглифическими и греческими надписями, одна из них золотая. Из греческой надписи видно, что здание когда-то было храмом Сераписа и Исиды, Богов Спасителей и царя Птолемея с царицей Арсиноей, Богов Филопаторов[467]. Мы не знаем, кто возвел храм; судя по тому, что там нашлись надписи и иероглифами, и греческим письмом, можно предположить, что человек или люди, сделавшие посвящение, были египтянами. В Фивах эллинизированный египтянин Теос, сын Хора, «полицейский» филакит (φυλακίτης) из Аммонийского квартала в Фивах, названного так по находившемуся там великому храму Амона, делает посвящение неизвестному божеству от лица царя и царицы. Еще одна греческая надпись из Фив гласит: «От лица Птолемея, великого Бога Филопатора, спасителя и победителя, и Птолемея-сына, Комон, сын Асклепиада, управляющий [сборами и пошлинами?], около Навкратиса (οἰκόνομος τῶν κατὰ Ναύκρατιν), Исиде, Серапису, Аполлону»[468]. Греческий чиновник, назначенный в район Навкратиса, посещает знаменитый город Фивы во время отпуска или по какому-то частному делу и пользуется случаем, чтобы совершить приношение от имени царя и его сына в знаменитом храме, показывая свою верность, и прибавляет к царскому имени несколько эпитетов по своему выбору. То, что царица не упоминается, ничего не доказывает; делая личное посвящение, человек мог выбрать, за каких членов царского рода молить бога. Возможно, дворцовая клика изо всех сил старалась упрятать Арсиною подальше от людских глаз, и поэтому чиновник, стремящийся заслужить благосклонность в высших кругах, должен был знать, что, пропустив имя царицы, он ни в коей мере себе не навредит.

Надпись охотников на слонов (Британский музей)

Несмотря на неудачное применение слонов при Рафии, египетское правительство продолжало охотиться на них в южных регионах. В Эдфу на черном мраморном пьедестале на греческом языке вырезано посвящение, которое сделал Богам Филопаторам, Серапису и Исиде Лихас, сын Пирра, акарнаниец, назначенный командиром в гарнизон в «слоновьей» стране[469]. Согласно надписи, он уже во второй раз получил это назначение. Поскольку в качестве царя и царицы в ней фигурируют Птолемей и Арсиноя, она относится ко времени после битвы при Рафии. Как мы видели выше, имя Лихаса сохранилось на сомалийском побережье[470].

Еще один египетский командир из «слоновьей» страны, которого упоминает Страбон, — Хариморт — упоминается в надписи, которая сейчас хранится в Британском музее[471]. Из какой части Египта она происходит, неизвестно. Должно быть, Хариморт командовал позже Лихаса. Это посвящение от имени Птолемея, Арсинои и их маленького сына, сделанное человеком, который отправляется к Хариморту в качестве заместителя командира (διάδοχος), а также нижестоящим офицером и воинами. Оба офицера родом из Писидии. Посвящение сделано в честь Ареса Никефора Евагра — бога войны, дарующего победу и добрую охоту. Так как в надписи упоминается маленький сын царя, она относится ко времени после 8 октября 209 года до н. э.

Эфиопская династия из Напаты закончилась, когда царь Мероэ Аркамани, которого греки звали Эргаменом, объединил всю Эфиопию под своей властью. По расчетам Рейснера, это произошло около 225 года до н. э., но возможно, считает он, это могло быть еще в 240 году до н. э. Согласно Диодору, государственный переворот Эргамена имел место «во времена Птолемея II». Это утверждение давно подвергалось сомнению исходя из того, что Эргамен появляется в исторических источниках как современник Птолемея IV; но это само по себе не исключает возможности, что его государственный переворот произошел еще в 250 году до н. э., во время правления Птолемея II, как предполагает Ф. Л. Гриффит[472]. Однако в свете недавних археологических исследований в Мероэ столь раннюю дату трудно увязать с другими правлениями, которые нужно уместить между 308 годом до н. э. и временем правления Эргамена[473]. Фрагмент сочинения Диодора об Эргамене гласит: «В предшествующие века [в Эфиопии] цари были подчинены жрецам не силой оружия, но под влиянием суеверного страха. Однако во время правления Птолемея II царь Эфиопии Эргамен, учившийся в греческой школе и получивший философское образование, первым осмелился не убояться этих предрассудков. Приняв решение, достойное царя, он вместе со своими солдатами проник в золотое святилище эфиопов и перебил всех жрецов. Упразднив этот обычай, он управлял делами по своему желанию»[474].

Диодор не пишет, что «Эргамен получил образование при дворе Птолемея II», как произвольно предположил Рейснер, приняв небольшой художественный вымысел Магаффи за утверждение древнего автора. Диодор даже не пишет, что Эргамен когда-либо посещал Египет, хотя, конечно, это возможно. Немало греческих учителей, несомненно, могли бы соблазниться предложением поехать в верховья Нила до самого Мероэ, чтобы учить царя или царского сына. Мы на самом деле слышим о греческом литераторе Симониде, который прожил в Мероэ пять лет и написал сочинение об Эфиопии[475]. Мы знаем, что даже индийский царь той эпохи просил прислать ему греческого софиста. Интересно, что желание научиться греческой мудрости появилось при дворе эфиопского фараона, но именно этого и следовало ожидать. Новая культура, которая недавно воцарилась в средиземноморских странах и на землях прежней Персидской империи, приобрела авторитет, который должен был внушить окружающим царям и народам желание в ней разобраться. Великолепный двор второго Птолемея установил планку в Древнем мире, так же как двор Людовика XIV в новой Европе, и едва ли сосед Птолемея из страны, которая граничила с его государством по верховьям Нила, мог остаться к ней совершенно безучастен. Эллинистический рационализм нашел свой путь в Мероэ и превратил фараона из марионетки под властью религиозных традиций в свободного и умудренного самодержца, подобного эллинскому царю.

Однако, даже если Эргамен пристрастился к греческой философии, его двор и царство, если судить по сохранившимся памятникам, по внешности остался фараоновским. Насколько я знаю, ни в храмах и пирамидах Мероэ, ни в том, что осталось от его искусства, нет ни следа эллинистического влияния[476]. Храм, возведенный Эргаменом в Дакке, построен в чисто египетском стиле. А после смерти Эргамена его мумия упокоилась в пирамиде возле Мероэ, украшенной сценами из Книги мертвых в соответствии с неизменной египетской традицией. Иероглифические надписи для Эргамена, как отметили исследователи, сделаны превосходно, по фараоновскому образцу, а значит, он наверняка приглашал к себе жрецов-художников из Египта. Это никак не мешает тому, что лично он мог быть сторонником греческих идей, как мы видим на примере Птолемеев: по стилю египетских храмов, построенных по царскому приказу, нельзя сделать никаких выводов о том, что они имели какую-либо связь с культурой, к которой принадлежал правитель.

Другой эфиопский царь Асехрамон (Эсехер-Амун), кажется непосредственный преемник Эргамена и, может быть, его сын (или племянник, если трон в Эфиопии переходил по материнской линии), построил святилище, которое все еще можно видеть в современном Дебоде (примерно в девяти с половиной милях выше Филэ). В иероглифических текстах он описан как идеальный египетский фараон, без признаков нубийской или негритянской крови, и делает традиционное для фараона заявление, что он «царь обеих земель» — поразительное заявление для союзника (если, конечно, он был союзником) настоящего царя Египта[477].

Однако около 200 года до н. э. Эфиопия настолько отошла от фараоновской традиции, что египетский язык в надписях стал уступать место языку страны, для которого был изобретен новый алфавит — мероитский, — а на смену традиционной египетской системе пришла новая иероглифическая письменность (более грубая в исполнении).

По всей видимости, Птолемей IV поддерживал некие довольно тесные отношения с эфиопским фараоном Эргаменом. Выше первых порогов к Нилу сходятся пустынные холмы, лишь кое-где оставляя вдоль реки узкую полосу сельскохозяйственной земли. Через эти бесплодные возвышенности лежит путь на просторные равнины Эфиопии в верховьях Нила. Отрезок пути от Филэ до Тахомпсо (современный Дерар) египтяне назвали «Земля Двенадцати Аров» (один ар равен примерно семи с половиной милям), а греки приблизительно перевели название на греческий — Додекасхен[478]. Жрецы Филэ утверждали, что этот отрезок посвящен Исиде. Возможно, его сакральный характер имеет какое-то отношение к тому, что египетская и эфиопская власть, кажется, странным образом накладываются друг на друга при Птолемее IV. Храм в Пселкисе (современная Дакка), согласно вырезанным в нем иероглифическим надписям, был построен Эргаменом, однако в том же храме мы находим рельеф, добавленный Птолемеем IV. По одну сторону двери изображено, как Эргамен приносит жертву Исиде, а по другую сторону другой двери Птолемей Филопатор поклоняется богиням Анукет, Сатет, Исиде и Хатор. На притолоке написан картуш Филопатора вместе с картушами Арсинои, его сестры-жены, отца, матери и «дочери Амона Арсинои»[479]. Предположение, что Додекасхен был нейтральной территорией, где оба царя могли чтить богиню, трудно примирить с записанным иероглифами утверждением Эргамена, что Исида отдала ему Землю Двенадцати Аров «от Сиены до Тахомпсо». Действительно, на стенах храма на острове Филэ Эргамен изображен в виде фараона, но по соседству присутствуют аналогичные изображения Птолемея IV. Однако это любопытное пересечение власти египетского и эфиопского царя легче объяснить каким-либо дружественным договором между двумя дворами, чем теорией о попеременном правлении там двух враждебных держав; ведь, если была бы верна вторая догадка, правящий царь наверняка стер бы с лица земли все памятники своего соперника, как позднее поступил Птолемей V с некоторыми памятниками Эргамена на острове Филэ.

Грецию в последние годы правления Птолемея Филопатора разрывала вражда между Филиппом, царем Македонии, и Этолийским союзом. Египет не принимал в ней активного участия. Но, очевидно, он предпринимал различные дипломатические шаги; между александрийским двором и греческими государствами были постоянные сношения; многие в греческом мире охотно завоевали бы благосклонность власти, правившей в Александрии. Не стоило пренебрегать дарами, которые богатый царь Египта мог сделать любому городу, решив оказать ему милость[480]. Посвящение в честь Птолемея Филопатора найдено на Родосе[481]; посвящение в честь Птолемея и Арсинои — в беотийских Оропе и Феспиях[482]. Танагра и Орхомен оказывают почести Сосибию[483]. Полибий с отвращением упоминает чрезмерные почести, которыми осыпали Птолемея Афины во главе с народными вождями Евриклеем и Микионом[484].

Помимо этих следов египетского влияния на независимые государства Греции, мы, естественно, находим знаки почтения, которое оказывали представителям династии Птолемея и их приближенным в государствах, все еще находившихся в непосредственном подчинении у Египта. Это Фера[485], Сест[486], Мефимна на Лесбосе[487], Книд (статуя Соси-бия)[488], Галикарнасс[489], Кипр[490].

В войну между Антиохом III и его кузеном Ахеем в Малой Азии, которая произошла после заключения мира между Египтом и Сирией, Птолемей не вмешивался. Мы только видим, что, когда Ахей находился в осаде в Сардисе, александрийский двор сделал попытку подстроить его побег и подослал тайного агента, некоего критянина по имени Бо-лис. Критянин оказался изменником и вместо того, чтобы спасти Ахея, доставил его к Антиоху, который его казнил.

Однако гораздо более важными для судеб Средиземноморья, чем все, что происходило в Греции и Азии при Птолемее Филопаторе, были события в Италии и на Западе: Вторая Пуническая война, решительная схватка между Ганнибалом и Римом. Дальновидные политики уже увидели, какие тучи сгущаются над миром. На съезде в Навпакте 217 года до н. э., где присутствовали послы от Птолемея, этолиец Агелай ясно дал понять представителям македонских и греческих держав, что именно в Италии решается, кто будет властвовать миром. Если они не уладят свои ссоры и не объединятся, то вскоре окажутся под властью либо Карфагена, либо Рима. Его предостережение не осталось незамеченным, но ни к чему не привело.